В.А.Чудинов

Альтернативная наука по Шнирельману. «В современном обществе стрежнем общепринятой истории является версия, одобренная государством, то есть, господствующей элитой. Однако современное общество имеет сложный состав, и составляющие его группы, с одной стороны, обладают особыми интересами, но с другой - в разной степени имеют доступ к власти, жизненно важным ресурсам и привилегиям. Этим и определяется напряжённая борьба, которая ведётся между такого рода группами. В условиях авторитарного режима эта борьба по большей части скрыта от общественности, и ее активисты составляют незначительное меньшинство, а основная часть общества представляет собой молчаливую массу. Но с развитием демократии различны группы всё громче заявляют о своих интересах и претендуют на определённые права. В разных контекстах состав этих групп может отличаться: иногда они имеют культурно-языковой (этнический) характер, иногда группировка образуется по принципу расы, а иногда - пола или возраста. Сколь бы разными ни были их цели, их выступления тем более эффективны, чем в большей мере их члены ощущают своё единство. Важной скрепой такого единства и служит представление об общем прошлом, о пережитых вместе победах и поражениях, достижениях и утратах. Это - важный символический капитал, во-первых, способствующий самоутверждению, во-вторых, дающий обильные аргументы для борьбы за достижение определенных социальных, культурных или политических целей, а в-третьих, снабжающий важными символами единства, оказывающими значительное влияние на эмоции людей.   Отсюда и потребность в альтернативной истории, представленной региональной историей, этнической историей, феминистской историей, историей молодёжных субкультур, историей геев и лесбиянок и т.д.» [1:18-19].

Читать такие строки и приятно, и тревожно. Приятно потому, что в данном сборнике академическая наука заметила, наконец, существование альтернативной истории, то есть, существование собственных конкурентов. Более того, поняла историческую неизбежность альтернативной истории, и даже попыталась сделать социологический анализ современного общества, хотя социология, в силу сложившегося в академической науке разделения научных дисциплин, не является областью «академической истории», а потому историк В.А. Шнирельман в данном случае выступает как дилетант от социологии в строгом соответствии с академическим значением этого слова. Но всё же не будем буквоедами и послушаем его интересные социологические наблюдения.

Тревожно, потому, что, заметив альтернативную науку (которую она поначалу воспринимала только как курьёз), академическая наука отвела ей роль социальной периферии, поставив на одну доску русскую этническую историю и историю геев и лесбиянок. Шнирельман, не будучи социологом, не знаком с теоремой Томаса: Если ситуация определяется человеком как реальная, то она реальна по своим последствиям. Хотя он прав в другом: нынешняя господствующая элита, представляющая в России интересы Запада, действительно заинтересована в романо-германской, а не в русской исторической парадигме. И пока она будет субсидировать именно это ложное учение, а прикормленные учёные будут считать нынешнюю парадигму единственно верной, альтернативная история будет пониматься именно как маргинальное учение. Ситуация очень напоминает позицию царского правительства накануне революции, когда выступления революционеров вначале воспринимались как некий курьёз, а потом - как деятельность выживших из ума фанатиков. До тех пор, пока как-то незаметно царское правительство оказалось не у дел, а маргиналы стали заседать в бывших царских дворцах.
В данном случае, слава Богу, речь идёт не о социальной, а о научной революции в области историографии, которая подступает всё ближе и ближе. И некоторые наиболее прозорливые затворники башни из слоновой кости заметили существование ее воинства. Но объяснили по-своему, как досадную помеху «истинному» историческому знанию: «Ясно, что чем больше таких обособленных историй, тем более мозаичным становится историческое поле, тем в большей мере оно распадается на разнообразные конкурирующие между собой микроистории. Важно, что, на какие бы исторические источники те ни опирались, они неизбежно отражают интересы вполне определённых групп, рассматривающих историю под особым углом зрения»  [1:19]            .

Ба, да ведь это - азбучные истины марксизма. Только там говорилось о том, что в политике должны соблюдаться интересы большинства населения, иначе грянет социальная революция. Полагаю, что и в науке то же самое, иначе грянет научная революция. Если в России 80% населения является этнически русскими, то почему бы не заменить парадигму, поставив в основу не романо-германский, а русский национальный миф? «Это же элементарно, Ватсон!» Иными словами, наука должна обслуживать не заморские страны, и не ничтожное меньшинство их представителей на русской земле, а сам русский этнос!

«Однако и это еще не всё. Как показывает окружающая действительность, любое общество живёт определенным мифом, который является концентрированным выражением доминирующего мировоззрения. Если, будучи членом данного общества, учёный его разделяет, то его научные построения могут служить укреплению такого мифа, и при этом сам учёный может верить в то, что отстаивает «объективную научную истину». Человек же со стороны увидит в таких построениях всего лишь псевдонауку» [1:19].
Что называется, не в бровь, а в глаз! Нынешняя европоцентричная историография как раз и представляет с точки зрения историографии русской именно такую псевдонауку.

Наука и псевдонаука. Это - ещё одна интересная проблема.  «Начиная с советского времени, в нашей науке неоправданно большое место получили занятия этногенезом. Сегодня очевидно, что это вызывалось не столько научной потребностью, сколько этнофедеральным устройством государства, заставлявшим чиновников на местах стремиться к наделению своих народов версией самобытной истории, уходящей в глубины тысячелетий. Этот социально-политический заказ на особые версии этнической истории этногенеза привёл к становлению целых научных областей» [1:20].

Как известно, наука делится на фундаментальную и прикладную. Возможно, что для фундаментальной этнографии проблема этногенеза и не является важной. Однако для прикладного применения в политике и древней истории она является ключевой. Странно, что Шнирельман не в курсе методологии науки, и не знает, что доход для исследований можно получить только от прикладной науки, тогда как любая фундаментальная наука затратна и потому обременительна для бюджета. Ему бы радоваться, что этнология в вопросах этногенеза может зарабатывать себе на пропитание! Впрочем, то, что он проснулся только 20 лет спустя, говорит в пользу того, что он всегда был теоретиком и потому недолюбливал прикладников.

«Причем добросовестно разрабатывающие такие задачи учёные в большинстве своём не сознавали, что выполняют политический заказ» [там же]. Ну и признание! Оно дорогого стоит! Иными словами, учёные привыкли что-то делать за постоянную зарплату, а вовсе не придумывали, как обойти конкурентов (которых у них вообще не было). И какой наукой они занимаются, прикладной или фундаментальной, их тоже не волновало. Это в какой стране мы найдём столь изолированных от общества учёных?

«Сегодня, когда невооруженным взглядом видно, что этногенез оказывается ближе к политике, чем к науке, немалому числу специалистов трудно расстаться с привычными представлениями. Им комфортнее жить в сложившемся мифе, чем разрабатывать принципиально новые подходы. Между тем, пренебрежительное отношение к выработке чёткого понятийного аппарата и разработке строгих методических приёмов способствует тому, что граница между наукой и псевдонаукой размывается»  [там же].      Но что в этом плохого? Был, например, в царской России фантазёр, грезивший о Земле и небе. Он хотел полететь на Луну, но сначала не знал, как. А в годы советской власти он эти грёзы стал отсылать руководству нового государства. Словом, занимался типичной псевдонаукой, досаждая государственным чиновникам и астрономам. Имя этого глухого с 10 лет учителя гимназии из Калуги было Константин Эдуардович Циолковский. В отличие от того учителя средней школы, который проследил русские слова на всех материках Земли, с Циолковским разговаривать в силу его глухоты было трудно. И что же оказалось? Очередной Шнирельман от астрономии указал ему, что такой белибердой наука не занимается? - Ничего подобного!  Из псевдонауки, из грёз духовидца и мистика, мечтавшего о нирване и о переселении душ, родилась полноценная наука космонавтика. Теперь зададим вопрос Шнирельмана: а к чему ближе космонавтика, особенно в конце 1950-х годов, к науке или политике? И с удивлением вынуждены будем ответить: ближе к политике. Иначе бы ее никто не финансировал (а она была наиболее затратной среди всех других прикладных наук).
Незнаком уважаемый этнолог с методологией науки, ох незнаком! А ведь берётся судить о вещах, в которых не разбирается. На научном языке это называется даже не «дилетант», а просто «неуч». «Ведь если мы обратимся к целому ряду наших научных понятий и методических процедур, то заметим, что они основываются на условных допущениях и априорных предположениях, которые сами ещё нуждаются в проверке. Но именно такими понятиями и процедурами с благодарностью пользуются те, кого наши специалисты с гневом называют «дилетантами», упрекая их в «извращении истории».
Браво, Шнирельман! А уж не Журден ли это, который вдруг понял, что всю жизнь говорил прозой? В методологии науки давным-давно известно, что научные термины являются более строгими по сравнению со словами обыденной речи, но добиться предельной строгости терминов невозможно! Поэтому не строги не только дилетанты, но даже самые строгие профессионалы. Так, на сегодня существует более 500 определения понятия «культура», хотя его дают самые настоящие профессиональные культурологи. И даже автор термина «парадигма» в смысле «строгий костяк научной доктрины» Томас Кун имел до 200 оттенков смысла в использовании собственного понятия. Неужели же Томас Кун является «дилетантом» в понимании научной парадигмы? По Шнирельману это именно так. Чем данный этнолог еще раз выставляет себя неучем в области методологии науки.
«Какое же отношение этногенез имеет к политике, и какие цели преследуют этнические версии истории кроме задачи консолидации этнической группы? Во-первых, идее самобытности колониальная история не подходит - требуется своё собственное, то есть доколониальное прошлое. Во-вторых, для борьбы за политические права, особенно политическую автономию, нужна история своей собственной государственности, и, если такая история не обнаруживается, ее изобретают. В-третьих, этнотерриториальный принцип административного устройства неизбежно придаёт огромное значение историческим границам этнических территорий. Отсюда та небывалая роль, которую в поздний советский период внезапно получила историческая география. В-четвёртых, отдельные этнические группы нуждаются в своих собственных героях, боровшихся за свободу или сопротивлявшихся захватчикам. В-пятых, нужны праздники, сплачивающие группу. При этом кроме символического капитала большую роль могут играть и более прагматические интересы, ибо празднование значительных событий в жизни республик или юбилеев городов сопровождается щедрыми финансовыми вливаниями. Наконец, чтобы социально значимые версии истории стали достоянием масс, они должны преподаваться в школе. Именно школьное образование превращает исторический миф в народное знание и «объективную истину» [1:21].                        Перед нами - субъективно-идеалистическое, прагматическое понимание истины. По Шнирельману, истина - не то, что было на самом деле, а то, что усваивается в школе. Но в таком случае, сколько школьных версий историографии, столько и парадигм «профессиональной истории». И в этом смысле этнотерриториальный миф ничем не лучше и не хуже того, что в академических НИИ считается «профессиональной историей». И если этот миф будет развиваться в течение времени, сопоставимого с «профессиональной историей», его определения потеряют мозаичность и расплывчатость, и ни в чём не уступят академической историографии по части профессионализма. И что тогда В.А. Шнирельман прикажет называть «профессиональной историей»?
Словом, и философ из Шнирельмана тоже никакой. «В век научных технологий любая версия истории, чтобы получить признание, должна иметь документальное подтверждение» [там же]. И это тоже - ложь этнолога. Например, все мои исторические комментарии имеют строго документальное подтверждение. И что же? - А ничего! Академического признания их нет, и не будет, пока не будет сменена историческая парадигма. Но это сказал не я, а методолог и историк науки Томас Кун. А с его работами В.А. Шнирельман не знаком. Но имеет смелость (или наглость?) разглагольствовать в области методологии науки. А вот свои собственные задачи он проглядел. Он нам не показал, какой процент кавказцев или иных инородцев занимает в РФ ответственные государственные посты, командует культурой, СМИ, НИИ, держит в руках шоубизнес, и как это соотносится с пропорциями этих этносов в составе РФ. Вот там он был бы профессионалом. Но он этого, то есть с данными в своей узкой профессии, никогда не выступит, иначе правительство разгонит всё его учреждение, как в свой время разогнали социологический институт Левады. Вот он и пишет о проблемах чуждых ему наук, в которых разбирается мало, но зато игнорирует решение проблем собственной науки. Отсюда вытекает вопрос: а профессиональный ли он этнолог?

Но единственное, за что его можно хоть как-то уважать, так это за то, что он первым в академической науке понял не курьёз, а опасность альтернативной историографии, и возопил: «Граждане историки, нас обходят альтернативщики! Они уже занимают наш рынок историографии»! Их построения обществом востребованы, в отличие от наших! Караул!» Но это, как можно понять из анализа других статей сборника, глас вопиющего в пустыне. Впрочем, то же поняли и те, кто финансирует Бокра. Но только хулиганские выходки авторов его статей (троллей) оттолкнули вдумчивых читателей, и его ЖЖ, как и академическая историография, давно работает на холостом ходу.