В.А.Чудинов

Теоретическое рассмотрение. Мог ли человек палеолита писать? Естественно, что нанесение письменных знаков является более абстрактным способом действия, чем рисование. Письменные знаки часто называют графикой. Но графика существует и в изобразительном искусстве, где преобладает контурный одноцветный рисунок, и практически нет полутонов. Изобразительная графика чаще всего черно-белая. Легко себе представить, что и письменность первоначально носила характер контуров неких предметов или траекторию некоторых движений. Таким образом, письменная графика появилась как естественное продолжение графики изобразительной, то есть, это были некие символы, которые люди выдалбливали на твердом камне, процарапывали на более мягком камне, или выкапывали, рыли на земле (недаром слово РУНА имеет отношение к глаголу РЫТЬ). Следовательно, письменность не могла возникнуть раньше появления изобразительной графики, но вполне логично должна была появиться позже, как следующий и более абстрактный шаг в изобразительной деятельности человека.

Сама по себе изобразительная деятельность уже является абстракцией. При этом, как показывают работы исследователей, наименее абстрактной является скульптура (напомню, что она раскрашивалась, и это раскрашивание дожило даже до греков; и лишь позже стали появляться однотонные, преимущественно белые скульптуры). Живопись уже предполагает передачу трехмерного объекта на плоскости и, видимо, не воспринимается животными, тогда как скульптур, даже очень примитивных (типа огородного чучела) они могут пугаться. Графика идет еще дальше и выбрасывает окрашенные поверхности, оставляя лишь контур, границу между этими поверхностями, то есть, дает как бы намеки на изображаемые предметы. Таков прогресс абстрагирования внутри изобразительного искусства.

Но и само изобразительное искусство, ваяние скульптуры, является ступенью абстрагирования от изготовления чучел. Таким образом, создание чучела не из останков животных, а из камня или дерева означает перенесение свойств живого существа на неживые материалы, что, безусловно, оказывается абстрагированием.

Мы также знаем, что между графикой изобразительного искусства и графикой письма лежит большая промежуточная область, называемая пиктографией, или рисунчатым письмом. Однако во многих моих статьях я отрицал существование поздней пиктографии, например, в эпоху бронзы. Я вовсе не против существования рисунчатого письма в гораздо более отдаленный период, например, в среднем или, возможно, даже нижнем палеолите. Что же касается пиктографии бронзового века, то у меня имеются веские основания считать, что это не первичная, а вторичная пиктография,  то есть, стилизация знаков слогового письма под похожие на него предметы. Как, например, в рекламе магазина профессиональной одежды, которую в наши дни рисуют на трамвае, слово «спецОдежда» вместо выделенной буквы «О» имеет изображение круглой пуговицы. Иными словами, буква «О» превратилась в предметную стилизацию. Поэтому я полагаю, что в этой вторичной пиктографии имеет место обратная зависимость между письменным знаком и предметом, а именно: письменный знак первичен, а контурный предмет (якобы пиктограмма) вторичен.

Нынешнее состояние. За прошедшие 10 лет отношение академической науки к существованию письменности палеолита не изменилось. Но за это время я прочитал уже очень большое число и средневековых, и античных надписей. Более того, для себя я прочитал и большое количество палеолитических текстов, время от времени публикуя что-то из них. Однако научное общественное мнение пока что находится все в прежнем состоянии. В этом смысле весьма интересны некоторые строки критики в монографиях профессиональных эпиграфистов, например, в книге А.А. Медынцевой "Грамотность в Древней Руси". Есть в ее книге и скрытый выпад против моих исследований. А.А. Медынцева замечает: «Новый всплеск подобных гипотез (о докирилловском славянском письме - В.Ч.) приходится на последнее десятилетие. Воскрешается и обрастает новыми деталями история пресловутой "Велесовой книги", гипотезы о слоговом письме славян. Авторы их идут по пути удревнения и расширения славянского письма значительно дальше предшественников: "расшифровывают" исходя из позиции славянского языка уже не только знаки, но и рисунки, начиная с эпохи палеолита и мезолита, не говоря уже о надписях этрусков, знаках Фестского диска и т.д. Славянскими считаются тюркские рунические надписи, давно уже переставшие быть "загадочными"» (Медынцева 2000, с. 236). Как видим, здесь в одну братскую могилу свалены все авторы гипотез, не удостоившиеся даже упоминания. На мою долю приходится "расшифровка" не только знаков, но и рисунков эпохи палеолита и мезолита, ибо этим кроме меня никто не занимался, а вот Фестский диск я читать и не пытался. Тюркские рунические надписи пытался прочитать Г.С. Гриневич, но безуспешно. Кстати, А.А. Медынцева ошибается, полагая, что тюркские рунические надписи давно перестали быть загадочными. Как следует из работы И.Л. Кызласова, прочитаны только орхонский и енисейский тип тюркских надписей, однако из той же азиатской группы не прочитаны надписи верхнеенисейского и таласского типа; что же касается надписей европейской группы, то не прочитаны надписи всех типов, в том числе донского и кубанского (Кызласов 1994). Иными словами, на сегодня большинство типов тюркских рунических надписей все еще "загадочны". Странно, что А.А. Медынцева не знакома с работой своего коллеги по Институту археологии.

Однако слова "расшифровывают", исходя из позиции славянского языка уже не только знаки, но и рисунки, начиная с эпохи палеолита и мезолита, очевидно, всякому ученому должны сами по себе казаться очень страшными, как если бы люди мезолита, прекрасно рисовавшие, не имели бы права писать. Неясно только, почему слово расшифровывают дано в кавычках: разве этим заниматься можно лишь для письмен более позднего времени? Но почему? Или, напротив, А.А. Медынцева умеет прекрасно читать руницу, настолько замечательно, что расшифровка ее просто не требуется? Полагаю, что тоже нет. Просто она, как и Е.В. Антонова, не допускает даже мысли о том, что такая письменность могла существовать в палеолите. А в таком случае для нее предельно ясно: всякий, кто утверждает существование любого вида письма в палеолите, является заведомым шарлатаном, и расшифровать он заведомо ничего не может. А может только "расшифровать", то есть сжульничать.

Так что за минувшее время всё осталось по-старому, то есть позиция тех, кто считает себя представителем "подлинной" российской науки, не изменилась. Я же, однако, не делаю из этого драмы, подобно Марселино де Саутуоле, однако полагаю, что непременно наступит время, когда мои исследования будут востребованы. Они уже получают признания многих читателей, а спустя какой-то срок станут таким же хрестоматийным материалом, каким в наши дни являются росписи Альтамиры. А вот вопрос о том, доживу ли я до этого прекрасного дня, меня нисколько не занимает. Я делаю для своей страны большое и важное дело, и это главное, представляющее общественный интерес. И живу я ради этого, а не ради признания горстки заносчивых коллег. Уже сейчас меня признают уважаемые ученые, с мнением которых я считаюсь.

Попытка понять археологов. Я исхожу из того, что не признающие моих работ мои коллеги-археологи все-таки весьма неглупые люди, профессионально сложившиеся и имеющие огромный научный опыт. Очевидно, есть нечто такое, что заставляет их открещиваться не только от моих работ, но и вообще от работ всех исследователей, которые провозглашают наличие древней письменности. Что же это такое конкретно?

Ответ можно найти в ряде трудов по археологии, причем он произносится как нечто само собой разумеющееся, о чем нет смысла задуматься. Приведу в качестве примера цитату из учебника по археологии одного из замечательных археологов, Даниила Антоновича Авдусина: «Историческая наука имеет в своем распоряжении два вида источников - письменные и вещественные. Отсутствие письменных источников для древнейшего периода истории - одна из причин обособления археологии в особый раздел истории. Среди других причин - скудость сведений, сообщаемых древними письменными источниками о жизни непосредственных производителей материальных благ... Наконец, подавляющая часть человеческой истории не знала письменности, возникшей менее 6000 лет тому назад» (Авдусин 1989, с. 5). Согласно всем трем критериям Д.А. Авдусина, существование археологии как особой науки основано на отсутствии письменности, затем письменных источников и, наконец, на скудости даже тех письменных источников, которые существовали в письменный период. Иными словами, при скудости письменных источников основой являются эти источники, а археологи их дополняет, то есть является вспомогательной исторической дисциплиной. А при отсутствии исторических источников  археология оказывается основной исторической дисциплиной, ибо кроме нее никто ничего сказать  о каком-то древнем периоде не может. Правда, если в рассматриваемый период письменность существовала, то есть некоторая ненулевая вероятность того, что со временем может найтись и исторический источник на этой письменности, так что существование археологии как основной исторической дисциплины в этом отношении не абсолютно. Но если письменности нет и не может быть в принципе, тогда господство археологии как единственной исторической дисциплины, дающей нам сведения о древности, становится абсолютным и бесспорным.

Хочет ли археология быть вспомогательной исторической дисциплиной? На этот вопрос отвечает тот же Д.А. Авдусин: «Археология не относится к вспомогательным историческим дисциплинам. На своем материале археологи ставят и решают широкие исторические проблемы. Археология - наука многосторонняя, которая изучает человека, пожалуй, полнее, чем любая другая, начиная с его становления до проявления форм общественного сознания» (там же). Итак, если в письменный период человека изучает целый комплекс наук (философия, социология, политология, лингвистика, культурология, та же история), то дописьменный период монопольно исследует только археология. Вот и один из ответов на вопрос о том, почему археологи с порога отбрасывают любые попытки обнаружить древнюю письменность: они меняют статус археологии как науки.

В самом деле: как только появляется письменный источник, даже найденный самими археологами, он может не только разрешить какой-то археологический спор, но и предложить совершенно иное решение, не предвиденное ни одним археологом. Иными словами, эпиграфисты могут весьма легко сломать археологические построения, созданные целыми поколениями специалистов, обосновав предложенную археологами атрибуцию как отдельных предметов, так и целых культур, как неверные. Либо неверно был понят сам предмет, либо, что хуже, неверно была определена этническая принадлежность находок, либо иногда даже неверно производилась датировка. Так что из естественного монополиста археология превращается все-таки во вспомогательную историческую дисциплину. Этого ни один из археологов не желает. Но, помимо этого, оказывается задетой и профессиональная честь археологов, которые, как выясняется, всю свою сознательную жизнь отстаивали неверные взгляды, то есть обманывали и себя, и коллег, и учеников, и широкую общественность.

Более того, письменные источники начинают ломать и устоявшиеся в археологии понятия. Вот что пишет, например, Малькольм Тодд: «Археологи потратили массу времени и чернил, пытаясь определить то, что они называют «культурами», то есть комплексы похожих металлических и керамических изделий, форм поселений, типов домов и других общих культурных черт. Как правило, можно видеть, что носители таких культур заселяли определенные области, и в прошлом археологи поддавались искушению отождествить эти «культурные провинции» с определенными народами или племенами... На самом деле доказать тождество культурной провинции и определенной группы населения в железном веке Северной Европы практически невозможно, и сейчас археологи предпочитают не касаться проблемы этнического аспекта археологических данных. Когда археолог выделяет культуры, он в первую очередь делает это для того, чтобы получить удобную схему классификации данных» (Тодд 2005, с. 17-18).  Таким образом, свое бессилие определить этническую принадлежность археологической культуры археологи выдают теперь за особенности своей науки, слабость возводится в ранг особого достоинства, немощь объявляется могуществом, а объективная картина этнической действительности далекого прошлого подменяется удобными схемами классификации кабинетных ученых. Прекрасно сказано! Разумеется, если вдруг появится письменный источник изучаемой эпохи железа, который четко скажет о германской, или кельтской, или италийской, или греческой, или славянской принадлежности текста, то поневоле появится «искушение отождествить эти культурные провинции с определенными народами или племенами», и тогда произволу археологов придет конец.