В.А.Чудинов

Замечу, что альтернативные концепции никогда не характеризуют слабые или ложные теории академических учёных как «бред», поскольку еще сохранили представление о научной этике; напротив, представители якобы «специалистов» совершенно беспардонны, как Виктор Маркович Живов, который называл высказывания Михаила Задорнова не только «бредом», но и «вонючей похлёбкой». Грубость характеризует именно их, а не сторонников альтернативной историографии. Что касается Льва Гумилёва, то он высказал свою точку зрения, не более, и любой исследователь может с ней соглашаться или нет. Таковы условия демократии. Например, ни Фоменко, ни я не ссылаемся на его положения.

А вот когда, например, я показываю неверные атрибуции археологических предметов, сделанные историками, я не произвожу шаманских камланий вокруг этого и не говорю, что археолог Ошибкина при атрибуции жреческого посоха как каменного топора или Мельникова, читающего текст на русской рунице по-скандинавски, угощают читателя настоящим бредом и самой прогнившей похлёбкой, а терпеливо объясняю, что академическая наука в данных конкретных примерах ошибается. Именно сами историки, археологи и эпиграфисты подобными вопиющими ошибками создали прецеденты произвольного обращения с историей, а вовсе не Лев Николаевич Гумилёв. В исторической науке дух корпоративности и чинопочитания давно заслонили бескорыстные попытки понять ход истории. Отсюда появились довольно слабые, а то и полностью ложные научные монографии. Так, например, Л.С. Клейн в книге «Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества»  (СПб, Евразия, 2004) за изображения Перуна принимает рисунки с ликом Яра, поскольку совершенно не знаком с иконографией этого божества, а М.Б. Щукин в книге «Готский путь» из 17 якобы готских надписей не читает ни одной, и не приводит чтения ни одного текста профессионалами, однако убеждён (неясно, почему), что перед ним находятся готские тексты. На деле все тексты оказались русскими. Но эти лживые работы почему-то считаются научными, никто не спешит их обвинить в произвольном обращении  с историей. Иными словами, академическим историкам произвольно обращаться с историей можно, а всем другим - нельзя. Или иначе - в чужом глазу заметна соринка, тогда как в своём и бревна не видно.

Таким образом, монополизм в трактовке истории привёл академическую историографию к бесконтрольному выдвижению ряда ложных тезисов, с опровержением которых сами историки явно не спешили. И тогда эту работу за них стали делать другие, уже не историки, то есть люди, не повязанные корпоративной этикой. Но если в советское время любая публикация по вопросам историографии в силу научного монополизма была возможна только с одобрения самих историков, то теперь этого не требовалось. И потому историков стали теребить уже не только домохозяйки, но и солидные учёные, специалисты в смежных областях. Но историки за годы монополизма перестали обращать внимание на подобные вопросы «дилетантов», так что ответы пришлось искать самим вопрошающим. Иными словами, вовсе не беспричинная волна публикаций, направленных на «разоблачение» исторической науки, явилась толчком для возникновения альтернативных концепций, а тупое молчание историографии, которая так и не смогла дать никаких вразумительных объяснений.

Вместо того чтобы повести разъяснительную работу и признаться в слабости и ошибочности в разработке ряда проблем, историки ощетинились и стали «разоблачать» своих оппонентов. Теперь весь пар пошел в свисток. Академическая наука еще сильнее встала на позиции норманнской теории, постоянно подтверждая свою точку зрения археологическими находками, которые, например, указывали на сходство изделий варягов, скандинавов, и северной Руси. Но читать надписи на этих изделиях историки до сих пор не научились. Иначе они бы поняли, что ресь идёт не о разных культурах, но о разных вариантах одной культуры, а именно русской.

Получается, что мне, человеку, пришедшем со стороны, хватило 5 лет для того, чтобы каждый месяц отыскивать и читать на рунице или протокириллице всё новые надписи, хотя я занимался этим только в свободное от работы время. А вот профессиональным историкам, которые тратят на это основное рабочее время, не хватило и 20 лет, чтобы не только проделать такой путь самим, но даже просто воспользоваться тем, что сделал я. Они до сих пор отрицают существование руницы и крайне скептически относятся к протокириллице. Поэтому и путаются в трёх соснах.

И последнее: Дмитрий Володихин, на которого ссылается автор данной статьи, подразделяет совокупность трудов, касающихся истории, на три вида: высокую (академическую) историю, популярную (беллетризированную) историю и фолк-хистори. Иными словами, его классификация в точности соответствует моей. Однако историков профессионального уровня  тот же автор относит к фолк-хистори, то есть к низшему уровню только потому, что они стоят в оппозиции к традиционной историографии. А это уже явная подтасовка.

Персоналии. Весьма любопытно перечисление персоналий. Так, первое место отдано А.Т. Фоменко и Глебу Носовскому. Они фигурируют просто как математики, о том, что первый из них академик РАН, а второй - тоже признанный учёный, ни слова. А второе место занимает перебежчик, бывший сотрудник ГРУ Виктор Суворов (Резун). Иными словами, патриоты поставлены на одну доску с предателем.  За ними идут Александр Бушков, Александр Асов, Мурад Аджи, Виктор Кандыба, Юрий Петухов, Эдвард Радзинский, Юрий Мухин, Владимир Щербаков, Валерий Чудинов. Иными словами, в одну кучу собраны все, кто пытается дать свою трактовку истории, и ни один не показан со всеми своими регалиями. На самом  деле все они относятся к разным уровням критики существующей историографии, и только некоторых можно отнести действительно к фолк-хистори. У меня, например, к «фолк-хистори» отнесли работы «Тайные руны древней Руси» и «Вернём этрусков Руси». Иными словами, дешифровка руницы, этрусской письменности и демонстрация древности рун Рода - это, оказывается, совокупность претендующих на научность, но не являющихся научными литературно-публицистических трудов и идейно-теоретических концепций на исторические темы, созданных непрофессионалами с позиций негационизма. Но, спрашивается, коль скоро речь идёт о дешифровке, с каких пор работы дешифровщиков относились к литературе? Или к публицистике? Или к идейно-теоретическим концепциям?

Такое вопиющее непонимание жанра работ по дешифровке древних письменностей сразу ставит вопрос о квалификации автора подобных совершенно ненаучных дефиниций. Как обычно, автор статьи в Википедии остаётся анонимным; однако он даёт ссылки, например, на статью Александра Балода  «Восемь ножей в спину науке, которая называется «история». Сетевая Словесность (23 ноября 2005 года)». Там Балод, в частности, пишет: «Современная историческая наука находится в кризисе - это признают практически все, в первую очередь сами историки. Конечно, каждый понимает это явление по-своему. Некоторые ученые даже призывают не делать из кризиса проблемы. Кризис - ординарное событие для любой социальной науки; некоторые из них пребывают в этом состоянии едва ли не с момента своего создания». С этого утверждения, вполне созвучного нашему пониманию, начинается его статья. Так что причиной альтернативной историографии, по Балоду, всё-таки является кризис историографии академической.

Рассуждения Александра Балода. А далее он констатирует: «Историческая публицистика в последние годы пользовалась намного большей популярностью, чем труды профессиональных ученых-историков. Вспомним книги Игоря Бунича, Виктора Суворова, Эдуарда Радзинского или Александра Бушкова. Главное оружие их создателей - профессионализм, только не научный, а литературный. Популярность их произведений вызывает среди историков чувство недоумения, смешанного с презрением. Появился даже специальный термин для обозначения сочинений подобного рода - "Фольк-хистори" (история для народа). К числу основных направлений фольк-хистори обычно относят: Беллетризированные биографии и версии исторических событий. "Новую хронологию" академика А.Т.Фоменко и его школы. Националистические, или "самостийные" варианты истории».

Заметим, что тут утверждается ряд весьма интересных положений: 1) что историческая публицистика пользуется намного большей популярностью, чем труды профессиональных ученых-историков; 2) что творят ее профессионалы, хотя и в области литературы; 3) что популярность их произведений вызывает среди историков чувство недоумения, смешанного с презрением; иными словами, что историков побили на их собственном поле деятельности совершенно другие профессионалы и 4) что к фолк-хистори он перечисленные направления сам не относит, но это делают другие.

«Расцвет фольк-хистори оказался сюрпризом для историков; большинство из них поначалу не знали, как реагировать на это явление и даже делали вид, что его просто не существует. Впрочем, постепенно ученые почувствовали необходимость более активных действий. Всякая реформация неизбежно рождает контрреформацию, - и кому, как не историкам, знать это? Наибольшее негодование историков, как и следовало предполагать, вызвала "новая хронология" Фоменко. Если остальные жанры фольк-хистори можно было интерпретировать просто как другие сегменты системы исторических знаний, - например, популяризацию, пусть и не слишком умелую, достижений фундаментальной исторической науки, то с теориями Фоменко ситуация обстояла совершенно иначе. Школа Фоменко поставила под сомнение святая святых традиционной исторической науки - хронологию событий мировой истории. Историкам не оставалось ничего иного, как попытаться нанести свой контрудар. Впрочем, как это часто бывает в ситуации неравенства сил, в выигрыше снова оказался противник».

И опять: сам А. Балод вовсе не утверждает, что школа академика Фоменко принадлежит именно к фолк-хистори, но что, тем не менее, она нанесла самый чувствительный удар академической исторической науке. Более того, он верно подмечает: «Впрочем, пространные и неудобоваримые комментарии к трудам Фоменко ("Антифоменко") не имели успеха среди читателей, и скорее создали дополнительную рекламу его школе. Сенсация, как и фокус, интересна всем, - разоблачение фокуса, которого требовал герой Булгакова, не вызывает ничего, кроме скуки (если при этом не сопровождается отрыванием головы)».

Далее А. Балод анализирует работы самого последовательного борца с фолк-хистори: «Главным борцом с химерой фольк-хистори в нашей стране выступает историк Д. М. Володихин. Назвав в характерном для него патетическом стиле фольк-хистори "Чудовищем стозево и лаяй", он заявил, что люди, не принадлежащие к научному сообществу, не имеют право участвовать в профессиональных диспутах, - по крайней мере, до тех пор пока не сумеют "овладеть методическим и техническим арсеналом, которым располагают его оппоненты", - суждение, которое едва ли возымеет действие на активность представителей фольк-хистори.

Фольк-хистори, по мнению Володихина, опасна не только своим дилетантизмом, но и своими амбициями - в первую очередь тем, что пытается занять в глазах общества то место, которое раньше занимало сообщество ученых-историков и тем самым способствует его изоляции и превращения в "секту профессионалов". Что влечет для них нешуточные проблемы, вплоть до угрозы снижения финансирования. Что же, финансирование - это серьезно; уже упомянутый философ-киник наверняка в этом месте перестал бы ходить вокруг Зенона, а остановившись, ехидно усмехнулся и покачал головой. С грустью приходится признать - доля вины за успех "истории для народа" лежит на самих историках. И дело не в том, что, как считают некоторые, историки не сумели вовремя дать отпор "популяризаторам" и "конъюнктурщикам". История - одна из немногих наук, которая интересует людей сама по себе, а не в виде материальных продуктов, создаваемых на основе внедрения в жизнь ее достижений. Увы, историки не слишком успешно используют открывающиеся перед ними возможности. Разрыв между историей, точнее историками и жизнью грозит оказаться пропастью».

Полностью согласен с последними суждениями. Действительно, историки вовсе не анализируют самые интересные исторические события. В моём случае, ни филологи, ни историки не выказали ни малейшего желания дешифровать ни руницу, ни этрусскую письменность, и, естественно, оказались теперь в положении далеко отставшей от прогресса стороны. Они могут сколько угодно обвинять мои дешифровки в отсутствии историзма, однако любой прочитанный мною текст обладает статусом первоисточника, что на весах самих историков, перевешивает любые их исследования. Поэтому их позиция полного неприятия просто смешна: провозглашая первичность источников над исследованиями, они сами же отказываются выполнить своё же установление, и тем самым дали повод обвинять их в гораздо большем непрофессионализме.