В.А.Чудинов

Камни Тверской Карелии - история изучения

В.А. Чудинов

В истории исследования славянской письменности было всего два примера передачи весьма важных надписей на предметах в виде гравюр. Первый относится к Германии, небольшому городку Ретра, где существовал славянский храм, а на фигурках буквами протокириллицы (рунами Рода) и германскими (вендскими) рунами были нанесены надписи. В 1771 году суперинтендант Андреас Готтлиб Маш не только выкупил коллекцию случайно найденных предметов этого храма (их случайно обнаружил дед златокузнеца Шпонхольца в своем саду в деревушке Прильвиц еще в конце XVII века), но и выпустил книгу с гравюрами Вогена (MAS). Он же попытался прочитать вендские надписи, но не всегда у него получалось удачно, что дало повод для критики не дешифровщика, но самих фигурок. Я принимал участие в выпуске этой книги на русском языке (МАШ). К сожалению, критика подлинности надписей на фигурках из Ретры привела к тому, что после Первой мировой войны их след теряется. А мой поиск славянских надписей на этих фигурках привел к разрыву отношений с моим компаньоном, который, не разбираясь в эпиграфике, выбросил все мои дешифровки. Пришлось их восстанавливать в отдельной книге (ЧУП).

Рис. 1. Общий вид первого камня Тверской Карелии

Примерно с 1830 года в Тверской Карелии Федор Николаевич Глинка начинает собирать камни с надписями. Всего он нашел 4 камня, предполагая, что сделал большое дело для истории русской письменности. Так оно и оказалось. К сожалению, соответствующего А.Г. Маша не нашлось, и ни при жизни Ф.Н. Глинки, ни даже сто лет спустя. Но важно то, что, как и в случае с Машем, дело Глинки не пропало, и в книге А.К. Жизневского были даны великолепные гравюры. А позже, во время Великой Отечественной войны, Тверской краеведческий музей подвергался и бомбежке и артобстрелу. От отдела камней ничего не осталось. Так что камни Глинки перестали существовать. Однако их изображения сохранились, и это дает возможность читать на них надписи, то есть продолжать дело, начатое Машем.

В свое время письменность фигурок Ретры была широко известна. Так, например, Н.М. Карамзин писал: «Надписи Ретрского истукана его доказывают, что сей бог хотя и принадлежал к числу добрых, однако ж в некоторых случаях мог и вредить человеку» (КАР, с. 78). Чтение неявных надписей камней Глинки до моих работ известны не были.

Интерес к древним надписям. Публикация Х.М. Френом в 1936 году первой русской надписи, выполненной неизвестным письмом (FRA), привлекло большое внимание научной общественности. Прежде всего, откликнулся тот исследователь, который, вероятно, давно уже собирал на территории России памятники письменности, покрытые непонятными знаками, но не решался поделиться известиями о своих странных находках. После публикации Х.М. Френа «заговор молчания» вокруг этой проблемы оказался нарушенным, и этот собиратель обнародовал свои результаты. Им был М.П. Погодин (ПОГ). Однако, опубликованный им в 1836 году в журнале «Московский наблюдатель» надписи носили случайный характер и не позволили выполнить дешифровки и понять их смысл.

Рис. 2. Дешифровка Ф. Магнусена надписи на первом камне Ф.Н. Глинки

Публикация Ф.Н. Глинкой надписей из Тверской Карелии. Подобно М.П. Погодину, надписи стал коллекционировать и Федор Николаевич Глинка. В своих письмах к П.И. Кёппену (изданных в 1836 году отдельным оттиском), он отмечает, что в Тверской Карелии на месте нынешнего каменного стана «существовал какой-то гард скандинавов или великий град славян, или поселения Бог весть какого народа» (ГЛИ, с. 17). Характер вновь обнаруженной письменности ему был совершенно неясен, но в сноске он весьма эмоционально восклицает: «Нельзя не благодарить за сообщение представленных здесь изображений. Если теперь эти надписи для нас непонятны, то кто знает, не сделаются ли они в последствии времени вразумительны; не будут ли свидетелями какого-либо быта, для нас нового! Одно сохранение их для будущих исследователей есть дело, достойное уважения. Можно ли, например, не благодарить академика Френа за подарение нам недавно известия о письменах древних Руссов, которые он нашел у одного из восточных писателей Х века?» (ГЛИ с. 6). В комплекте у Ф.Н. Глинки было опубликовано 4 рисунка. Один из них был выбит на каменной плите и походил на надпись «Степана» (ГЛИ, вклейка). На наш взгляд, помимо кирилловских букв на ней помещен один слоговой знак, что позволяет считать ее смешанной. Чтение смешанных надписей тоже входит в нашу задачу, поэтому интересно, как ее проинтерпретировал и прочитал любой другой эпиграфист. К сожалению, в России своих дешифровщиков не нашлось, как и в случае чтения надписи эль Недима. На наш взгляд, это объясняется не столько слабостью отечественной науки, сколько ее позицией: тон в науке истории задавали немцы, приверженцы норманнской теории, по которой Русь заимствовала у скандинавов не только князей и государственность, но и письменность. А лучшими специалистами по германским рунам были скандинавы. Поэтому такой исследователь нашелся именно среди скандинавов, и им оказался все тот же Финн Магнусен.

Чтение ф. Магнусена. Этот эпиграфист и попытался прочитать надписи, например, первую, рис. 2-4. А. Шёгрен поясняет, что после публикации статьи Ф.Н. Глинки в журнале Министерства внутренних дел (ГЛИ) вместе с сопровождавшими их изображениями, перевод ее на датский язык осуществил капитан артиллерии фон Кейпер, который и послал эти документы Магнусену. Особенно Ф. Магнусена заинтересовал первый камень, о котором фон Кёппен заметил, что буквы надписи выгравированы несколько позже изготовления памятника, и поскольку они кирилловские, они должны быть славянскими. Магнусен с этим не согласился и принял буквы за греческие, но те, которые употреблялись в средние века. В нижнем ряду он сразу обратил внимание на вторую букву, которую принял за несколько приплюснутую греческую букву W. После этого было прочитано все слово как STEPWDAD (MAG, с. 77). В данном случае нас не очень волнует, что кирилловская надпись была понята как греческая, ибо обе письменности очень близки, а то, что рунический знак, который изображен на нижней строчке предпоследним и который может быть вычленен из изображения по Жизневскому, Магнусеном не опознан. Но датский исследователь и не мог его опознать на той неточной копии, которую ему прислал Кейпер, ибо так, в виде D, его впервые скопировал Глинка! Что же касается нас, то мы отдаем предпочтение копии Жизневского именно потому, что этот камень попал в Тверской музей, где его смогли зарисовать не в один прием, а методично, постепенно и потому верно. - Вместе с тем, чтение Магнусеном кирилловского текста как греческого свидетельствует о весьма слабом знакомстве этого исследователя со славянской письменностью, несмотря на виртуозное владение им техникой чтения скандинавских рун.

В этой связи интересно отметить и другое, а именно отсутствие интереса у Магнусена ко второму и четвертому камням, изображения которых опубликовал Ф.Н. Глинка. На наш взгляд, надписи на них хотя и обширные, но уж слишком округленные, какие просто не могут быть у скандинавских рун. Поэтому они были отметены с порога и вообще датским исследователем не рассматривались. Кроме того, на третьем камне, по мнению графа Уварова, за надписи приняты природные прожилки. Правда, в отношении второго и четвертого камней такого предположения не было, тем не менее, и в отношении них могла быть допущена излишняя осторожность. Мы же считаем необходимым их поместить в качестве образца заведомо нерунического письма, что и подтвердили Магнусен и Шёгрен отсутствием упоминания о них, рис. 3.

Рис. 3. Второй, третий и четвертый камни Глинки из Тверской Карелии

Третью надпись Ф.Н. Глинка лишь слегка упоминает: «На одном камне, также выглаженном в виде плиты, с одной стороны изображена подкова, окруженная какими-то посохами или копьями» (ГЛИ, с. 7), рис. 3 (ГЛИ, вклейка). Не будучи эпиграфистом, сам Ф.Н. Глинка никаких попыток произвести дешифровку не предпринимал, и даже не высказывал никаких предположений относительно характера письма. Однако мы должны быть ему благодарны за то, что он оценил историческую значимость своих находок и постарался сначала сохранить образцы, а потом сделать подробные прориси их надписей Но зато это изображение весьма заинтересовало Магнусена, который заподозрил в нем рунический текст. Справа легко читаются И, а также А, но Т изображено вверх ногами. За исключением этого последнего знака надпись прочитана неплохо, и к этой стадии дешифровки у нас особых претензий нет. Однако что означает ИВАР ИАТ, рис. 3-4, сказать трудно (возможно, ЯТ неким ИВАРОМ), и подобный результат принять крайне сложно. В интерпретации Магнусена не опознана даже языковая принадлежность камня. В целом можно сказать, что надписи Глинки Магнусену целиком не дались, ибо две из них он прочитал очень плохо, а две других не прочитал вовсе

Доработка Шёгреном чтений Магнусена. Как и в случае с надписью эль Недима Шёгрен доработал предварительные чтения Магнусена. Мы помним, что эта доработка носила характер подгонки. Аналогичное натягивание мы находим и в интерпретации Шёгреном чтения Магнусеном надписи на первом камне Глинки. Греческое чтение Магнусена Шёгрена не смущает, «ибо принятый в России кирилловско-славянский алфавит был в своей основе греческий. Но что, однако, здесь помимо букв решительно свидетельствует в пользу славянской кириллицы, так это то обстоятельство, что вторая буква нижнего ряда должна быть признана вставленной вместо У, так что чтение Магнусена STEPWDAD должно быть хоть как-то осмыслено. А именно: если принять эту вторую букву за славянскую вместо обычной буквы У, и подумать о том, что на конце стояла буква Е, утраченная со временем, то получатся слова СТЕПУ ДАДЕ. Слово СТЕПЪ можно принять за принятое в крестьянском языке сокращение имени Степан или Стефан, причем в более древних документах северной Руси к мужикам из простонародья еще и сейчас применяется уменьшительная форма Степко, очень хорошо подходящая к данному случаю, и смысл тем самым становится таким: (?) ДАЛ (этот камень) СТЕФАНУ (как памятник), и вместо скандинавского рунического камня мы имеем такую формулу: ТАКОЙ-ТО И ТАКОЙ ДАЛ ЭТОТ КАМЕНЬ ТУДА И ТОМУ. Но кто его дал?» (SJO, с. 77). Рассмотрев помещенную на камне монограмму и приняв ее за место для поединка, Шёгрен приходит к выводу, что «смысл всей надписи будет таков: (ПОЕДИНОК) ДАЛ (ПОКОЮЩЕМУСЯ ЗДЕСЬ) СТЕФАНУ (СМЕРТЬ И КАК СЛЕДСТВИЕ ПАМЯТНИК). Однако я даю это лишь как более или менее приемлемое предположение» (SJO, с. 78). Таким образом, Шёгрен перевел надпись на первом камне Глинки из разряда греческих в разряд кирилловских, прочитав надпись СТЕПУ ДАДЕ.

Последняя надпись, которую «дотянул» Шёгрен, была надпись на третьем камне Глинки. Итак, все возможные чтения «дотянуты» до осмысленных предложений на славянском языке, и тем самым уровень дешифровки повысился. Но выиграла ли от этого русская история? Очевидно, что нет, ибо Шёгрен шел не от написанного текста надписи к его переводу, а, напротив, от нужного перевода к требуемому, отсутствующему на надписи тексту. Поэтому весьма вызывающе звучит его общий вывод: «Если чтение образцов письменности со временем усовершенствуется или будет лучше удостоверена, то об их содержании можно будет вынести более определенное суждение; во всяком случае, уже сейчас имеются несомненные свидетельства того, что скандинавские руны были употребимы на Руси еще в конце Х в. и применительно к славянскому языку, вполне по древнему нордическому способу, как в виде отдельных знаков, так и в виде лигатур, вырезанных на дереве» (SJO, с. 99-100).

Спрашивается, что это за «несомненные свидетельства»? Магнусен, как мы видели, из 6 предложенных ему надписей оставил 4, но одну принял за чисто греческую, хотя и снабженную некой «монограммой» (правда, читать ее он не стал), так что реально он имел дело с тремя надписями (эль Недима, на третьем камне Глинки и с монограммой из Изборска). Шёгрен стал читать монограмму пиктографически, оставив только 2 надписи (эль Недима и на третьем камне Глинки). Даже этих двух примеров явно недостаточно для столь глобального вывода. Но в самом выводе речь идет лишь о знаках, вырезанных на дереве, то есть только об одной надписи! Хотя формально можно сказать, что и одной рунической надписи достаточно для утверждения об употреблении рун на Руси, однако с позиции теории ошибок, где размер ошибки зависит от числа примеров (обозначаемых буквой n) по формуле 1/n, при n=1 ошибка тоже =1 или 100%. Иными словами, при единичном примере ничего нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Уже одного этого опрометчивого поступка нам вполне достаточно, чтобы считать Шёгрена не слишком квалифицированным исследователем. В соединении же с тем, что этот эпиграфист не прочитал самостоятельно ни одного нового текста, а лишь «дотягивал» уже дешифрованные слова до славянского звучания, произвольно добавляя знаки или выбрасывая целое слово, а также в связи с тем, что надпись эль Недима он то не считал рунической, то, напротив, только из нее сделал выводы о существовании рунического письма на Руси, приходится предположить, что стать дешифровщиком он не стремился, и самое большее, кем он может предстать в истории дешифровки славянской письменности, так это в роли заинтересованного в славянском чтении, но не очень разбирающегося в вопросе интерпретатора. Но мы должны быть ему благодарны за его обзор работы Магнусена.

Как видим, и второй блок надписей, содержащий на этот раз вместо одного верного и одного предполагаемого целых 4 слоговых текста, был прочитан теми же двумя эпиграфистами, Магнусеном и Шёгреном. Стиль их чтения сохранился и тут, хотя результаты, разумеется, были иными; это дает нам право полагать, что первый и второй блоки надписей образуют в сумме первый период в истории дешифровки славянского слогового письма, а Магнусен и Шёгрен являются первыми дешифровщиками. Есть и еще один, не слишком заметный аспект в данной проблеме. Если славяне писали руническими знаками, значит, письменность пришла к ним из Скандинавии. А это прекрасно согласуется с концепцией норманизма, согласно которой и культура, и государственные мужи средневековой Руси пришли к нам «от варягов». Так что помимо того, что германские руны вовсе не были слоговыми знаками, они к тому же убеждали в том, что славяне даже свою раннюю письменность заимствовали на стороне, не обладая собственной.

Мнение графа А.С. Уварова. Редактором книги А.К. Жизневского являлся граф А.С. Уваров, который был в курсе дешифровок зарубежных исследователей, и высказался о камне, и об их дешифровке надписей на них так: «Замечательный этот памятник состоит из гранитного валуна, на котором высечены квадратное изображение и надпись. Негладкая поверхность камня и весьма неглубокая высечка букв вредят ясности надписи. Некоторые буквы, сливаясь с выемками на поверхности камня, являются менее отчетливо, чем другие. Из этого происходит, что все доселе копии, снятые с руки, передают надпись неверно, и таким образом, неточность в копиях произвела ошибочное толкование самой надписи. Финн Магнусен видел в ней греческие буквы и читал STEPWDAD, между тем Кёппен с первого же взгляда признал буквы за кирилловские» (УВА, с. 26, примечание). Прервем пока цитирование, чтобы заметить, что вместо неверной прориси, видимо, по настоянию именно Уварова, была приведена на особой вклейке весьма точная гравюра камня. По обычаям XIX века фамилии художников и граверов на титуле и шмуцтитуле не обозначались, но зато правее и ниже самой гравюры камня можно различить карандашную надпись «Рисов. Эв. Кiовъ», то есть, «Рисовал Эвальд Киов». Здесь уже были мастерски переданы все тонкости поверхности камня.

Продолжу цитирование: «Со своей стороны Шегрен читал СТЕПУ ДАДЕ. Однако теперь, когда мы видели самый камень, и имеем с него прекрасно сделанный слепок, все сомнения в чтении данной надписи должны исчезнуть. Ясно читается СТЕПАН, и затруднение может встретиться только в палеографическом определении времени, к которому следует отнести эту надпись» (УВА, с. 26, примечание). Таким образом, именно граф А.С. Уваров дал название данному камню СТЕПАН. Название весьма прижилось и является наиболее известным, но, на мой взгляд, неточным. Тем не менее, я признаю за графом А.С. Уваровым приоритет в наиболее точном чтении данной надписи на уровне XIX века.

Дав данное чтение, А.С. Уваров все-таки почувствовал в нем некоторую неточность, а именно - стоит ли это имя в именительном падеже, или падеж на камне выбит несколько иной. Указав на некоторые палеографические затруднения, он далее пишет: «мне кажется, что следует читать СТЕПАNА, и таким образом, мы получаем три последние буквы, коих палеографические признаки могут быть более или менее точно определены. Сколько мне кажется, судя по этим палеографическим признакам, надпись должна быть отнесена к XII веку и не может быть моложе этого века» (УВА, с. 26, примечание). Согласен, что надпись была высечена не позже, а много ранее названной даты, однако замечу, что данные палеографии, которая была основана на рукописных памятниках, практически неприменимы к памятникам каменным. На сегодня палеографии надписей на камнях не существует.

А.С. Уваров пытается также определить значение и квадратного знака на камне. Не согласившись с трактовкой Магнусеном трех вписанных прямоугольников как площадки для судебного поединка, на котором был убит Степан, он пишет: «Значение загадочного этого изображения может объясниться гораздо проще, знаком собственности. Так как между Бежицкими камнями найден был другой камень с таким же изображением, но без надписи, то можно предположить, что оба камня поставлены были на межах и обозначали границы владения какого-то Степана. Сама по себе четырехугольная фигура не составляет исключительного явления, так как изображения этого рода часто встречаются на мегалитических памятниках в Англии, Шотландии, Бретани и т.д. Все эти изображения более или менее грубо выдолблены на плитах и камнях памятников и представляют узоры самой разнообразной формы (WAR). Однако сравнивать Бежицкий камень с украшениями на мегалитических памятниках можно только в том случае, если будет доказано палеографически, что надпись СТЕПАН принадлежит к глубокой древности. Но мне кажется, что эти две четырехугольные фигуры на Бежицких камнях служили знаками собственности Степана, и поставлены были как межевые знаки его владений в XII веке... Можно без ошибки предположить, что он (камень) лежал на том месте, на котором принесен был льдинами. Такие гранитные массы, состоящие не из местной породы камня, могли очень удобно служить для обозначения границ или межи. Тем более эрратические валуны должны были служить межевыми знаками, что положение их всегда хорошо было известно местным жителям, как камней, которые, сколько можно уже теперь догадываться, окружены были с незапамятных времен, особым почитанием. Вообще, во многих местностях России доселе сохранились следы древнего почитания камней (конь-камень в Ефремовском районе, баш и башиха в Одоевском уезде, окаменелая баба в Кадниковском уезде, и прочее); такое же почитание существовало у германских племен. Мне кажется, что двинские надписи, высеченные также на эрратических валунах, должны быть в связи с подобными же древними преданиями забытого теперь культа» (УВА, с. 26-30, примечания).

Итак, прямоугольный знак, который Б.А. Рыбаков позже назван «Вавилоном», дал А.С. Уварову ключ к атрибуции всей надписи. А именно данный знак - знак собственности, а весь камень - межевой, обозначает земли Степана, но одновременно и культовый, то есть, почитается местными жителями. Его происхождение - принесен сюда ледником, иными словами, никто из людей и никогда его не перемещал; следовательно, Степан как владелец земли выбил и надпись, и знак собственности.

Действительно, в XIX веке археологам были известны межевые камни. Известны им были и знаки собственности. Наконец, почти все валуны были известны как доставленные ледником, что составляло шаг вперед по сравнению с более ранними взглядами, когда камни считались остатками морен от потопов. Так что на уровне XIX века граф А.С. Уваров дал наиболее правдоподобное решение значения двух явных эпиграфических следов на камне: надписи и пиктограммы. Но, к сожалению, неверное.

Традиций оставлять обширные надписи на камнях частными лицами в древности не существовало. Межевых камней найдено весьма мало, а надписи на них именно выбиты, причем весьма примитивно. Тогда как на первом Бежецком камне надпись и прямоугольники сделаны весьма профессионально, и, что весьма удивляет, сделаны выпукло, а не выбиты.Уже это говорит о наличии высокопрофессиональной ремесленной обработки камня, который, вероятно, специально для этого перемещался в мастерские.