В.А.Чудинов

Замечу, однако, что фантазией они выглядят для профессионала. Для обычного же носителя языка они могут представляться вполне обоснованными, например, ОКОНЦЕ = ОКО + НЕСИ, “несущее око”. И действительно, слово “окно” произошло от слова “око”, и в первой части подобный этимолог оказался бы прав. Но зато во второй — нет, ибо НЦЕ есть сочетание двух суффиксов, -Н и -Ц и окончания -Е. Просто в данном примере произошло случайное совпадение: если от слова ОКОНЦЕ отнять псевдоморфему -НЦЕ, то останется действительный корень ОКО. Так что иногда при случайных совпадениях некоторые фрагменты подобных словообразовательных этимологизаций могут оказаться верными, что, однако, будет несправедливым применительно к данному методу в целом.

Народная этимология. Здесь мы имеем дело уже не с отдельными исследователями, а с большим массивом носителей языка, которые исправляют слова с непонятной этимологией на слова с понятной. Термин “народная этимология” давно принят наукой, которая приводит ряд примеров, когда слова произносятся не так, например, “студент” — как “сКудент” (скудно живет), “пиджак” — как “СпиНжак” (то, что надевается на спину). Ж.Ж. Варбот приводит иной пример: “близозоръкъ” стало произноситься как “близорук” (как бы “близкой руки”) (ВАР, с. 597). То же и дети: вместо слово “вазелин” предлагают говорить “мазелин”, вместо “компресс” — “мокресс”, вместо “бормашина” — “больмашина”, не “сухарик”, а “кусарик”, не “парикмахер”, а “вихрахер”, не “валерьянка”, а “болерьянка”, не “молоток” а “колоток” и т.д. (ЧУК, с. 25-28). Позиция детей или граждан, не изучавших иностранные языки, вполне понятна: они хотят заменить неясное для них слово на вполне ясное. Не зная латыни, трудно понять, что слово “студент” означает просто “учащийся”, а “доцент” — “обучающий”, а не зная немецкого — что “бор” — это “вращение”, и “бормашина” — просто “машина с вращением”, или что “парик махер” — это “изготовитель париков”. Но на то они и иностранные языки, чтобы быть непонятными. Тогда почему же этимологизируются исконно русские слова, например, “сухарик” как “кусарик”?

Здесь мы имеем иную ситуацию — уход явления из сферы реально наблюдаемого. Если раньше сухариком становился засохший хлеб, и малыш видел все фазы превращения свежего хлеба в сухарь, то теперь сухари продают в уже приготовленном хрустящем виде, и о том, что таким может стать свежий хлеб, можно либо догадаться, либо узнать от родителей. Точно также городской ребенок никогда не видел растения валерьяны, не выкапывал ее корень и не производил из него настойку. Не подозревал он и о том, что когда-то в древности молотком размалывали зерна, и то, чем МОЛОЛИ, назвали МОЛОТ. Дети же молотком действительно, только КОЛОТЯТ, производя шум, но не полезную работу, и он для них действительно КОЛОТОК.

Последний пример интересен тем, что дожившее до нас слово сохраняет представление о давно исчезнувшей реалии. Хотя слово фонетически сохранилось, его значение изменилось, пережило семантический сдвиг. Раньше молотком МОЛОЛИ, теперь им БЬЮТ либо по изделию (например, жестянщики), либо по инструменту. Это произошло потому, что зерна перестали бить, а стали тереть одним камнем о другой; появились ЗЕРНОТЕРКИ. Позже верхний камень стали вращать и назвали ЗЕРНОВ, а потом  под влиянием особенностей произношения это слово стали произносить как ЖЕРНОВ. Что же касается МОЛОТА, то он, уменьшившись в размерах, был приспособлен для другой работы и стал называться МОЛОТОК, то есть МАЛЕНЬКИЙ МОЛОТ. Однако сохранилось и слово МОЛОТ, но для большого орудия, которым работает в кузнице МОЛОТОБОЕЦ (а вовсе не на току МОЛОТИЛЬЩИК).

Таким образом, даже небольшая смена функций приводит к изменению применения предмета, и его название оказывается немотивированным; в крестьянских хозяйствах недавнего прошлого существовали ветряные или водяные мельницы, заменившие молоты, и слово МОЛОТИТЬ уже не стоит рядом со словом МОЛОТ. Точно так же не стоит это слово рядом и с другим словом, ОБМОЛАЧИВАТЬ, то есть ОТДЕЛЯТЬ ЗЕРНО ОТ ШЕЛУХИ — у русских крестьян для этого служил цеп, а сейчас используется МОЛОТИЛКА.

И уж совсем “из другой оперы” кажется слово МОЛОКО, хотя на самом деле то, что МЕЛЯТ, доводят до состояния, когда оно МЕЛКО (то есть РАЗМОЛОТО), а когда это МЕЛКО кладут в воду, получают МЛЕКО, то есть МОЛОКО (взвесь размолотого в воде). Как видим, дело не ограничивается произведением от одного глагола всего одного существительного; производится целое гнездо слов.

Таким образом, наличие “народной этимологии” маркирует горячую заинтересованность части населения в прояснении смысла слов родного языка, создает спрос на продукцию этимологов. Интересует прежде всего неизвестный смысл слова, а вовсе не его древняя фонетическая оболочка. Полагаю, что до некоторой степени можно произвести количественную оценку удаленности исходного смысла от смысла современного слова. Так, если предмет продолжает сохранять свою форму и функции, можно считать, что смысл обозначающего его слова не изменился. Если же функции предмета при незначительном изменении формы хотя бы немного изменились, например, расширились или сузились, можно оценить такой семантический сдвиг величиной в один семантический шаг. Например, молотом стали не только разбивать зерна, но и бить по столярным инструментам, например, по долоту, или по слесарным, например, по зубилу.

Дистанция в два шага может быть оценена тогда, когда исчезает применение предмета в исходной функции, например, молотом уже не разбивают зерна, хотя остаются его другие функции. Дистанция в три шага возможна, когда данный предмет переносит свой смысл на другой, по аналогии или по смежности. Например, молотом начинают называть бойкого человека, или часть эмблемы компартии (серп и молот), или спортивный снаряд (метание молота). Объяснение неясностей для пользователей данного слова необходимо уже начиная с дистанции в два шага. Как правило, этим целям успешно служит классическая этимология.

Народная этимология занимается разложением слова на морфемы с заменой якобы ложной морфемы на правильную: СТУД на СКУД, ЗОРК на РУК, ВАЗ на МАЗ и т.д. В некоторых случаях результат такой замены закрепляется в языке, как в примере “близорукий” вместо “близозоркий” (в слове “дальнозоркий” такой замены не произошло). В отличие от ложных корнесложений, где оба корня выделены этимологом неверно, в данном случае, как правило, выделяется только один корень, и выделяется правильно, но замещается на хотя и понятный, но чуждый для данного слова корень. Иными словами, вместо старинной постройки перед нами оказывается новодел.

Классическая или лексическая этимология. Это направление достаточно широко известно; оно пользуется сравнительным методом. Так, например, в известном словаре Макса Фасмера можно прочитать “молот — молоток, украинскоее — молот, болгарское — молот, старославянское — млатъ”, (далее — подобные же формы “млат” в сербохорватском, словенском чешском) “Вероятно, от мелю, молоть, то есть первоначальное значение — “раздробляющий” (далее дается ссылка на исследователей) (ФАС, том 2, с. 647). Большинство статей составлено таким же образом и никаких протестов не вызывает. Основой подобной этимологизации является постановка в соответствие слову родного языка современного периода слова либо другого языка, либо более раннего периода. При этом слова стараются брать по возможности состоящими из одного корня.

Вместе с тем, у этого направления имеются и определенные трудности. Так, характеризуя слово “ключ”, Макс Фасмер отмечает, что это слово родственно балтийским словам, приведенным на слово клюка (ФАС, том 2, с. 258), тогда как последнее слово родственно литовскому слову “клиути” — цепляться, латышскому “клаут” — наклонять и даже латинскому “клавис” — гвоздь (там же, с. 257). Между тем, как видим, здесь словообразование не в почете, оно не применяется вовсе, ибо в слове “клиути” можно подозревать наличие корня КЛИУ и суффикса с окончанием ТИ, а в слове “клавис” — корня КЛАВ и окончания ИС, тогда как слово КЛЮЧ состоит из одного корня. Второй раз слово “ключ” отмечено как “источник, родник” и сближается со словом “клюкать” — шуметь; отмечено, что имеет смысл поставить вопрос об одинаковом  происхождении данного слова со словом “ключ” в первом смысле (там же, с. 258). Однако любознательный читатель ответа на вопрос о том, что такое “ключ”, так и не получил: это клюка, гвоздь, зацепка, согнутая вещь или шумелка? Подходят все значения, что очень странно. Получается, что с точки зрения семантики одному значению современного русского слова соответствует целый спектр значений слов других языков, а с точки зрения словообразования одному корню современного русского слова соответствует конструкция “корень + аффикс” или “корень + окончание”, или “корень + аффикс + окончание” других языков. Так что вместо взаимно однозначных соответствий мы имеем  взаимно неоднозначное.

Как видим, в данном случае слово русского языка проясняется через слова других языков, чей смысл этимологам кажется ближе к исходному. Так, обычно полагают, что в бывшем балто-славянском единстве балтские языки сохранили больше архаизмов, чем славянские, стало быть, их смысл древнее. Еще древнее вроде бы греческий и латинский, еще более древним будет санскрит и совсем древним считается индоевропейский язык, который уже, однако, не имеет письменных памятников, а весь его лексический фонд реконструирован в кабинетах ученых. То есть вместо указания на древний смысл русского слова этимологи говорят, что имеется похожее слово в других языках, чей смысл, однако, довольно расплывчат, поскольку на одно русское слово находится несколько иностранных. К тому же одному корню данного языка может соответствовать многоморфемная конструкция в другом языке.