В.А.Чудинов

Заключение. «Что удалось узнать нового? - Прежде всего, поражает размах применения руницы. Я опубликовал лишь малую толику накопленного археологами эпиграфического богатства, а именно - надписи руницей на 30 типах предметов, чьи названия либо забылись, либо употребляются до сих пор (порядка 75 надписей); на именных предметах - на 93 вещах, на 7 «древнейших» изделиях, на 55 «княжеских знаках», 282 надписи на кирпичах, 66 - на предметах украшений, что вместе составляет 578 примеров.

Много это или мало? Напомню, что С. Гедеонов читал одну надпись, Ф. Магнусен - три, Н.А. Константинов - 7, М.Л. Серяков - порядка десятка, Г.С. Гриневич (имею в виду «восточнославянские») порядка двух десятков, Ян Лечеевский - порядка трёх десятков». Я уже не говорю о качестве чтения, просто показываю количество обнаруженных текстов с «загадочными» знаками» [1:371]. - В самом деле, до меня было прочитано ВСЕМИ ЭПИГРАФИСТАМИ примерно 62-64 надписи, а я только в этой книге прочитал их примерно на порядок (почти в 10 раз!) больше. Это означает, что уже только по одному этому параметру русская эпиграфика руницы в моём лице поднялась не просто на одну ступень, но перешла от любительского к профессиональному чтению слоговых текстов.

Мне могут возразить, что до меня работали только любители, а сравнивать профессиональную дешифровку следует только с профессиональной же дешифровкой. Но и на это в моей книге имеется ответ. «Если же сопоставить с итоговой работой А.А. Медынцевой по всем выдающимся памятникам кирилловской эпиграфики, то она рассмотрела 14 надписей на амфорах (в том числе и на черепках), 30 - на пряслицах, 4 - на гривнах, 2 - на литейных формочках, 5 - на стенах, 4 - на плинфах, 4 - на оружии, 5 - на чарах и чашах, порядка десятка - на окладах икон и столько же - на иконках, крестиках, змеевиках, 13 - на дереве, 3 - на монументальных произведениях; итого около 90 надписей. У меня же в среднем такое количество приходится на одну главу. И вновь я не беру во внимание качество чтения, ибо, как было показано в тексте данной книги, ряд надписей со знаками руницы А.А. Медынцева принимала за буквы кириллицы, что неизбежно вело к ошибкам. Таким образом, по числу рассмотренных примеров я более чем в 6 раз перекрыл наиболее компетентную на сегодня сводку данных. Так что это не много, а фантастически много».

Рис. 5. Браслеты, которые раньше по-русски назывались РУЧИЦЫ

Таков результат публикации только этой, первой книги. После публикации второй книги, [2], в которой был опубликован чуть большее число надписей (надписи на ювелирных и ремесленных изделиях, на пряслицах, на оружии, на монетах, на сосудах и предметах торговли), их прочитанное количество составило примерно 1100-1300. Этот массив больше, чем число прочитанных академиком А.А. Зализняком берестяных грамот, на основе которых он выявил древненовгородский диалект. Выявление такого массива слоговой письменности, в том числе и на некоторых берестяных грамот, вполне сопоставимо с выявлением одного из диалектов русского языка. Тем не менее, судьба этих открытий сложилась разным образом. А.А. Зализняк стал академиком РАН, на мои исследования филологи внимания не обратили. Но это не существенно, Менделеева тоже  не избрали в Петербургскую АН, и ничего особенного в этом никто не усмотрел. Обидно то, что тот же А.А. Зализняк после проделанной мною огромной работы назвал меня дилетантом, вообще не имея представления о слоговой письменности России. Это уже противоречило всем научным традициям.

Понятно, что любая необъективность имеет свои основания. И данная книга явилась лакмусовой бумажкой для ее выявления. А суть состояла в следующем: для русского языка начала второго тысячелетия н.э. вполне допустимо наличие диалектов, даже не одного, а трёх-четырёх. Россия велика по территории, и особое произношение и местные слова вполне могли возникнуть в той или иной местности. Хотя это несколько расширяет наше представление о ранних этапах развития русского языка в древнерусском государстве, но вполне вписывается в устоявшуюся парадигму позднего происхождения славянских языков по отношению к западноевропейским, и особо позднего происхождения русского языка. А вот наличие слоговой русской письменности параллельно с кириллицей, да еще восходящей к гораздо более древнему состоянию русского языка эту парадигму ломает, предвещая научную революцию. Так что я - профессиональный научный революционер. Со всеми вытекающими отсюда для меня  негативными последствиями.

Рис. 6. Язычки пряжек, которые раньше по-русски назывались ЗАНОЗЫ

Никакой такой ломки моя предшествующая книга [3] не предвещала. Там рассматривались гипотезы разных авторов по поводу существования слоговой письменности, впрочем, у всех не очень убедительные, да и нахождение ее Г.С. Гриневичем после моих критических замечаний ставилось под сомнение. Так что, хотя я утверждал в заключении, что такая письменность у нас была, но после прочтения самой книги у читателя такое мнение с необходимой определенностью не складывалось.

Совершенно иной оказалась рассматриваемая книга. В ее заключении я пишу: «Каков же основной вывод из данного исследования? Он таков: руница существовала на Руси, причем хронологически так: до Х века - монопольно (у меня рассмотрено более десятка примеров именно такого периода), но продолжала сосуществовать и параллельно кириллице до XIV века весьма активно и до XVI века - как уходящий тип письма; в XVII веке использовалась очень редко и с ошибками, а в XVIII веке исчезла» [1: 372]. При окончании книги я мог только констатировать такое распределение по векам, то есть, сделал чисто эмпирическое наблюдение, но объяснить его не смог, поскольку не знал событий ни в Яровой Руси, ни в Западной Европе, связанных именно с письменностью. Теперь я понимаю причину: основные книги, написанные руницей, изготавливались не в нашей Руси, которая тогда называлась Русью Славян, а в Руси Яра, а после решений Тридентского собора, запретившего существование книг с датировкой не по Христу (а все они были датированы по Яру), эти книги стали изыматься из употребления и уничтожаться. Это сказалось и на складывающемся в эту эпоху Московском царстве.

Рис. 7. Пломбы, которые раньше по-русски назывались ВЖАТЕЦ и ВЫЖАТЕЦ

«При этом руница пронизывала все сферы жизни общества: быт (надписи на посуде), залоговое и денежное обращение, ремесло, оружие, украшения, систему указателей, карты местности, вырезанные на камнях, княжеские знаки, берестяные грамоты, граффити в церквях. Иными словами, руница была общерусской системой слогового письма, ни в чём не уступавшей кириллице. Поэтому кириллицу никоим образом нельзя считать первой общерусской или славянской письменностью.

Хотя подобный вывод прозвучал еще в моей предыдущей книге, но у него не было того, что появилось в данной: доказательности. Существование руницы на Руси в домонгольский период я в данной книге доказал, проведя рассмотрение по ключевым группам предметов, - везде руница либо присутствовала, либо была единственным средством передачи информации (например, на сосудах, на гривнах). Более того, я показал шаг за шагом, как происходило взаимодействие между руницей и кириллицей, когда руница на первых порах перешла от лигатур к хаотичному (гнездовому) расположению знаков, затем к линейному, еще позже - с нарочито разреженному размещению знаков, а затем, включив в себя кириллицу, стала смешанным начертанием (при этом вначале буквы читались слоговым способом, а затем слоговые знаки - как буквы). Это уже не просто констатация факта, но рассмотрение процесса в его динамике. Разумеется, доказательность процесса выше, чем доказательность единичного факта; к счастью, появляется возможность, редкая для эпиграфики, рассмотреть в деталях проблему сосуществования различных графических систем для одного языка. Так что после данной книге я считаю сам факт существования руницы на Руси в период Х-XIII веков доказанным со всеми вытекающими отсюда последствиями» [1: 372].

Именно эта доказательность и определенность и сыграла со мной злую шутку. Ибо если бы я остановился на полпути, как в прежней книге, я бы, возможно, удостоился внимания лингвистов, но только за трудолюбие. Ибо тема была всё равно опасной: стадиально слоговая письменность предшествует буквенной, и обнаружение таковой на Руси, одном из якобы наиболее отсталых регионов Европы, по мнению западных учёных, ломает привычные представления. Так что именно после этой книги и именно благодаря ее доказательности я стал врагом академической лингвистики. На семинаре у В.Л. Янина я в этом убедился. Там меня лично не знали, но когда я представился, все разговоры вокруг смолкли, как вокруг вражеского лазутчика, которого по дипломатическим соображениям нельзя прихлопнуть на месте. Чувствовал я это и при редких посещениях Института археологии в Москве.

Рис. 8. Пинцет, который раньше назывался по-русски ЖМЕЛО

Затем я перешел к менее глобальным результатам. «Последствий из этого довольно много. Первое, сугубо прагматичное, весьма приято: удается прочитать смешанные начертания "древнейших" русских надписей Х века. Поскольку они не существовали без знаков руницы, современное, с позволения сказать "чтение", игнорирующее как раз этот наиболее важный компонент, приводит к тому, что надписи либо "не читаются", либо получается масса вариантов трактовки, вроде того, что просьбу залить горло  (в орфографии того времени, ГОРОЛО) КАНА привело к разным ГОРУШНАМ, ГОРУХШАМ, ГОРОХ ПСАЛ и прочим не менее фантастическим интерпретациям. Точно так же надпись на мече, ЛЮДОДЬША обосновывается двумя уменьшительно-ласкательными суффиксами от слова ЛЮДОВИК, тогда как официальное эпиграфическое чтение ЛЮДОТА, не учитывающее знаки руницы, таким обоснованием не обладает. А надпись Эль-Недима была вообще не прочитана до моих попыток. Так что удалось прочитать самые нечитаемые, самые трудные для чтения надписи.

Но более далекие последствия не так уж безоблачны. Прежде всего, получается, что картина культурной жизни Руси оказывается гораздо более сложной, чем это представлялось раньше. От чисто эпиграфических следствий приходится переходить к социокультурным, отслеживая эти небольшие открытия каждой главы. Так, в ходе исследования выяснилось, что 800-1000 лет назад существовала своеобразная система "паспортизации" личности, где данные о ней располагались в поясном наборе; а наиболее информативная часть пояса - это поясное кольцо, где можно прочитать имя, фамилию, иногда профессию и даже имя господина, которому служило данное лицо. Тем самым, многие могильники перестают быть хранилищем неизвестно чьих останков, в ряде случаев можно четко сказать, кто здесь был похоронен десять веков назад (и это при том, что в наши дни существует специальная лаборатория по идентификации людей, погибших несколько дней назад, - мы не знаем, чьи это останки, если тела были повреждены). При этом, как оказалось, даже сожжение не уничтожает данные на кольце, хотя само кольцо в пламене деформируется. И уж тем более кольцу не страшна вода. Вот уж воистину вечные данные: и в огне не горят, и в воде не тонут. Это в чем-то не только не уступает современному паспорту, но и с лихвой перекрывает его по части надежности хранения информации. Так что либо мы имеем дело с необъяснимой причудой Средневековья, совершенно ненужной с современной точки зрения на государствнность того периода, либо, напротив, мы сильно недооцениваем уровень развития социальной культуры средневекового общества Руси» [1:372-373].

Рис. 9. Пассатижи, которые раньше по-русски имели название ВОПИЛО

И это тоже ввергает историков в шок: оказывается, в те времена были не только известны фамилии многих простых людей (официально считается, что фамилии появляются только с XVIII века), но и при них находились своеобразные «паспорта», чего не было в Западной Европе и чего в ряде случаев нет даже в наши дни. Читать об этом русскому человеку  весьма приятно, а современному русскому историку - нет: какой-то там В.А. Чудинов, без году неделю читающий древние надписи, учит историков, что именно на Руси было, а чего - нет! Обидно!

«Далее, выяснилось, что городское хозяйство было неплохо спланировано, и при постройке здания говорилось, в эпоху какого правителя и в каком государстве оно строилось. На кирпичах были нанесены все необходимые вывески и указатели, вплоть до названия города в то время. Единственное, что мне пока не встретилось, это средневековое название улиц; вполне возможно, что пока археологи еще не опубликовали соответствующие оттиски на кирпичах и плинфе. Снабжены указателями были и интерьеры помещений, и уличные пространства, что подчас помогает восстановить расположение различных капитальных и легких помещений. Существовали и дорожные указатели, и планы города, и даже более или менее точные карты с подписями основных сооружений города, выгравированные на гальке, как это было найдено в Старой Рязани. Короче говоря, средневековые жители Руси ориентировались по руничным надписям и не плутали по городу. И опять-таки этот факт никак не вписывается в привычную картину князей, их дружины и смердов; вроде бы ни тем, ни другим, ни третьим карты не были нужны: пришли в чужой город, взяли провожатого, и прошли куда нужно. Заметим, что карту на гальке можно разве что потерять; ее невозможно ни сжечь, ни размочить, ни залить грязью, ни даже разбить (для этого потребовались бы специальные ухищрения), она тоже "вечная". А сработана она в обычной камнерезной мастерской. Каков же был уровень грамотности мастеров?

Из этих небольших примеров видно, что мы просто пристально не вглядывались в остатки материальной культуры своих предков. А не вглядывались по одной причине: мы себя считаем гораздо выше по уровню развития, чем жители средних веков, а в этом приятном заблуждении так и хотели бы оставаться. А когда мы узнаём, что по каким-то показателям уступаем своим далеким предкам, нам становится весьма неуютно» [1:373-374].

Рис. 10. Бумеранг, который раньше по-русски назывался КРУДИЛО

Замечу, что только исследования названий на кирпичах могло бы принести мне степень кандидата исторических наук. Однако мне нужны не звания, а знания. А эти знания обогатили моё представление о средневековых русских городах. Не уверен, что в Европе того периода были соответствующие городские указатели и каменные карты города с массой подписей.

«Еще одним открытием оказалась совершенно иная социально-политическая ситуация, чем та, которая следует из нынешних учебников истории. Оказывается, существовало ТРИ РУСИ: ПЕРУНОВА, ЖИВИНА И СТОЛИЧНАЯ. Столичная - это Московия, Живина - Новгородская и вообще Северо-Западная, но носящая имя богини Живы, культ которой процветал в неолите в районе нынешней Сербии, и Перунова, то есть Литва. При этом за понятиями ЖИВИНА и ПЕРУНОВА стоят тысячелетние традиции, тогда как СТОЛИЧНАЯ РУСЬ выглядит выскочкой. Вот реальный социально-политический треугольник русскоязычных стран, тогда как учебники нам твердят о некой прямой преемственности от Киевской до Московской Руси. Между тем, что касается кабинетного термина Киевская Русь, то он не получил подтверждения в надписях соответствующего времени: тогда писали просто Киев, Русь, подобно тому, как писали СУЗДАЛЬ, РУСЬ. А вот в отношении Чернигова писали иначе, СЕВЕРЯНСКАЯ РУСЬ. Иными словами, СЕВЕРЯНСКАЯ РУСЬ воспринималась как славянская страна, тогда как Киев - только как город. Или точнее, как город ВОЛЕВОЙ РУСИ. Я не берусь пока определить все тонкости этих реалий, но стало понятно, что той простой картины, которая существует сейчас, не получается. - Сложности возникают и с "хазарской" крепостью Саркел, где на черепках Х века мне не довелось встретить ни одной хазарской надписи - все русские, включая сведения о получение товаров из ХАЗАРИИ и направление РУССКОЙ ДАНИ В ХАЗАРИЮ. Иными словами, политическая география тех дней была несколько иной» [1:374-375].