В.А.Чудинов

«Был ли до Таута ещё один древнейший «чарный» алфавит? Был: поелику в нашем Славянском, или второго несовершенного образования языке, еще до Таута имелись чаромуть и чарная истоть» (ПЕР, с. 29). А имелись ли языки более близкие к Первобытному? - Да. «Какой же Славянский язык ближайший к Первобытному? Малоазийских славян, иначе, Славяно-Церковный и, судя по остаткам, Полабский, а из живых - Лужицко-Сербский, в нём весьма хорошо сохранились Первобытный выговор согласных, двойственное число и другие образимы (образцы); потом Словенский в Штирии, Каринтии, Крайне, в нём также сохранилось двойственное число» (ПЕР, с. 36). Честно говоря, последние строки меня сильно удивили, поскольку чаромутие у Лукашевича сводилось к словообразованию, о грамматике или фонетике он вообще ничего не говорил, а теперь судит по остаткам двойственного числа (грамматике) и по «выговору согласных» (фонетике). Говоря языком логики, тут можно отметить нарушение закона тождества: Лукашевич говорит о наличии или отсутствии чаромутия по словообразованию, а об удаленности языков от Первобытного - по фонетике и грамматике.

Таким образом, развитие языка по Лукашевичу можно представить себе следующим образом: Первобытный язык был создан, видимо, божеством, и совершенно не менялся на протяжении многих тысяч лет. Затем пришли «народы, или, справедливее, их маги, князи, черчи» (ПЕР, с. 32) и разом создали несколько новых языков, славянских. Народы безропотно приняли новации и тут же перешли на новые языки. Потом на много столетий эти языки сохранились. Однако далее история повторилась, и были созданы языки, еще более далекие уже не только от Первобытного, но и от славянских. И тоже народы безропотно перешли на них, и затем эти языки столетиями не менялись.

Нет ничего более странного в наши дни, как подобная картина, ибо мы видим, как ежечасно любой язык меняется: одни слова приходят, другие уходят; варьирует смысл сохранившихся слов, отмирают некоторые звуки, а какие-то добавляются, происходит эволюция и грамматических явлений. Поэтому картина языкового застоя совершенно нереальна. Но не менее фантастична и картина внезапного обновления чуть ли не 100% лексического строя вместе с коренным изменением фонетики и грамматики. Любой лингвист скажет, что так не бывает. Даже добавление нескольких десятков иноязычных слов на протяжении 2-3 лет воспринимается населением как иностранное вторжение, как весьма опасное нашествие «чужаков», с которым следует вести решительную борьбу.

Наконец, в наши дни существует то, что во времена Лукашевича в России еще отсутствовало: попытка обучения населению искусственным вспомогательным языкам. Поскольку так называется одна из тем, которую я уже много лет читаю в курсе социолингвистики, я знаю, о чем говорю. Эти придуманные различными авторами языки делятся на априорные и апостериорные; априорные придуманы целиком, в апостериорных за основу берется реально существующий язык, но производится его существенное упрощение. Как показывает социальная практика, почти все априорные языки так и остались на бумаге; население их не приняло. Но это как раз и есть модель Лукашевича. Что же касается апостериорных языков, тот тут нет внезапного скачка, нет не только чаромутия, но даже и истоти, речь идет об очень небольших изменениях.  

Существенно продвинулась вперед и историческая наука, которая показала, что даже в эпоху бронзы роль политических вождей, царей и императоров, постепенно стала превышать роль магов и волхвов, так что те уже не смогли бы по своей воле произвести столь сильную социальную акцию, как смену языка этноса.

Проблема единого языка будущего. Согласно Лукашевичу, нас ждет светлое языковое будущее. «Какое же впредь будет гранесловное направление Русской речи? Такое, какого никто не ожидает и не думает. Что есть славянский язык? Быстьтворь рода человеческого. Все народы Света из простого ли любопытства, с намерением ли узнать сокровенное построение своего собственного родного языка и истинный смысл всех его слов и образим гранесловных, будут изучать его; а многие усвоят себе и писать имут на нём свои творения, исследования, открытия: и ежели мы не будем участвовать в этом всемирном направлении к разработке «единого языка», то нас все осмеют, и поделом» (ПОР, с. 35-36). Просто великолепно! Все народы, забросив свои языки, «из простого любопытства» сначала выучат русский, а потом и начнут на нём писать. Ясно, что перед нами - чистейшая языковая утопия.

Начнем с того, что изучение любого иностранного языка, даже такого простого, как английский - это большое напряжение, которое выдерживает далеко не всякий. «Простое любопытство» по отношению к чужому языку обычно кончается на уровне первых трёх уроков, дальше становится очень тяжело. Но русский язык гораздо сложнее английского во всех разделах: в фонетике, грамматике, синтаксисе, словообразовании.  Французы, скорее исходя именно из этого, изучают русский язык на факультете восточных языков. И каждый народ, естественно, отталкивается от своего родного языка как эталона, как вершины развития и фонетики, и грамматики, и словообразования. Если звуков в его языке меньше, чем в русском, так эти лишние русские звуки никому и не нужны, создают ненужную путаницу; если их больше - то русский язык фонетически бедный, недоразвитый; то же самое этот человек утверждает и в отношении остальных разделов. Поэтому он всегда предпочтет родной язык русскому.

Конечно, бывает, что изучать русский язык заставляет печальная необходимость, например, переезд в Россию с целью заработка. Тогда для того, чтобы не умереть с голоду русский язык необходимо знать, хотя бы в минимальном объеме. Но что это за русский язык? Я ПХИРИДУ ВА ПАНЭДЭЛНИК, говорит, например, представитель одной из тюркских республик, имея в виду фразу Я ПРИДУ В ПОНЕДЕЛЬНИК. Если его заставить написать, он и напишет так,  как произнес. Это как раз и будет, по Лукашевичу, чарная истоть вместо нормального русского языка. И исправить это положение вещей в последующие годы вряд ли возможно: для более или менее сносного овладения русским языком требуется подготовка в объеме языкового вуза.

История свидетельствует об обратном. Когда-то русский язык был единственным, затем от него отпочковались другие, упростив многие языковые явления, но русский язык остался международным сначала явным, потом тайнописным. А с середины XIX века он ушел из Европы и в этом качестве, но какое-то время изучался во второй половине ХХ века в школах. Сейчас нет и этого. Возродить русский язык только из-за его языковых достоинств - более сложный и дорогостоящий проект, чем если бы кто-то захотел возродить латынь времен древнего Рима.

Но русский язык может получить более широкое распространение только при одном условии - если Россия станет в мире страной номер один, чем она когда-то и была. Тогда для удобства общения с ее людьми другие народы станут изучать русский язык.  

Обсуждение. История языка, тем более, родного - одна из любимейших тем научного досуга населения. Чем больше я изучаю народное творчество, тем больше граней в нем я нахожу. Сейчас я понимаю, что оно вовсе не ограничивается теми былинами, историческими песнями, и костюмированными шествиями в дни народных праздников, которые изучаются в курсе фольклористики, или даже шире, в курсе этнографии. Население имеет свой взгляд на происхождение Вселенной, общества, своего народа, а также языка, письменности и культуры. Когда-то народное творчество считалось весьма низменной формой культуры и потому не изучалось, затем стали записываться былины, сказки, пословицы и поговорки, народные песни и пляски, зарисовываться народные костюмы и формы архитектуры. В конце ХХ века стали, например, изучаться русские анекдоты и русский мат, а из форм изобразительного искусства - граффити на стенах городских зданий. Но не народное осмысление собственного или заимствованного языка, не вопросы его происхождения и его будущего.

Полагаю, что творчество П.А. Лукашевича следует отнести именно к такого рода народным представлениям о развитии языка. С одной стороны, в нём говорит генетическая память о том, что когда-то существовал единый земной язык, и ближе всего к нему стоит язык славянский. С этим я вполне могу согласиться, и одно это заставляет меня браться за изучение его творчества. Однако с другой стороны, в его трудах отсутствует самый главный признак научного подхода - доказательность. Он не утруждает себя анализом деталей этого процесса с тем, чтобы каждую такую детальку можно было бы проверить, рисуя картину вселенского изменения языков широкими мазками. Поэтому я считаю его талантливым исследователем, но не ученым, а рассуждающим представителем народного творчества.

Вкратце его концепция такова: когда-то был Первобытный язык, который стерегли жрецы от изменений. А затем что-то случилось, часть жрецов ушла вместе с частью населения, они создали новый этнос, а жрецы на заказ придумали для него новый язык. Так возникла серия славянских языков. Потом эта история повторилась еще раз, и возникла целая серия еще более далеких от первобытного, а потому и более плохих языков. Так что каждый процесс моментального глоттогенеза был очередной мутью со стороны чародеев. Иными словами, сейчас и мы говорим не на лучшем языке, а в Западной Европе предпочитают вообще жуткий мусор. Но вскоре всё чудесным образом изменится, и мы опять перейдем на замечательный Первобытный язык.

Заключение. Изучение творчества предшественников всегда поучительно. Я и в наши дни встречаю массу пуристов, людей, полагающих, что наш язык неоправданно засоряется массой чужих слов, и что наш первоначальный язык был не в пример лучше. С этой стороны творчество П.А.Лукашевича дает замечательный образец стройной концепции философии русского языка, близкий этой категории людей. Со всеми вытекающими отсюда сильными и слабыми сторонами.   

Литература

ПЕР: Лукашевич П.А. Первобытный славянский язык, открытый Лукашевичем. Избранное. М., Белые Альвы, 2008, 144 с.

ЧАР: Лукашевич П.А. Чаромутие, или священный язык магов, волхвов и жрецов. Репринт 1864 г., М., 2003, «Соха», 142 с.