В.А.Чудинов

Интернационализм и Россия. «Русской идее глубоко противен всякий интернационализм.  Своё вселенское служение Россия обретает как самобытная страна и уникальное государство - империя, соединяющая многие народы под водительством русских. Утверждение Достоевского о «всечеловечности» русских к интернационализму не имеет никакого отношения. В «Дневнике писателя» Достоевский недвусмысленно даёт понять, что всечеловечность -это власть русских. На этом стояли все русские философы ХХ века - от К. Леонтьева и С. Булгакова до Г. Федотова и И. Ильина, для которых государственное измерение русской идеи всегда означало русское лидерство, выверено не по крови, а по духу. 

Большевики осуществили разрыв русской истории изуверской ритуальной казнью Николая II, его семьи и верных слуг. Растоптать русскую историю, русское применение государства как Большой Семьи и понимание роли Самодержца как отца для своих подданных, заставить видеть в истории только кипение масс, движимых эгоцентризмом, лишить русских понимания Отечества - вот цель, которую ставили перед собой разорители Русской Земли. Они многого достигли, пока сами не легли под поднятый ими же топор. И Россия возродилась как советская империя - без русского национального начала, но с властью, знающей ценность суверенитета и готовой биться за него» [1:6].

Новые историки начали своё исследование лишь с ХХ века, хотя «разрывов» было на самом деле множество. Одним из первых был разрыв между Рюриковичами и Романовыми, когда в XVII столетии был совершен первый акт предательства национальной религии; исконный русский ведизм как якобы «старая вера» был заменён христианством сначала римского, а затем византийского образца, а затем и раннее национальное христианство было ликвидировано как якобы «старообрядчество» и заменено обновленческим христианством по Никону.

Другим разрывом была серия реформ, проведенных Петром Первым по западному образцу. Хотя начало вестернизации приходится на деятельность его отца, «тишайшего» Алексея Михайловича, но особый размах искоренению традиционной русской культуры пришелся именно на него. Так что XVIII век еще сильнее оторвал Россию от Руси.

А в XIX веке «просвещённое» дворянство видело будущее России в ее вестернизации. Не во Франции дворянство вернулось к когда-то господствующему во всей Европе русскому языку, а, напротив, Россия в лице ее дворянского класса перешла на французский язык, французскую литературу и французские республиканские ценности, включая и идеи революции и цареубийства.

Так что драма начала ХХ века была как минимум четвёртой. И не следует считать ее какой-то странной по своим последствиям, а тем более, первой.

«Теоретическим «достижением» большевиков, предопределившем болезни не только советского периода, но и современные, стало уничтожение такого понятия, как «великоросс». В результате смешались понятия об этнической и национальной природе русских. Оказалось, что малороссы и белорусы - уже не русские.  До сих пор мы не можем восстановить нормального понимания того, что русские - это нация, состоящая из трёх основных русских этносов (великороссы, малороссы и белорусы), ряда малых этносов (русины, поморы и др.), а также из обрусевших представителей иных этносов» [1:6-7].

Это вписывается в понятие «интернационализм». Ибо, если считать, что Россию образует этнос «великороссов», то все малые народы можно не перечислять, а просто констатировать, что Россию в основном образуют великороссы. А нужно, чтобы масса народов, целый «интернационал», боролся только за один класс, «рабочий». Иначе говоря, во имя одного социального слоя следовало объединить разные этносы. А понятие «великороссов» не только подразумевает единый этнос, но еще и включает в себя и понятие РАЗНЫХ социальных слоёв, так сказать, «интерстрат».

Кто противостоял «интернационалу». «Спасением России от погибели в мировой революции и мировой войне стал приход на смену большевикам когорты сталинских «меченосцев», искоренившей прежний интернационал, но оставивших многое из прежних догматов большевизма - прежде всего, его нерусскую сущность, его изобретение «новой общности», «нового человека», его бюрократический характер в управлении. Только в годину испытаний Великой Отечественной войны на словах Сталин вспомнил русских полководцев. Празднуя Победу, он поднял тост за великий русский народ. Русскими жизнями в мире и войне оплачивался авантюризм и некомпетентность советской номенклатуры. Мы должны помнить это, склоняя голов перед военным подвигом русского солдата, гражданским подвигом русского учёного и инженера, трудовым подвигом русского рабочего и крестьянина. Русский гений в послевоенные годы обеспечил технологический прорыв СССР и его ведущую роль в мировых событиях. Но советская антинациональная бюрократия выхолостила этот успех, надорвала силы русских, опоила русских лицемерием застойных лет и породила «демократическую революцию» и стремительное разрушение русского исторического и хозяйственного достояния, сохранившегося под спудом советской власти» [1:7].

Сталин никоим образом не может быть причислен к великороссам. Грузин по месту рождения и языку, с осетинской фамилией, означавшей в переводе «сын еврея», познакомившийся с русским языком только в период обучения в семинарии, он был идеальным символом «интернационала» именно по сочетанию этих качеств. Недаром он возглавлял подразделения большевиков «по национальному вопросу».

Его борьба с ленинской когортой отнюдь не была возвратом к чаяниям великороссов, а лишь формой политической борьбы с более заслуженными претендентами на руководящий пост в государстве. Так что эта борьба была в стане «интернационала», а не победой над ним русского национализма.

Традиция. «Утрата Традиции не может не ощущаться как конец Истории. Тому, кто осознаёт опасность гибели своего народа и своего государства продолжение истории без них теряет всякий смысл. Россия не раз подходила к краю пропасти, ощущая всем своим существом возможность небытия. Обращение к опыту преодоления Смут, отражения самых страшных нашествий даёт нам силы верить, что история России не исчерпана.

Ответственный гражданин не может не понимать, что государства и цивилизации смертны точно так же, как и люди. Поэтому признаки упадка государства - бесспорный сигнал опасности. Сравнивая нынешнее положение России с тяжкими периодами ее истории, мы надеемся, что Россия спасётся, как это не раз бывало. Но не стоит ли при этом не уповать на стойкость русского народа, а взять опыт истории как прямую рекомендацию сегодняшнего дня? Увы, на такой шаг ни власть, ни общество сегодня не могут решиться» [1:7-8].

Я согласен с тем, что утрата Традиции воспринимается в трагических тонах. Однако она произошла вовсе не тогда, когда идеи Просвещения (то есть, не образования людей, как такового, но образования в духе перехода к поверхностным законам физики и химии и попрания многомиллионного по числу лет жизни человечества духовного опыта) привели сначала к Великой французской революции, а примерно через 120 лет - к Великой октябрьской социалистической революции, связанных с полной ломкой Традиции. Во Франции одним из лидеров нового общественного строя и нового умонастроения стал масон Наполеон Бонапарт, отнюдь не парижанин, но корсиканец (а Корсика долгое время принадлежала не Франции, но Генуе), одним из лидеров победившей страны большевиков стал Лев Давыдович Троцкий, масон, также родившийся в провинции, в селе Яновка Херсонской губернии. Наполеон мог спать по 4 часа в сутки, что наводит на размышления о степени его адекватности; что же касается Троцкого, то, по утверждению Википедии, «По воспоминаниям доктора Г. А. Зива, у Троцкого была склонность к потере сознания, которую, по словам самого Троцкого, он унаследовал от матери. Г. А. Зив, как врач, точно определяет, что это была не просто склонность к потере сознания, а настоящие припадки, то есть у Троцкого была эпилепсия». В отношении Наполеона Википедия отмечает: «Друзей в колледже у Наполеона не было, так как он происходил из не слишком богатой семьи, да и к тому же был корсиканцем, причем с ярко выраженным патриотизмом к родному острову и неприязнью к французам как поработителям Корсики. Более того, в школе у него нередко случались драки. Наполеон часто оказывался победителем, но и столь же часто проигравшим. Драки его были отчаянными. Именно в Бриенне имя Наполеоне Буонапарте стало произноситься на французский манер - «Наполеон Бонапарт». - Замечу, что на нынешней Украине (образца 2014 года) Россия также считается поработителем Украины.

Итак, недалёкие провинциалы и к тому же инородцы, получив поддержку масонов, полагают, что они осчастливят человечество, отказавшись от Традиции. Но действовали два этих человека, возненавидевших Россию, разными методами: Наполеон хотел завоевать Россию военным путём, напав на нее извне; Троцкий напал на нее изнутри, совершив революцию в Санкт-Петербурге. Один вынужден был бежать из России менее, чем через год в 1812 году, другой «в 1927 г. снят со всех постов, отправлен в ссылку. В 1929 г. выслан за пределы СССР. В 1932 г. лишён советского гражданства» (Википедия).

Ибо сама идея людей, не познавших Традицию, создать общество, свободное от Традиции, преступна.

Государство как орган нравственности (!?). «Проще всего объяснить упадок государственности как следствие упадка нравственности. Такое объяснение истинно, но очень опасно останавливаться на нём не проявив понимание того, откуда берутся нравственные нормы и как они воплощаются в хозяйственных и общественных институтах.  «Общечеловеческие», как будто существуют иные нормы жизни - это выдумка. Таковых никогда не существовало. Нравственность всегда соответствует Традиции, устоявшимся, а иногда вводимым самыми жестокими мерами, правилам. Традиции государственного управления представляют собой совокупность проверенных рецептов, которые необходимы для жизни данного государства и эффективны именно для него.

Переживая эпоху «реформизма» - нигилистического отношения к государственной Традиции, мы проводим опасный эксперимент, дав убаюкать себя сказками о перспективах «модернизации» - якобы, стоит только отбросить всё традиционное, и условия жизни тут же изменятся к лучшему. Как всегда бывает в истории, результат оказался обратным» [1:8].

Очень трудно сочетать принципы нравственности с принципом государственности, поскольку государство основано на подавлении многих естественных желаний людей. Так, в современном западном мире естественное понимание брака как союза мужчины и женщины подавляется желанием правящего меньшинства считать браком любой союз между людьми, в том числе и однополый. Ибо кандидата на любую выборную должность оценивают не по его реальным поступкам и взглядам, а по той информации, которую сообщают о нём СМИ. В лучшем случае - по предвыборным дебатам, где можно узнать, да и то поверхностно, лишь о скорости его реакции на выпады конкурента, и о том, правильно ли он произносит слова. Но о его нравственности, которая в речах чаще всего бывает показной, судить практически невозможно.

Естественное желание людей на какой-то территории выйти из состава большой страны и жить самостоятельно, как правило, подавляется правительством большой страны в той или иной форме. Или, напротив, подавляется естественное желание этих жителей присоединиться к иной стране, или говорить не на государственном языке.

Россия в современном мире. «Особенное положение России сегодня - это присутствие в глобализованном мире, который не просто отрекается от национальных традиций, но и стремится уничтожить государство - дом, где традиция может быть восстановлена, сохранена и защищена. Разгосударствление мира выдаётся за его освобождение. Эта концепция - всего лишь иная интерпретация прежних идей о «конце истории», объявивших о том, что поиски правильного устройства человеческого общества завершены и нашли совершенную форму в западном либеральном государстве. В нем же, как полагают либеральные теоретики, только и можно спастись от смешения с дикарями, отразив их набег в «столкновении цивилизаций» и устроив жизнь «золотого миллиарда» - полноценного общества среди неполноценного человечества» [1:8].

Насколько я понимаю, вместо слов «национальное государство» новые историки употребляют слово «государство». Иначе говоря, они протестуют против превращения национального государства в колонию иного государства, хотя и с формальными признаками «национального государства». Этот протест вполне можно понять и принять. Однако заметив при этом, что в стадии империализма (если встать на позиции того же отвергаемого историками марксизма) некоторые наиболее сильные государства становятся метрополиями, и, создав на территории других государств свои заводы и фабрики, свои банки и платежные системы, они с помощью своих капиталов и влияния через СМИ со временем создают там и свои правительства.

Прививкой от такого постепенного закабаления своего государства со стороны чужих государств может быть определенное квотирование количество иностранного капитала в собственной экономике, квотирование числа общественных и иных организаций с иностранным капиталом, квоты на прокат иностранных фильмов, издание переводных книг, создание иностранных музеев и на прочие средства влияния иностранного государства на собственное общество.

«В рамках этой концепции традиционное государство с его национальной культурой и собственным историческим опытом считается уходящей сущностью, поскольку стирание границ между народами кажется либералам естественным и гуманным. Вместе с тем, выгода от неуклонной деградации национальных суверенитетов распределяется далеко не равномерно в грядущем «мировом государстве». В нём уже наметились иные границы, которые имеют не только пространственное, но и национальное выражение» [1:8-9].

Мне представляется достаточно противоречивой позиция новых историков, которые выше критиковали позицию большевиков за то, что те наплодили на территории России огромное количество мелких национальных государств, а теперь сожалеют о том, что национальные государства считаются уходящей сущностью. Возможно, это противоречие вызвано тем, что они не провели четкого различия между полноценным государством, например, Россией, и некоторыми этническими территориями, имевшими в СССР внешне государственный статус. Но даже наиболее крупные из них, такие как Казахстан, Украина или Белоруссия в статусе Союзной республики не имели ни своей армии, ни своей валюты, ни своего внешнеполитического представительства в других странах, ни охраняемых границ с Россией. Зато внутри своего неполноценного государственного образования они имели свой родной язык как язык культуры, официальной документации, язык литературы и образования. Кроме того, они имели постоянные представительства в Москве. По сути дела, Союзные республики обладали полномочиями неких землячеств тех этносов, которые входили в Россию.

С одной стороны, это наметило линии раскола России по границам этих землячеств, которые постепенно становятся полноценными государствами, хотя их историческая незрелость и желание отделиться от породившей их матери-России подчас приводит к тому, что они раскрывают объятия бывшим врагам России. Но с другой стороны, действительно показывает неверность разделения большевиками России не на губернии (которые в советское время были переименованы в области), а на квазигосударственные землячества, когда великорусскому этносу можно было противопоставить в политическом отношении любую из его окраин. Причем это же деление сохраняется и в нынешней Российской федерации, где ряд землячеств получил статус «автономных» республик, линий будущих расколов.