В.А.Чудинов

Таким образом, у Шишкова речь идет не столько о слоге, о языке, даже не только о литературе, а об истории, идеологии, образе мыслей. Об этом и была написана книга "Рассуждение о старом и новом слоге...". Она была явлением, прежде всего, общественно-политическим (9). В ней шла речь о судьбах русского просвещения и русской культуры, о путях развития русской государственности, ибо язык (церковно-славянский!) являлся для Шишкова важнейшей составляющей русского бытия. Попытки умалить, ограничить использование этого языка в литературных текстах он воспринимал как катастрофу, крушение основ, гибель России.

Шишков обильно уснастил "Рассуждение" примерами уродливостей и нелепостей "нового слога", где вычурные перифразы перемешаны с неуместно употребленными архаизмами. Эти образчики были действительно уморительно смешны, и насмешки Шишкова имели у читателей очень большой успех. Приведу один хорошо известный, хрестоматийный пример из книги Шишкова. Примеры языковых нелепостей, как это было недавно установлено, взяты Шишковым из книги третьестепенного писателя А. Ф. Обрезкова "Утехи меланхолии" (М., 1802). Они выделены курсивом:

"Вот нынешний наш слог! Мы не почитаем себя великими изобразителями природы, когда изъясняемся таким образом, что сами себя не понимаем, как например: в туманном небосклоне рисуется печальная свита галок, кои каркая при водах мутных, сообщают траур периодический. Или: в чреду свою возвышенный промысл предпослал на сцену дольнего существа новое двунадесятомесячие; или: я нежусь в ароматических испарениях всевожделенных близнецов. Дышу свободно благами эдема, лобызаю утехи дольнего рая, благоговея чудесам Содетеля, шагаю удовольственно. Каждое воззрение превесьма авантажно..."(10).

Противопоставляя богатства русского языка скудости французского, Шишков исходит из постулата о почти полной тождественности русского и церковно-славянского языков: "Древний Славенский язык, отец многих наречий, есть корень и начало Российского языка" (IV, 1-2). В этом утверждении содержится значительная доля истины. Другое дело, что в процессе своего развития русский литературный язык обогащался, особенно лексически, за счет других, главным образом европейских языков. Именно этот процесс Шишков и хотел остановить.

При этом, говорит он, русский язык не только "сам собою всегда изобилен был и богат, но еще более процвел и обогатился красотами, заимствованными от сродного ему эллинского языка, на коем витийствовали гремящие Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потом Златоусты, Дамаскины и многие другие Християнские проповедники" (II., 2). Заметим, что для Шишкова греческий язык по отношению к славянскому не является первичным, более ранним, а всего лишь "сродным". Позднее сторонники Шишкова договорились до того, что и сами греки переняли свою культуру у гипербореев, т. е. предков нынешних славян(11)»

Частная жизнь маленького человека становится интересом литературы и изобразительного искусства уже к середине XIX века. Это обусловлено многими причинами, в частности, переходом на производство бумаги из древесины и ее удешевлением, что дало возможность покупать книги разным чинам, тем самым «маленьким людям», которые захотели найти в литературе отражение своей частной жизни. И если во времена Шишкова какой-нибудь «Домик в Коломне» А.С. Пушкина можно было рассматривать как «причуду гения», как тонкий побег на мощном стволе русской литературы, то «Смерть чиновника» А.П. Чехова уже была весьма типичным рассказом. Вместе с тем, еще возможна была и такая эпопея, как «Война и мир» Толстого, передающая дух и культуру русского народа вполне в духе Шишкова.

Понятно, что противостоять в одиночку духу французской культуры в тот век, когда дворяне всех стран Европы говорили по-французски и читали французские романы, было практически невозможно. Но, тем не менее, к голосу Шишкова прислушались. Комично звучали приведённые им вычурные фразы из современной ему литературы.

Лексические и фразеологические заимствования из других языков Альтшуллер однозначно трактует как «обогащение русского языка», а позицию Шишкова - как желание «этот процесс остановить». Полагаю, что тут дано прямолинейное понимание довольно сложных процессов. Во-первых, проблема должна быть сформулирована иначе: не обогащение русского языка, а ВЗАИМООБОГАЩЕНИЕ как русского, так и всех тех языков, с которыми взаимодействовал русский язык. Тогда снимается неизбежные вывод о том, что если русский язык «обогащался» за счет европейских, то, следовательно, он был бедным, а западные языки - богатыми. На самом деле шел нормальный обмен достижениями в области лексики и фразеологии.

Во-вторых, насколько я понимаю, Шишков протестовал не против необходимых заимствований, а против массы ненужных. Его позицию нарочито делают смешной. Но, действительно, по большому счёту, процесс напичкивания русского языка галлицизмами необходимо было остановить. Тут нет ничего смешного или преувеличенного.

В-третьих, Шишков был гениален в том, что не считал греческий язык более ранним по отношению к русскому. Я в моих исследованиях показал предельно ясно, что весь греческий язык вышел из одного из диалектов русского языка. Правы были и сторонники Шишкова, которые договорились до того, что и сами греки переняли свою культуру у гипербореев, т. е. предков нынешних славян. Это тоже совершенно верно. Кстати, Альтшуллер тут проговоривается, упоминая «сторонников Шишкова». Правда, он их не называет поимённо и не снабжает эпитетом «талантливые», поскольку он отстаивает позицию Карамзина.

Самобытность или подражательство. «Показателен приведенный нами набор имен в самом начале книги Шишкова (на второй странице!): настоящую "словесность", культуру создают поэты, воспевающие великие деяния и подвиги, красноречивые витии - государственные деятели, религиозные проповедники. И в этом отношении русская культура имеет несомненные преимущества перед французской, ибо последняя возросла не на оригинальной греческой почве, как русская, а на вторичной - латинской. Поэтому язык их "беден" (II, 12) и сама почва французской культуры "бесплодная, болотистая", в отличие от русской "плодоносной земли" (II, 3). На эту-то почву и пытаются создатели "нового слога" перенести русский "благоустроенный дом", уподобляясь павлину, который "пренебрегая красоту своих перьев... в прельщающий око разноцветный хвост свой готов натыкать перья из хвостов галок и ворон" (II. 10).

Итак, Шишков ратовал за самобытное развитие России, отвергая для нее приобщение к западной цивилизации. Он, таким образом, становился в оппозицию к молодому царю Александру I и его окружению, молодым реформаторам, стремившимся устроить государственную систему по европейскому образцу.

В этих своих рассуждениях Шишков далеко не был пионером. Он опирался на размышления, высказывания и суждения своих предшественников и современников. Одним из них был Д. И. Фонвизин, произведения которого Шишков хорошо знал и ценил. Ему должна была нравиться ранняя комедия Фонвизина "Бригадир" (1769), в которой остроумно высмеивалась галломания, изображался молодой русский невежда, презирающий все русское и сожалеющий, что не родился французом. Впрочем, подобные насмешки русская сатирическая литература во второй половине ХVIII века хорошо знала (журналы Новикова, комедии Крылова и пр.).

Можно думать, что для Шишкова важнее и интереснее были письма Фонвизина из Франции. Они широко распространялись в списках, а некоторые появились в печати уже в конце ХVIII века (12). В этих письмах Фонвизин живо, со свойственным ему юмором и талантом описал французский быт. Он рассказывал, что французское дворянство невежественно, спесиво и бедно. Русские люди среднего достатка живут лучше, чем богатые французы, а состояние русских крестьян "несравненно счастливее", чем французских, страдающих от страшной бедности (13). Фонвизин с полным презрением говорит о французском национальном характере: "Рассудка француз не имеет и иметь его почел бы несчастьем своей жизни, ибо оный заставил бы его размышлять, когда он может веселиться" (Фонвизин, 2, 480-481).