В.А.Чудинов

Имеется у него мнение и по поводу надписи на третьем камне: «Что же касается до камня № 43, на котором Финн Магнусен нашел руны и прочел слово ИВАРОВИ или ИНГВАРОВИ, то можно только сожалеть, что известный датский ученый не имел случая видеть самый камень, а судил об нем по рисунку. Он, наверно, с первого взгляда узнал бы в этих знаках случайную игру природы (lusus naturae). Так как этот камень состоит из породы песчаников серого цвета, то его относительно меньшая твердость сильно подвергалась выветриванию и влиянию воды. Форма его почти кубическая (длиною и шириною 16 вершков), и происходит от слоеватости всех песчаников; в них также часто встречаются вертикальные трещины, которыми обусловливается образование кубических кусков. Затем, предоставляя минералу решить, к какому именно разряду песчаников принадлежит этот камень, я замечу только, каким образом появились эти выпуклые черты, которые ввели в заблуждение Финна Магнусена. Главная масса цемента в песчанике, как менее твердая часть его, сильно выветривалась, и в особенности, вымывалась водою, и постепенно стала обнажать кварцевые кристаллы, расположенные длинными палочками, а на середине - полукругом в виде копыта, которые, в свою очередь, выступили на поверхности в виде оборонных начертанный. Странно только, что Финн Магнусен и по рисунку даже не догадался о естественном происхождении этих начертаний, так как ему хорошо было известно, что все рунические надписи врезаны вглубь, между тем как на Бежецком камне фигуры оборонны» (УВА, с. 30, примечание). Слово оборонны означает выпуклы.

Удивляет то, что на камне СТЕПАН выпуклость и надписи, и прямоугольного знака была Уваровым не замечена, то есть, полагалась как бы сама собой, а та же выпуклость на третьем камне была им атрибутирована как продукт естественного выветривания. Очевидно, А.С. Уваров полагал, что надпись СТЕПАН буквами кириллицы природа сделать не может, тогда как знаки руницы, которыми была сделана надпись на третьем камне, были ему не известны и выглядели как естественный декор камня. Неверная атрибуция археологов и краеведов характерна именно для каменных артефактов.

Комментарии отечественного археолога свидетельствуют о том, что их интерес к камням с надписями в XIX веке уже существовал, и они также обращали внимание на те камни, которые пользовались почитанием со стороны местного населения. В силу неразвитости учения о петроглифах они принимали за один тип, как межевые камни, так и камни, пользующиеся поклонением населения, но для становящейся науки это вполне допустимо. Также в силу высокой искусности мастеров многие петроглифы выглядели как продукты естественного выветривания; и их проще было отнести к игре природы, чем к артефактам. Это тоже скорее черта молодой науки, чем просчеты конкретного археолога.

Описание А.К. Жизневского. В его описании мы находим только два их 4 камней Ф.Н. Глинки: первый и третий, то есть те, надписи которых привлекли внимание эпиграфистов. Вновь я вынужден констатировать: как и в случае с фигурками богов из Ретры, камни, на которые не было обращено внимание эпиграфистов (или краеведов), пропадают не только из поля зрения ученых, но, возможно, и просто исчезают из музеев. Получается, что если они не были востребованы учеными, то, следовательно, они больше и никому не нужны. Вот такая удивительная логика существования, подтверждающая библейское изречение: «вначале было слово». Просто материя камня как таковая краеведческому музею не нужна.

В отличие от А.С. Уварова А.К. Жизневский все данные предлагает в утвердительном ключе. «42-43. Два камня, найденные в 1835 году Федором Николаевичем Глинкою на землях сельца Кузнецова, Бежецкого уезда, и пожертвованные им в Тверской музей. Один камень (табл. 1) длиною 2 аршина 4 вершка и шириною 1 аршин ¾ вершка; на нем, кроме высеченного славянскими и греческими буквами, по всему вероятию, слова СТЕПАН, имеется изображение трех прямоугольных четырехугольников, включенных один в другой. Изображение это подобно найденному в городе Изборске академиком Кругом на могильном камне Трувора (с этого камня, хранящегося в Тверском музее, снята фотография)» (ЖИЗ, с. 25). Жаль, что в свое описание археологического отдела А.К. Жизневский камень якобы Трувора не включил.

«Другой камень длинною и шириною 14 вершков; на нем имеются выпуклые изображения подковы и нескольких линий. Описания и рисунки этих камней помещены в журнале Министерства Внутренних Дел 1836, том 2, и в Истории России до Монгольского ига, том 3, Сочинения М.Погодина, а также в сочинениях академика Шёгрена (SJO), заключающих в себе разбор сочинений датского профессора Финна Магнусена о рунах. К сим изданиям приложен также рисунок одной из находящихся в той местности, где найдены эти камни, круговин курганов, обложенных в основании большими камнями. Оба означенные камня, по-видимому, надгробные» (ЖИЗ, с. 25). Обращаю внимание на то, что каждый исследователь атрибутировал камни по-своему, и если по А.С. Уварову, первый камень был межевым, а третий - игрой природы, то у Жизневского оба камня являются надгробными. А по Шёгрену, первый камень есть ДАР СТЕПАНУ, тогда как третий - напротив, ВЗЯТ ИГОРЕМ.

«Академик Круг, Финн Магнусен и Шёгрен объясняют, что изображенные на первом камне три четырехугольника изображают поединок, и что камень положен на могиле Степана, убитого на поединке. На втором камне профессор Финн Магнусен нашел будто сложные руны и прочел ИВАРОВИ (или ИНГВАРОВИ, или ИГОРЕВИ) ВЗЯТЪ, то есть, ПОСТАВЛЕН, ВОЗДВИГНУТ. Ингвар, или Игорь, по мнению Магнусена и Шёгрена, был знаменитый шведский полководец, о котором повествует особая исландская сага. По сказанию этой саги, он предпринимал отдаленные путешествия в теперешнюю Россию, почему и назван Ингвар - ДАЛЕКО СТРАНСТВУЮЩИЙ, совершил там великие подвиги и, наконец, там же умер от лютой болезни. Что же касается до железной подковы, изображенной на этом камне, то она, по мнению тех же ученых, означает, что лошадь похоронена вместе со своим хозяином, и что она была вместе с ним в походе» (ЖИЗ, с. 25). Меня тут удивляет количество домыслов, связанных с неверным чтением надписи; впрочем, на сегодня положение дел ничуть не изменилось, и нынешние профессиональные эпиграфисты, продолжая читать русскую руницу как скандинавские руны, фантазируют ничуть не меньше, но относятся к своим новым мифам от академической науки столь серьезно, что помещают их в «Источники по истории Восточной Европы». Так что чтение надписей на камнях Тверской Карелии дает великолепный пример раннего создания такой научной околёсицы.

Естественно, что нашлись и такие русские ученые, которые готовы были поддержать эти домыслы, коль скоро они исходили от зарубежных коллег. «Об этих камнях профессор Шевырёв пишет: «В надписях, найденных Ф.Н. Глинкою в Тверской Карелии на камнях, вероятно надгробных, Ф. Магнусен нашел связное руническое письмо и прочел ИВАРОВИ (ИГОРЕВИ) ВЗЯТЪ, то есть, ВОЗДВИГНУТ ИГОРЮ. Господин Шегрен выводит из всего исследования Финна Магнусена и своего несомненные доказательства, что скандинавские руны еще в конце Х века были употребительны в России, даже применялись к словенскому языку и, совершенно по древнейшему северному способу, вырезываемы были на дереве и на камнях, как отдельными чертами, так и связными рунами»» (ЖИЗ, с. 25-26). Вывод ложный, на третьем камне была употреблена русская руница, а не скандинавские руны.

Таким образом, на заметку Ф.Н. Глинки откликнулись три иностранца (Магнусен, Шегрен и Круг) и три отечественных исследователя (Жизневский, Уваров и Шевырёв). Это - довольно много по тем временам.

Белорусские камни - Сцяпаны. Когда я приступил к изучению камня Степана из Тверской Карелии, я удивился тому, что русские археологи совершенно незнакомы с опытом своих белорусских коллег. Поэтому я процитирую работу белорусского исследователя Э.М. Зайковского, с которым я познакомился в Кракове на XII Международном съезде славистов (перевод с белорусского мой). Он пишет: «Кроме Власа и Николая, Велеса после принятия христианства заменяли и некоторые иные святые. В фольклорных творениях нередко упоминается Степан-пан. В.В. Иванов и В.Н. Топоров полагают его позднейшей заменой Перуна. Однако, на наш взгляд, фольклорный Степан по сумме своих характеристик может быть соотнесен с Велесом. Аргументами в защиту этого можно назвать: 1. в волшебных песнях Степан упоминается параллельно с Ильёй (соответствующим Перуну), который идет к Степану на двор, 2. день святого Степана, опекуна коней, отмечается в конце декабря, в рамках так называемых дней Велеса, 3. камни-портные временами имеют имя Степан, Стёп-камень, 4. в предании о Стёп-камне невестой Степана названа Ульяна или Вельяна, которая потом стала рекой Вилией, 5. в белорусских сказках про пастухов, которые посвящены жизни Змея Горыныча, имя защитника от гнева Грома с Маленкою заменяется именем Степана, великого пана, 6. праздник Великдень, на котором в волшебных песнях Степан предстает главным господином, по ряду примет в языческие времена был связан с культом Велеса» (ЗАЙ, с. 10). Хотя, как я сейчас понимаю, Э.М. Зайковский тоже ошибается, считая Степана Велесом, однако из его работы следует 1) Степан не был обычным жителем, который ставил межевые камни или был убит, по поводу чего был поставлен надгробный камень, и 2) слово Степан является каким-то псевдонимом или эпонимом одного из славянских божеств. Кроме того, 3) известно несколько камней по имени Степан, так что ни с каким конкретным Степаном они не связаны; а это возможно лишь в предположении, что камни Степаны были культовыми, связанными с почитанием какого-то славянского бога. Наконец, 5) существует устойчивое словосочетание Степан-пан.

Эти сведения белорусского автора не позволяют согласиться с трактовками исследователей XIX века.

Об исследованиях ХХ века. Интересные сведения можно почерпнуть из статьи А.С. Попова «Время собирать камни». Здесь говорится: «Люди знали о существовании камней со знаками много веков назад. Едва ли не первым из исследователей, обратившим внимание на высеченные на камнях следы, был «отец истории» Геродот (V век до н.э.), который в своих заметках о Скифии писал: «На берегу Тирасы (Днестра - А.П.) показывают ступню Геракла в скале, похожую на след человека, н в два локтя длины (72-92 см - А.П.). Что же касается изучения камней со знаками у нас в России, то здесь ими заинтересовались значительно позже - с начала XIX века. И первыми, кто занялся поисками этих камней, были не профессиональные ученые, а любители, энтузиасты, как, например, декабрист и поэт Федор Николаевич Глинка. Именно с него и можно начинать отсчет того времени, с которого на северо-западе России и начинается систематический поиск памятных камней. Весь XIX и начало ХХ века ушло на накопление фактического материала об этих таинственных камнях, на что были направлены усилия не одного поколения дореволюционных краеведов, хотя такого термина тогда еще и не знали» (ПОП, с. 143). Таким образом, А.С. Попов называет деятельность Ф.Н. Глинки первой краеведческой в России в области коллекционирования камней.

Далее в разделе «Первые исследования камней в России» он дает более обширные сведения об Ф.Н. Глинке. «Пионером камнесобирательства в северо-западных областях России стал декабрист и известный русский поэт Ф.Н. Глинка (1786-1880). Женившись после отбытия ссылки на владелице сельца Кузнецово Тверской губернии Авдотье Павловне Голенищевой-Кутузовой, он в 1830-х годах каждое лето проводил в этой усадьбе и, как истинный краевед, занимается изучением окрестного края. Неподалеку от усадьбы Федор Николаевич нашел немало интересных камней, знаки на которых он принимал за «рунические», а самый знаменитый из найденных им камней, СТЕПАН, вызвал немало споров и дискуссий в прессе того времени. Этот камень стал одним из первых экспонатов Тверского краеведческого музея. Федору Николаевичу принадлежит и первое исследование, специально посвященное этим древним памятникам (ГЛМ)» (ПОП, с. 144). Последняя работа мне не известна. Поскольку место издания на ней не обозначено, могу предположить, что это была так и не изданная рукопись, являющаяся расширенным вариантом работы ГЛИ.

«Он же был одним из первых основателей губернского краеведческого музея - Тверского, которому передал собрание найденных им камней» (ПОП, с. 144). Попов не уточняет количество переданных камней, но из описаний Жизневского ясно, что камни второй и четвертый оказались вне этого музея. Где - неясно, возможно, что в усадьбе Голенищевой-Кутузовой.

«И он же одним из первых понял, что по нескольким найденным памятникам трудно делать какие-либо серьезные научные выводы и поэтому попытался привлечь к этой проблеме внимание, как бы мы сейчас сказали, краеведческой и научной общественности. Широко известны его предложения, сделанные Обществу истории и древностей Российских о доставлении обществу «рисунков, снимков, чертежей... старинных земляных насыпей, курганов, дерев, считаемых заветными (дубов, сосен и проч.), заметных камней, особенно имеющих в народе прозвание (например, казак-камень, конь-камень и проч.), изваяний, называемых людьми или «бабулями».

Именно он одним из первых высказал мысль о заведении местных музеев, или хранилищ древностей. По существу, это была одна из первых общероссийских краеведческих программ по поискам, выявлению и исследованию «заветных камней», которые ныне ученые называют «почитаемыми объектами». Эстафету Ф.Н. Глинки поддержали краеведы конца XIX века. Я имею в виду тот период, который связан с деятельностью губернских статистических комитетов, созданием специальных краеведческих «Прибавлений» к газетам «Губернские ведомости», с возросшим интересом общества к своей истории, родному краю. Именно в этот период уже не отдельные личности, как Ф.Н. Глинка, а широкая общественность на местах начинает интересоваться выявлением и изучением этих памятников. Это время связано с бурным процессом накопления наших знаний о «заветных камнях» путем рассылки анкет на места, запросов в волости, составления и издания первых сводов памятников и губернских археологических карт. Современные краеведы хорошо знают эти издания и используют их в своей работе. В них содержатся любопытные сведения о памятных камнях, присланные местными помощниками, учителями, священниками, писарями, землеустроителями. Подчас эти сведения не совсем понятны, а то и весьма экзотичны: «знак наподобие кочерыжки», «костыль с крюками наверху», «лопаты», «вилы», «серпы», «наконечник копья», «ножницы» и т.д. однако значение этих карт было совсем не в научном осмыслении проблемы, а в выявлении, фиксации этих памятников на местности, сообщении их, так сказать, «координат». Это были скорее планы-задания для краеведов и исследователей последующих поколений» (ПОП, с. 144-146). Как видим, программа постепенно исказилась. Сначала, поскольку были неясны знаки на камнях СТЕПАН и третьем, было решено обнаружить еще несколько аналогичных. Обнаружили. Потом их число стало измеряться десятками, однако это ничего не прибавляло для раскрытия тайны двух первых камней. И затем задача нахождения новых камней стала единственной.

Иными словами, только краеведческий подход никаких тайн не разгадал. А что же наука? Почему она молчала? А.С. Попов затрагивает и эту сторону проблемы: «Потом, уже в наше время - после революции, о заветных камнях, казалось, совсем забыли. Они негласно были объявлены как бы вне закона, вне серьёзных исследований, тем более, что в 1920-1930-х годах в стране развернулась невиданная борьба с религией и церковью, а на многих из этих камней были изображены «противозаконные» «святые стопки», кресты и т.д. Только после окончания Великой Отечественной войны исследователи вновь заинтересовались этими памятниками. И опять, как правило, это были краеведы, а не ученые.

Так уж получилось, что эти объекты надолго выпали из поля зрения специалистов, и их научным изучением всерьез никто не занимался. Более того, даже в более позднее время - 1960-1970-х годах многие наши ведущие ученые - историки, археологи - просто не верили в существование этих памятников. В своей книге (ПОД) я уже рассказывал о моих встречах с учеными (это было где-то в конце 1960-х годов). Известный археолог, исследователь петроглифов Карелии профессор А.Я. Брюсов (брат поэта В.Я. Брюсова) был безапелляционен: «Не верю я в ваши следовики. Лучше искать петроглифы - тут уж не ошибешься». Другой археолог - профессор О.Н. Бадер, тот самый, который обнаружил возле Владимира на берегу речки Сунгирь стоянку древнего человека эпохи палеолита и исследовал наскальную живопись знаменитой Каповой пещеры, был более осторожен: «Дело, которым вы заняты, - важное и интересное. Ходите и ищите». Но и он не видел «живьем» ни одного камня. А когда мы вместе с ним как-то посмотрели один следовик во Владимирской области, растерянно покачал головой: «Кто знает, может, это и игра природы». В общем, отношение ученых к камням в то время было весьма прохладным. Тем более что никто не видел их на месте и знал об их существовании в основном только по литературе» (ПОП, с. 146-147).

К сожалению, примерно таково положение дел и на сегодня. Правда, появились краеведы, например, Сергей Николаевич Ильин, который лично нашел и сфотографировал десятки новых камней. Но опять - речь идет о развитии проблемы вширь, а не вглубь. И для исследования камней требовался не историк и не археолог, а эпиграфист.