В.А.Чудинов

«Стратиграфическое распределение новгородских антропоморфных наверший показывает, что большинство этих предметов (7 из 10) датируется второй четвертью XIII - второй половиной XIV вв. Два навершия относятся к концу Х - началу XI в. и одно - к рубежу XI-XII вв. Подобное распределение рассматриваемых предметов вряд ли может свидетельствовать об их соотнесении с языческими верованиями. Ведь на дохристианское время (или время крещения Новгорода) приходится всего две находки, основная же их масса связана с далеко не языческими временами. Пытаясь объяснить этот феномен, Б.А. Рыбаков выдвинул версию относительно своеобразного «языческого ренессанса» в Новгороде в XIII веке (РЫБ, с. 666-667). Однако, во-первых, события, с которыми исследователь связывал возрождение язычества, приходится на начало XIII века (казнь волхвов и антиклерикальные волнения), а большинство антропоморфных наверший появляются позднее. Во-вторых, вообще сама идея о возрождении язычества в это время выглядит малоубедительной. Ведь именно в XIII-XIV вв. усиливается влияние церкви, консолидирующей русское общество во время татаро-монгольского ига. Странно было бы ожидать именно тогда возрождения одной из наиболее преследуемых христианской церковью внешних форм язычества, то есть, сотворения кумиров» (ГАЙД, с. 81).  Эти положения авторов мне кажутся основанными на недостаточной изученности исследуемого периода. Если проследить за содержанием иконок на территории всей Руси за период XIII-XIV веков, то именно на XIII век приходятся иконки, так сказать, двойного назначения, то есть, почитающие одновременно и ведического бога, например, Велеса, и христианского святого, например, Власия (надписи позволяют читать имя и так, и иначе). Однако в XIV веке иконки имеют уже строго христианское назначение. Мысль о консолидирующей роли русской православной церкви представляется верной, однако в рассматриваемый период ее отношение к русскому ведизму («язычеству») было не просто лояльным, а в определенной степени и дружеским, несмотря на обличительные речи некоторых христианских клириков. Ведические храмы существовали и продолжали выпускать ведическую ритуальную утварь. Что же касается татаро-монгольского ига, то, как известно, эта участь Новгород не постигла, так что выдвигаемый авторами мотив усиления там роли христианской церкви по их же логике отпадает. Поэтому сотворение ликов (слово «кумир» не встречается ни на одном изображении ведических богов) продолжается в Новгороде и в рассматриваемый период. И позиция Б.А.Рыбакова в этом отношении представляется вполне справедливой.  

«Может быть, было бы более целесообразно рассмотреть общие тенденции прикладного искусства в Новгороде? Материалы раскопок показывают, что в XIII веке появляется большое число антропоморфных изображений на различных бытовых предметах: на берестяных поплавках и туесах, прялках, каменных рыболовных грузилах и т.д. Еще один интересный момент выявляется при сопоставлении антропоморфных наверший с изображением человеческой головы с навершиями в виде руки, держащей палку. Для Неревского раскопа время бытования тех и других в основном совпадают (ярусы 15-10). Вряд ли можно говорить здесь о совпадении назначения этих предметов, но их одновременное существование, да еще синхронное появление большого количества антропоморфных изображений на бытовых вещах, может говорить о какой-то общей тенденции в прикладном искусстве и духовной жизни новгородского населения XIII-XIV веков. Не исключено, что определенный импульс был здесь привнесен в результате контактов (в первую очередь, торговых) с католическим Западом (РЫА, РЫЗ), в искусстве которого широко представлены объёмные антропоморфные изображения. Впрочем, это предмет дальнейших, в первую очередь искусствоведческих, исследований» (ГАЙД, с. 83). И здесь я вижу дальнейший увод читателя в сторону от ведической религии наших предков, когда религиозные предметы сознательно начинают трактоваться как предметы прикладного искусства. Ссылки на работы Елены Александровны Рыбиной в этом отношении весьма характерны: именно эта исследовательница начала систематическую трактовку новгородских (и прочих русских) знаков как иностранных, как немецких хаус- и хофмарок, к которым они не имели ни малейшего отношения. Хотя Новгород действительно торговал с немецкой Ганзой, однако этот последний торговый союз был основан купцами из Любека, славянами, помечавшими свои товары общеславянской руницей, что я доказал в своей книге, посвятив этой проблеме специальный раздел «Новгородская торговля» (ЧУТ, с. 358-371). По поводу ее вывода о сути новгородских геометрических знаков как германских я писал: «Этот вывод в свете полученных данных можно оценить как ложный. Несмотря на внешнее сходство, которое относится не к содержанию надписей, а лишь к Аиду письменных знаков и способам их соединения в лигатуры, новгородские надписи представляют собой либо маркировку товаров, либо указания по их обработке при перегрузках, но не торговые марки. Что же касается внешнего сходства, то более десяти букв кириллицы полностью тождественны буквам латиницы, однако из этого вовсе не следует, будто кирилловские надписи входят, например, в «систему знаков западноевропейской литературы». Судить только по внешнему сходству, не понимая сути дела, - это первый и самый существенный признак дилетантизма» (ЧУТ , с. 368).