В.А.Чудинов

Замечу и здесь, что чтение опять вызывает огромные сомнения. До Г.С. Гриневича никто вообще не считал, что дьяковская культура обладает письмом, а «грузики» или пряслица этой культуры несут на себе некие очень примитивные рисунки, нанесенные пунктиром. Название «грузики» происходит от того, что при их атрибуции археологи сначала предположили, что они подвешивались к куску ткани на ручном ткацком станке. Даже если исходить из атрибуции этих предметов как грузиков, надобности в обозначении их веса ни у каких народов не было ни малейшей. Археологи приводят их вес только как одну из деталей их внешнего описания, примерно так, как поступают криминалисты. Гриневич же полагал, что они являются чем-то вроде гирек с маркированным весом. Это как раз и указывает на его незнакомство с археологическим сленгом и с археологией как наукой.

Третья и четвертая надписи. «Чтение надписей древних славян в Европе можно было продолжить и прочитать на венчике сосуда из поселка Огурцово слово ЛЕКА - лекарство, а на шахматной фигурке с Темировского поселения (вероятно - Тимеревского - В.Ч.) слово КОЧЬ - ладья» (там же). Число слоговых знаков возросло до 19, а число прочитанных текстов - до 4. Таким образом, число слогов, которые реально можно было извлечь из прочитанных им восточнославянских текстов - не 59, как полагал он, не 33, как предположил я, зная склонность этого исследователя к авантюризму, а всего-навсего 19. Как мы помним, из предполагаемых 87. То есть, примерно 1/5 или 20%. При этом, как мы убедимся чуть позже, первый текст, скорее всего, был просто зигзагом, не имевшим характера надписи, а второй был прочитан неверно, ибо сам Гриневич уже читал не КОЧЬ, а КОНЬ. Иными словами, хотя из данных прочитанных текстов можно извлечь 19 слогов, но даже и они были определены частично неверно. Поэтому реальный багаж, с которым исследователь приступил к дешифровкам, составлял менее 20% от требуемого числа. Много это или мало? Попробуйте угадать последнее слово, слово ЧИСЛА, по одной букве, например, А, или слово БУКВА по букве В. За исключением особо благоприятных ситуаций это задача невыполнимая.

Мой вывод. Судя по тому, что из четырех прочитанных надписей две в природе не существовали (надписи на грузиках являлись рисунками без языкового звучания и принадлежали угро-балтам, а «надпись» на сосуде из Огурцово являлась простым зигзагом), одна была особо сложной, а четвертая, по признанию самого исследователя, была прочитана неверно, даже 19 слоговых знаков, которые можно было бы извлечь из них чисто теоретически, на самом деле, начинающему эпиграфисту прочитать невозможно. Иными словами, реальным источником этих знаков была не дешифровка указанных 4 надписей, а нечто другое. Что же касается самих «восточнославянских надписей» (половина из которых вообще не была надписями), то они сыграли роль некого эпиграфического антуража, без которого доверия «открытию» Гриневича не было бы никакого. Сам выбор этих текстов указывает на полную неопытность Гриневича в вопросах эпиграфики. Результат же этих дешифровок превосходит все ожидания. Такого в жизни не бывает. Это уже не невинное лукавство, а самый настоящий обман читателя.

Переход к чтению Фестского диска. «Убедившись, что язык линейного письма А, расшифрованный им ранее, тождественен праславянскому, Гриневич приступил к чтению Фестского диска, справедливо полагая, что раз у них родственная география, значит, и тексты должны быть написаны на одинаковом языке. Если теперь сказать, что Фестский диск он прочитал в течение одной ночи, то этому мало кто поверит. Но это действительно так» (там же). - Почему же, я охотно верю. Если у человека развита фантазия, и каждый образный значок тут же вызывает в подсознании какое-то русское слово, то большой премудрости тут не нужно. Но, как мы увидим в дальнейшем, процент угадывания значений знаков для русских текстов у Гриневича оказался существенно выше процента угадывания в текстах иноязычных. И дело тут не только в том, что иноязычные тексты написаны не руницей; для восточнославянских текстов Гриневич решал простые ребусы, задачи на сообразительность. Так, на шахматной фигурке изображено два знака. Сразу отпадают такие названия как ПЕШЬКА, КОРОЛЬ, ФЕРЪЗЬ, СЪЛОНЪ, ЛАДЬЯ как трехсложные. Остается только три варианта КОНЬ и ТУРА, впрочем, последнее употребляется редко. Гриневич выбрал наименее распространенное слово КОЧЬ=ЛАДЬЯ. Здесь речь идет не об акрофонии, а об угадывании названия предмета. Это - классическая шарада: внешний вид указывает назначение предмета, число знаков - число слогов; угадав значение слова, можно из этого узнать значение каждого входящего в слово слогового знака. Полагаю, что самыми первыми и были эти два слова, ЛЕКА и КОЧЬ. Позже - ВЕСЪ 4 ЛОТА (здесь, видимо, сначала была выявлена цифра, потом - единица измерения, о которой можно было догадаться, что это лот, и, наконец, догадаться, что первое слово - слово ВЕСЪ. Наконец, Алекановская надпись, и, как вершина шарадного искусства - Фестский диск. Лишь после этого принцип шарады был перенесен с угадывания всего слова на угадывание первого слога того слова, на которое был похож слоговой знак. Так родился акрофонический принцип, причем сначала на Алекановской надписи, потом на Фестском диске. Еще позже пошли сравнения с азбуками и метод эпиграфических рядов. Так что к 1984 году Г.С. Гриневичу удалось методом шарад прочитать 4 коротких русских текста, перейти к трем иным методам, прочитать Фестский диск и начать читать линейное письмо А Крита.

Замечу, что речь тут идет не о реальных чтениях, для которых 19 известных знаков слишком мало, а о создании некого флёра, прикрытия известных из других источников значений знаков, причем в духе П.П. Орешкина и, видимо, после знакомства с его статьями, а затем и с книгой.

Мнение этнографа. К статье Плахотной с названием "Авторитетное мнение" прилагалась небольшая реплика доктора исторических наук, старшего научного сотрудника Института этнографии АН СССР, Л. Гусевой. Я приведу ее целиком. «Гипотеза Г.С. Гриневича о Фестском диске вызывает определенный интерес. Она содержит новый подход к расшифровке протославянской письменности, что должно неизбежно привлечь внимание исследователей этой проблемы, равно как и внимание всех, кто интересуется историей славянства. Доказательно выглядит расшифровка надписей на гирьках. Убедительно и утверждение, что протославянское письмо было слоговым. Отсылка к санскриту с его "стоп-знаком" вирамой заставляет думать о древнейших возможных схождениях условных начертаний - ведь аналогии с санскритом в славянских языках разительны. Интересно и доходчиво прослеживается связь между дохристианским славянским письмом и древними силлабическими и буквенными алфавитами, хотя и нелегко бывает принять прочтение, а точнее, осмысление автором слов линейного письма А: правильность реконструируемых слов могут проверить только лингвисты, специалисты по строю и формам древнерусского языка. Пока же таблицы, которые призваны служить подтверждением правильности дешифровки, еще не выглядят достаточно доказательными. В целом же следует всячески поддержать публикацию о гипотезе Г.С. Гриневича - дерзость мысли не порочит самой мысли. И не исключено, что со временем историки подтвердят факт более широких, чем было принято считать, контактов между предками русского народа и другими древними индоевропейцами» (ГУА, с. 4). Отзыв великолепный: доброжелательный, в духе древних контактов между народами, и вместе с тем довольно критический. По сути дела Л.Гусева вникла в существо вопроса: есть проблема древнеславянской и древнеевропейской письменности, и есть уровень конкретного решения. Всячески поощряя разработку проблемы, Л. Гусева, с другой стороны, недовольна уровнем ее решения, хотя ограничивается только линейным А. Но и по остальным случаям дешифровок, как это читается между строк, она предлагает проверку со стороны лингвистов, справедливо указывая, что неприемлемы именно осмысления.

Замечу, что как всякий ученый, Л. Гусева исповедует принцип максимализма: либо дать доказательные чтения, либо не браться вовсе. К сожалению, так не бывает. Первые летательные аппараты тяжелее воздуха не только не поднимали пассажиров, но часто ломались в полете, калеча или убивая своего конструктора. Тем не менее, пройдя через ряд ошибок, испытав их, так сказать, на себе, конструкторы постепенно дотянули свои детища до вполне приемлемого качества. Так и здесь: по сравнению со своими предшественниками Г.С. Гриневич уже в 1984 году продвинулся много дальше; славянскую письменность он читал именно как славянскую и как слоговую, а не бессистемно как И.А. Фигуровский, не буквенно, как Н.В. Энговатов, и не опираясь на кипрский силлабарий как Н.А. Константинов. Одно это позволило ему дать не шокирующие чтения, что само по себе является большим успехом. Правда, для ученых и этого мало, но широкую публику уже могло заинтересовать.

Конечно, Л. Гусева не была эпиграфистом и не могла вникнуть в то, что дешифровки Гриневича основаны на значениях слоговых знаков, взятых вовсе не из тех текстов, к которым он отсылал читателей. То есть, обмана Гриневича она не заметила.

Фигура умолчания. Весьма примечателен также один косвенный факт. Обычно человек запоминает свое первое интервью, тем более такой крупной газете, как «Советская Россия». Поэтому было весьма удивительно видеть, что ни в журнальном, ни в монографическом издании дальнейших исследований Г.С. Гриневича это интервью ни разу не упоминалось, уж не говоря о том, что оно и не обсуждалось. Лишь во втором издании его монографии, где появился долгожданный список литературы, под № 54 упоминается: О.И. Плахотная. «Праславяне на Крите» (о результатах дешифровки праславянской письменности), газ. «Советская Россия», № 100, 27/ IV - 1984. И это - всё.

Замечу, что в данных строчках библиографической справки содержится две ошибки: 1) журналисты обычно пишут только имя, без отчества, и в самой газете фигурировала О. Плахотная, 2) газета была от 29, а не от 27 апреля. Ошибки вроде бы не серьезные, но могут затруднить поиск нужной статьи. Я искал ее по номеру, а не по дате, и нашел. Но кто-то может сразу и не найти. Вопрос - зачем это нужно автору?

Наконец, когда я сказал В.Г. Родионову, издателю Г.С. Гриневича, что читал его интервью О.И. Плахотной, эта информация была воспринята им как сугубо отрицательная. Вроде как бы я завел личное досье на Г.С. Гриневича, хотя знать все публикации рецензируемого автора - простой долг ученого. Меня это тоже удивило.

Каждый из этих фактов сам по себе весьма незначителен. Однако их сумма соединяется в удивительный вывод: Г.С. Гриневич не хочет, чтобы научная общественность в наши дни вспоминала бы о его интервью. Очевидно, он понимает, что там он слишком разоткровенничался и что опытный дешифровщик, хотя и не сразу, может раскрыть его обман. Что в данной моей статье, собственно говоря, и произошло.