В.А.Чудинов

Далее поставлен вопрос о целесообразности тайнописи в древности (включая средние века и эпоху Возрождения). В принципе, это вопрос не ко мне, а к авторам надписей, я лишь читаю то, что было создано не мной. Однако могу констатировать: если брать в качестве примера миниатюры, скажем, Радзивилловской летописи, то, похоже, основной текст заключен именно в их тайнописи, содержа массу подробностей, тогда как текст самой летописи сообщает, так сказать, общую канву повествования. Это делалось для того, чтобы данный основной текст никто не мог бы чисто физически редактировать, так что изменение книжных строк вносило бы только частные правки в события. Но это лишь мое предположение; пока мне не встретилось какое-либо обоснование тайнописи того времени. Не ко мне адресован и вопрос о симметричном или асимметричном размещении надписей - в разные времена существовали разные эстетические концепции, и я не знаю мотивов, по которым предпочиталась симметрия или асимметрия.

По поводу конкретных чтений могу заметить, что я пытаюсь читать наиболее естественным способом, хотя это не всегда возможно, например, при наличии лигатур. И если я вижу сочетание РС в любом начертании, скажем, РС, РС, РС, РС или РС, а также в массе других, я читаю слово РУСЬ. Читая этрусские тексты, я убедился в том, что сами этруски называли свою страну не РАСЕНА (как нас уверяют историки), а ЭТРУЗИЯ, с озвонченным С, что означало ТА РУСИЯ, то есть, РУСЬ Северной Италии, в отличие от СЕЙ Руси, которая на карте Евсевия называлась Русью Славян. Так что название РУСЬ имело самое непосредственное отношение к тому, что римляне называли Этрурией. Поэтому мне непонятно, почему этруски не должны были подписывать свое изделие названием своей страны - ведь так поступают все народы.

Вообще говоря, чтение древних текстов мне напоминает чтение современной газеты, только сильно запачканной, где ряд знаков с трудом выделяется из фона. И мне было бы странно слышать вопрос, какое право я имею читать обрывок грязной газеты, если буквы там написаны не совсем четко, ибо кое-где грязь закрывает или искажает начертание. И мне предложили бы вместо чтения сначала доказать, что у меня в руках обрывок именно газеты, затем, что на нем нечто написано, потом - что я имею моральное право читать несколько видоизмененные буквы и, наконец, помимо всего этого я еще должен убеждать неких особо въедливых скептиков, что Р - это Р, а С - это С. Можно ведь сколько угодно доказывать, что на велосипеде ездить можно, и что движущиеся колеса становятся устойчивыми, чего нет у колес неподвижных, однако любой скептик, севший на стоящий велосипед и пытающийся сохранить равновесие, тут же с него свалится. А просто поехать он не имеет права, поскольку ведь не доказано, что на велосипеде ездить можно. Так что я предпочитаю, не тратя время впустую, просто сесть и поехать.

Впервые мне предложил доказать сходимость знаков (то есть, их тождественность на разных надписях) Юрий Сергеевич Степанов, академик РАН и специалист в области семиотики. Однако когда я дал соответствующую статью в «Вопросы языкознания» (кажется в 1995 году), один из анонимных рецензентов не смог понять, что знаки У и V являются различными, и стал меня обвинять в том, что я одному и тому же знаку приписываю разные значения. Я его за это не виню, у знака У была очень короткая ножка. Но мне стало ясно, что сравнивать знаки чисто внешне, не зная их звукового значения - пустая трата времени: существует масса весьма сходных начертаний, и только подсказка смысла слова может дать правильное чтение. У меня такой опыт был, у моего рецензента - нет. С тех пор я крайне скептически отношусь к классической схеме: сначала выявить репертуар знаков (как его можно выявить, если сами знаки часто различаются не формой, а именно значением?), потом определить их значение, потом составить силлабарий, и лишь потом читать тексты. Эта задача выполнима только в одном случае: когда получен конечный результат и апробирован на нескольких сотнях надписей. Во всех остальных случаях он нагромождает одну ошибку на другую. Так что классическая схема - это типичное мифотворчество, это подгонка под заранее известный результат.

В том, что космический аппарат может летать вокруг Земли, шли споры с начала ХХ века; однако когда в 1957 году первый искусственный спутник Земли был выведен на орбиту, спорить стало не о чем. Хотя скептики всё равно остались.

Вернувшись к надписям, замечу, что Здравомысл понимает утилитарный смысл надписей на бытовых предметах, но сомневается в более абстрактном содержании. Хорошо уже, что хотя бы бытовые надписи не вызывают сомнения! Полагаю, что по мере знакомства Здравомысла со всем массивом надписей он постепенно поймет, что и древние люди не ограничивались хлебом насущным, их интересовали многие стороны их жизни.

Что касается изображение человеческого лица на облаках: о том же самом писал в одной из своих статей К.Э. Циолковский. А недавно одна дама показала мне ряд фотографий, где был запечатлен целый ряд таких изображений. Полагаю, что это - не случайность, однако, как и любое другое явление, его необходимо исследовать. Оно вовсе не означает, что у кого-то «поехала крыша», а означает нечто другое: наш внутренний цензор постоянно сдерживает нас в наших наблюдениях. И он призывает нас непременно всё обосновывать даже там, где мы пока еще не можем построить каких-то разумных версий. То же самое и в содержании прочитанных текстов: я заранее никогда не знаю, что я в них вычитаю, и порой содержание оказывается весьма загадочным. Однако проходит время, появляются другие тексты, и, сопоставляя их, я вдруг начинаю понимать суть и назначение до сей поры совершенно туманных выражений. Но непонимание цели автора надписи на определенном этапе исследования отнюдь не означает ложность самого чтения или ложность его интерпретации.

Мое отношение к исторической науке - вопрос очень сложный. Я ведь и сам не чужд РАН, и почти пять лет возглавляю Комиссию по культуре Древней и Средневековой Руси Научного совета «История мировой культуры». Однако, как я показал в книге «Знатоки и невежды» (она должна выйти в конце декабря 2007 года или в январе 2008 года), многие исследования уважаемых ученых подчас не отличаются от высказываний дилетантов. Очень большое число научных построений основано на данных эпиграфики, например, на том, что черняховские надписи были готскими, а скандинавские изделия - германскими. Между тем, и там, и там надписи были сделаны руницей, которая прекрасно читается, тогда как в качестве «готских» или «скандинавских» надписи либо не читаются вовсе, либо их чтение дает какой-то фантастический смысл. Причем я ни разу не видел, чтобы какого-то признанного рунолога поправлял дилетант, который указывал бы его на то, что германские руны им читаются неверно. В академических кругах критика со стороны читателей не только не приветствуется, она отсутствует начисто. Между тем, мне такое положение вещей не совсем понятно. Когда, например, Елена Александровна Мельникова, читая надписи на грузиле из Маскович, как скандинавские, путает в прориси правую сторону с левой и выкидывает все знаки, начертанные, но не соответствующие германскому футарку, никто не пишет ей письма о том, что она занимается научной мистификацией. Мне же уже столько раз писали о том, что я занимаюсь неким подлогом, чтением трещин, несуществующих в подлиннике букв и прочей хлестаковщиной, что я никак не возьму в толк, правильно ли я поступаю, что вообще отвечаю на письма своих оппонентов? Я точно такой же профессор, как и те рунологи, работаю в нескольких государственных учреждениях, моя докторская степень так же утверждена в ВАКе много лет назад, однако меня почему-то постоянно подозревают в разных махинациях. Почему? Только потому, что в свое время историки вбили в наши головы исключительно убогую историографию о молодости нашего народа? Но тогда почему никто не стремится разоблачать эти никчемные построения, а постоянно обвиняют в подтасовках меня? Конечно, никто не свободен от ошибок, есть они, разумеется, и у меня, но, полагаю, их процент намного ниже, чем у авторитетных рунологов.

При этом я не скрываюсь за прозвищем, как многие мои оппоненты или читатели, я не скрываю ни своих намерений, ни своих планов, ни своего отношения к коллегам по цеху, периодически рецензируя как историческую, так и эпиграфическую литературу. Так что я открыт для диалога, что косвенно подтверждает мою правоту. Мне нечего прятать, я не мошенничаю, не называю себя при этом богом, Дэвом, или Асом, или, на худой конец, эрилем. Естественно, что на таких условиях я достаточно уязвим.