В.А.Чудинов

Расшифровка славянского слогового и буквенного письма

Январь 8, 2009

Пушкин, да не Александр

Автор 12:59. Рубрика Cлавянская и неславянская письменность


Пушкин, да не Александр

В.А. Чудинов

Среди моих книг, которые вспоминают мои читатели, практически не упоминается книга о Пушкине (ТАЙ). Возможно, читателям она не попалась на глаза, но вероятно и другое, - меня воспринимают только как историка древнейшей Руси. В принципе это так, но я к тому же и эпиграфист, и  потому с интересом изучаю деятельность своих предшественников. А А.С. Пушкин не только был эпиграфистом, но и умел писать руны, более того - вписывал целые послания в свои рисунки. Иными словами, он был одним из последних авторов надписей, который донес до нас само искусство рунической тайнописи, но не на камне, а на бумаге. Поэтому моё уважение к нему безмерно - он был не только величайшим русским поэтом, но и хранителем древнейшей ведической письменной традиции. А позже я узнал, что он, оказывается, являлся еще и посвященным, принявшим посвящение в 13 лет от волхва и получивший в наследие тетрадь.

В моей первой книге о Пушкине я не стремился объять всё его рисовальное творчество, рассмотрев только 10% от его наследия - почти столько, сколько опубликовал к тому времени Пушкинский дом. Естественно, что я опять забрёл на чью-то научную территорию, не испросив разрешения и благословения от существующих на ней мэтров, за что и, естественно, не удостоился никаких откликов. Отозвался в «Литературной газете» только некий провинциальный Лев Нецветаев, но дальше неких небрежностей моего текста он ничего не нашел. Хотя и продемонстрировал ярость от того, что я занялся подобной проблематикой. Она, вроде бы, принадлежит только избранным (то есть кому-то вроде него, и никому более).

В данной работе я показываю, что незнание рунической тайнописи приводит пушкиноведов к неверной атрибуции. Раньше я это показывал на примере археологов, теперь - филологов. Люди, которые в силу специфики своей профессии должны были бы сами дойти до чтения пушкинской тайнописи в его рисунках, не проявили должного рвения, а теперь отнеслись с полным молчанием к моему выявлению этих надписей. Их позицию понять можно: кто же признается добровольно в том, что не занимался исследованием, хотя был нанят государством именно с этой целью? Опровергнуть меня они не могут, ибо по немногим отзывам знакомых мне пушкинистов в этих кратких текстах проглядывает именно пушкинский стиль и никакой другой; но и согласиться со мной означает признать мой приоритет. Поэтому они набрали в рот воды: авось, мои книги канут в лету и проблема рассосётся сама собой!

Кого изображал Пушкин в своих рисунках? Обычно все рисунки Пушкина, где имеются черты некоторого сходства с ним, атрибутируются филологами как автопортреты. Как я показываю ниже, это не так. Кроме того, меня весьма задело то, что рисунками Пушкина впервые в 30-е годы ХХ века занялся такой исследователь, как А. Эфрос. В принципе, исследовать творчество нашего великого поэта может и мордовец, и китаец, и это так приятно, что в данном случае за рисунки взялся нерусский филолог. Это означает, что наследие Пушкина переросло чисто русские границы. Однако мое недовольство вызвал не этот факт, а тот вывод, который сделал этот исследователь.

В моей монографии о рисунках Пушкина я писал: «Начало систематическому и профессиональному изучению рисунков Пушкина положил А.М. Эфрос, сначала, в 1924 году очерком (ЭФ1), а затем, в 1930 г. монографией (ЭФ2), а в 1933 году - ее расширенным и дополненным изданием (ЭФ3). Правда, и он, высоко ценя и давая достаточно подробную аргументацию пушкинского изобразительного творчества, замечал: «Это были, действительно, только "рисунки поэта", - можно сказать, "только бедные рисунки поэта", создания случайные и бескорыстные» (ЭФ3, с. 14). Но еще менее он ценил продукты изобразительной деятельности других писателей. «Большинство из них не умело рисовать совсем, - утверждал он, - но тот, кто умел или любил, становился пребежчиком. Он уже не хотел довольствоваться пушкинской мерой. Он собирался жить двойной присягой: поэтом среди поэтов и художником среди художников... Однако возмездие наступало немедленно... Большие поэты становились маленькими художниками, едва только становились художниками... Усердный дилетантизм живописца Лермонтова столь же самоудовлетворен, как педантичное линевание рисовальщика Жуковского... Сколько часов отдал Лермонтов своему живописному прилежанию, - этим маслам, акварелям, туши, - "Воспоминанию о Кавказе", "Эльбрусу", "Перестрелке в горах Кавказа", "Валерику", "Штурму Варшавы", "Красному Селу" и так далее! Он очень старался, он выписывал листочки на деревьях, пуговицы на мундирах, он лощил картины, как заправский эпигон академической школы, - но его трагическая Муза должна была в эти часы тяжело смыкать веки, чтобы не видеть, что делал у ее ног маленький армейский поручик Лермонтов» (ЭФ3, с. 15). Честно говоря, более уничижительных отзывов о живописи русских писателей я в своей жизни не видел. Возможно, в тридцатые годы, когда советское литературоведение только становилось, возникало искушение пнуть великих предков, коль скоро они относились не к рабоче-крестьянской среде, и уж если не за их работы по основному призванию, то хотя бы за хобби!

Разумеется, многие исследователи с такой оценкой согласиться не могли. В частности, за высокие качества живописи Лермонтова вступился Н.Н. Пахомов, который доказывал, что «порой Лермонтов-художник опережал Лермонтова-писателя» и что «только при сопоставлении его рисунков... с его стихами и прозой вполне раскрывается путь Лермонтова от языковой культуры романтизма с его декламативной приподнятостью к скупому, лаконичному реалистическому языку "Героя нашего времени"» (ПАХ, с.58). А М.Я. Либман считал графику Жуковского с искусствоведческой точки зрения «образцами профессиональной художественной деятельности» (ЛИБ, с. 297). Так что уничижительное суждение о рисунках русских писателей было совершенно необъективным.

К сожалению, эту необъективность А.М. Эфрос выдает за общепринятую точку зрения: «Общепризнанными стали несколько положений, определяющих особенности пушкинской графики, и, прежде всего то, что она является как бы "изобразительным дневником" поэта, иллюстрирующим его писания, или отражающим ассоциации его раздумий во время работы, или закрепляющим зрительные образы, попавшие в поле его внимания. Этот дневник делался для себя, а не для других. Обычно эти рисунки создавались на лету, непритязательно, без расчета на посторонний глаз. Профессионального ремесла, а тем более - мастерства в них нет... Они возникли в процессе творчества, среди его пауз, между появляющимися строчками, на полях черновиков или даже поверх них. Пушкин чертил, когда задумывался, а задумываясь, выводил пером очертания людей и вещей, занимавших его мысль» (ЭФ4). Я согласен насчет "дневника", но отчасти, ибо рисунки все же больше, чем дневник или поэтическая пауза, но я категорически возражаю против отсутствия мастерства. Только мастерство здесь иного рода, вовсе не в духе изобразительного искусства Нового времени, а скорее в стиле наших далеких языческих предков. Этот тезис я постараюсь обосновать при рассмотрении конкретных изображений А.С. Пушкина. Так что суждение об "отсутствии профессионального ремесла, а тем более - мастерства" - это проявление некомпетентности самого исследователя» (ТАЙ, с. 9-10).

Сейчас я еще добавлю, что желание «сбросить Пушкина с корабля революции», характерное для Пролеткульта и РАППА, прослеживается не только у Эфроса, но и у более поздних пушкинистов. В этом я усматриваю всё ту же линию на изъятие у русских их древней истории и умаление их культуры; если Пушкин не только велик, но велик неоспоримо как поэт, то нужно постараться его плохо перевести на иностранные языки, и показать, что он ничтожен как рисовальщик, а заодно бросить тень и на всех остальных русских писателей и поэтов. Искусствоведам типа А.М. Эфроса гораздо ближе творчество Марка Шагала не только потому, что он соплеменник, но потому, что анемичные и искривленные, оторванные от земли и парящие в воздухе фигуры этого витебского провинциала нарушают устоявшиеся каноны изобразительного искусства, несут с собой «негативную диалектику» в духе Адорно, отрицают нормальное человеческое видение людей и природы. Так что если подходить к изобразительному творчеству А.С. Пушкина с этих позиций, то оно А.М. Эфроса устроить никак не может.

Но если выявление пристрастий пушкиноведов относится скорее к области их симпатий и антипатий, то атрибуция ими в качестве специалистов изображаемых на рисунках Пушкина конкретных лиц входит в область их профессиональной компетенции. Грубо говоря, именно за это им платят деньги. Посмотрим, как они продвинулись именно в этом непосредственном своем деле.

Еще одна цитата из моей работы. «Пушкин, как мы только что видели, весьма преуспел в портретах-характеристиках, а также в дружеских шаржах, где он вписывал массу различных замечаний, в том числе и обидных, в портреты изображаемых им лиц. А как он относился к собственному изображению? С.А. Фомичев посвятил пушкинскому автопортету целую главу, где, однако, высказывает не свою позицию, а комментирует точку зрения А. Эфроса: «В появившейся в 1996 году книге Р.Г. Жуйковой "Портретные рисунки Пушкина" (ЖУ2, с. 32-67) зарегистрированы 96 автопортретов, что существенно больше, чем в известном труде А. Эфроса "Автопортреты Пушкина" К тому же здесь документально подтвержден чрезвычайно важный вывод, впервые сформулированный этим исследователем относительно "одной разительной черты в возникновении пушкинских самозарисовок": "Когда определяются их даты, то оказывается, что автопортреты в подавляющем большинстве сосредоточены в пределах одного десятилетия. Нет вовсе автопортретов, которые были бы сделаны до 1820 года, и совсем ничтожно число их после 1830-го" (ЭФ4, с. 41). Уже это, казалось бы, частное наблюдение, по сути дела ставит общую проблему - проблему осмысления динамики пушкинских рисунков. Это наверняка поможет выявить общие закономерности творческого процесса поэта» (ДЕН, с. 48-49). Итак, один пушкиновед пересказывает позицию другого, а другой заметил, что Пушкин себя мало рисовал после 1830-го года и совсем не рисовал до 1820 года. Вообще говоря, это действительно весьма частное наблюдение, которое вряд ли заслуживает большого внимания. Но, памятуя, что Эфрос уже, как было выше процитировано, относился к изобразительному творчеству Пушкина довольно поверхностно, в целом не замечал огромного живописного таланта Пушкина-рисовальщика, можно предположить и то, что столь же невнимательно А. Эфрос отнесся и к датировке ранних автопортретов поэта. Прежде всего, как утверждает С.А. Фомичев, «К сожалению, нам почти неизвестны черновики ранних произведений Пушкина. Тем больший интерес приобретает первая из сохранившихся его рабочих тетрадей (так называемая Лицейская тетрдь - ПД 829)» (ДЕН, с. 9). Эта тетрадь датирована 1819-1820 гг. А отсюда следует, что вывод о том, что нет вовсе автопортретов, которые были бы сделаны до 1820 года, основан не на наблюдениях, а на отсутствии каких-либо архивных документов до этого периода, то есть А. Эфрос взял на себя смелость, не найдя автопортретов в тетради ПД 829, считать, что таких автопортретов не было вообще. Но так ли это?» И далее я показываю, что это совершенно не так. Такие портреты были, но Эфрос их проворонил. Но в данном случае меня интересует другая проблема - верно ли атрибутированы так называемые «автопортреты» Пушкина?

Написать отзыв

Вы должны быть зарегистрированны ввойти чтобы иметь возможность комментировать.






[сайт работает на WordPress.]

WordPress: 7.09MB | MySQL:11 | 0.196sec

. ...

информация:

рубрики:

поиск:

архивы:

Март 2024
Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
« Июнь    
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

управление:

. ..



20 запросов. 0.354 секунд