В.А.Чудинов

Аналогична ситуация и в письменной речи. Так, для стран юго-восточной Азии характерна иероглифическая письменность. Правда, французские миссионеры лет 200 назад принесли во Вьетнам буквенное письмо. И что же? Короткие, в 3-4 буквы слова тут же обросли массой диакритических знаков, передававших тон гласного звука и некоторые особенности согласных, из-за чего внешне они стали походить на иероглифы, поскольку оказалось занятым и надстрочное и подстрочное пространство. К тому же за пару столетий вьетнамская фонетика сильно изменилась, так что появилось сильное расхождение между написанием и произношением, что, вообще говоря, не характерно для буквенного письма. Нет никакого сомнения, что если бы китайцы ввели буквенное письмо, результат был бы тем же. Из этого, разумеется, не следует, что китайцы или японцы неспособны к буквенной письменности, но только иероглифы больше соответствуют особенностям их языка.

В связи с этим не вполне корректно и следующее утверждение Реформатского: «Итак, язык не передается по физической наследственности, тогда как цвет кожи, пропорции тела, форма черепа, характер волосяного покрова – так называемые расовые признаки – неизбежно следуют биологическим законам наследственности. Отсюда ясно, что отождествление языковых и расовых признаков – грубая ошибка. Близость языков друг к другу вовсе не соответствует расовой схожести и, наоборот, общность расы не связана с единством или схожестью языков. Границы рас и границы языков не совпадают» [1, с. 17]. Разумеется, поскольку язык является продуктом не природы, а культуры, совпадения между расами и языками быть не может. Однако если бы культура вообще и язык в частности развивались без воздействия одних народов на другие, не исключено, что было бы совпадение между языками и антропологическими типами. Но когда французы или англичане навязали свой язык африканцам, то, разумеется, европейские языки оказались существующими совсем не там, где они возникли.

В связи со сказанным не приходится удивляться тому, что в работе Реформатского совершенно ничего не говорится о такой природной обусловленности языка, как географическая. Одно и то же слово может произноситься на юге оглушенно, на севере озвонченно, на юге с дифтонгом – на севере с монофтонгом и т.д. Не прослеживается и скорость изменения языка, весьма сильно обусловленная географическими факторами. Короче говоря, стремление отойти от позиции «натуральной школы» в языке привело Реформатского к полному отрицанию природной обусловленности языка.

Язык и культура. Весь второй параграф у Реформатского посвящен рассмотрению языка как общественного явления. Вначале приветствует «социологическая школа» языкознания, которая противостояла натуралистической, а затем говорится о том, что с позиций марксизма существует базис, характеризующий экономические отношения в обществе, и надстройка, отражающая соответствующие этому базису политические, правовые, религиозные, художественные и прочие взгляды и учреждения. И если никто из лингвистов не помещал язык в базис, то многие отождествляли его с надстройкой. Реформатский же пишет о том, что «классовых языков нет и не было. Иначе обстоит дело с речью» [1, с. 23]. Следовательно, «язык не является надстройкой» [1, с. 22]. На наш взгляд, здесь налицо та же путаница, о которой шла речь выше, ибо если язык оказывается совокупностью речевых текстов, то всё, что связано с речью, переносится и на язык, и если есть речь разных классов, то возможна и разновидность языка тех же классов, подобно тому, как если есть речь жителей Архангельской губернии, то существует и архангельский диалект, то есть географическая разновидность языка. А тем самым вполне возможно допустить существование и социальных диалектов, связанных с базисом, то есть существование некоторой надстроечной компоненты в языке. Конечно, она невелика, но она есть.

«Вторая ошибка языковедов состояла в отождествлении языка и культуры. Это отождествление неправильно, так как культура – это идеология, а язык не относится к идеологии» [1, с. 23]. Данная фраза вообще вряд ли принадлежит Реформатскому; это – классический стиль товарища Сталина, по-отечески уберегающего языковедов от их промахов, будучи «корифеем всех времен и народов». Скромный преподаватель введения в специальность вряд ли позволил бы себе уличать академиков в их ошибках. Фраза целиком неверная, ибо культура никогда не сводилась к идеологии, хотя и содержала, разумеется, идеологический компонент, причем одновременно разных классов. Так, юноша-дворянин, принадлежа к классу феодалов, при изучении Аристотеля знакомился с апологетикой рабовладения; из этого, однако, вовсе не вытекало то, что культурный человек России XIX в. был убежденным крепостником, а тем более рабовладельцем. Что же касается позиции товарища Сталина, то она вполне ясна: партийное руководство культурой за счет удаления всех «пережитков» буржуазной культуры. Поэтому культуру необходимо зачислить по разряду надстройки, выпятив ее идеологическую сущность. Что же касается русского языка, который Сталин знал не в совершенстве и перед которым благоговел, то ни на какое партийное руководство им он не посягал даже в страшных снах, а потому поспешил его вывести за рамки культуры.

Понятно, что Реформатский не мог стоять на иных позициях, иначе бы этот труд не издали. Но странно, что это положение сохранилось до наших дней, спустя полвека после смерти «великого кормчего». Издатели пятого выпуска должны были бы хотя бы в примечании пояснить всю нелепость тезиса о том, что язык не относится к являниям культуры. 

«Были, наконец, попытки, в частности у Н.Я. Марра, уподобить язык орудиям производства. Да, язык орудие, но «орудие» в особом смысле. С орудиями производства... у языка общее то, что они безразличны к надстройке и обслуживают разные классы общества, но орудия производства производят материальные блага, язык же ничего не производит и служит средством общения людей. Язык – это идеологическое орудие» [1, с. 23]. Вот так штука! Двумя строками выше Реформатский отмечал, что язык не относится к идеологии, а теперь он оказывается идеологическим орудием! Но если он идеологическое орудие, а надстройка вся идеологизирована, стало быть, язык относится к надстройке. Либо язык не является ни материальным, ни идеальным орудием. На наш взгляд, Реформатский, хотя и не очень умело, но пытается провести именно эту мысль.

На самом деле, Реформатский неверно интерпретирует сам термин орудие. Орудия бывают двух родов: орудия первого рода способствуют осуществлению какой-либо функции, орудия второго рода предназначены для изготовления орудий первого рода. Так, например, ложка и вилка за столом помогают употреблять пищу, но не пальцами; при этом никаких новых орудий они не создают. Это и есть орудие первого рода. В этом смысле язык является орудием общения, причем типично орудием, но орудием первого рода. В идеальном мире тоже много орудий, например, понятие или математическая формула. Тем самым характеристика орудия как идеального (а не идеологического) вовсе не снимает с него возможности быть орудием первого рода. Однако язык в небольшой степени выполняет и функции второго рода, ибо на базе существующих корней и аффиксов можно создавать новые слова; в очень небольшой степени можно создавать и новые части речи, например, когда словоизменения постепенно исчезают и фиксируются очень ограниченные формы слова; со временем на базе существующих звуков можно создавать и новые. Тем самым старый язык служит орудием для производства несколько обновленного языка; а это и есть орудие второго рода. Иными словами, язык является орудием во всех смыслах слова. Поэтому слова Реформатского о том, что «язык нельзя причислять ни к базису, ни к надстройке, ни к орудиям производства; язык не тождественен культуре и язык не может быть классовым» [1, с. 23] являются просто ложью, обусловленной, как мы видели выше и точкой зрения Сталина, и партийным вмешательством в проблемы языкознания, и условностями самих лингвистов, и незнанием зоопсихологии.

Выделение разделов языкознания. Здесь Реформатский тоже мало оригинален. Начинает он с лексикологии, изучающей слова, а «слово – наиболее конкретная единица языка. Язык как орудие общения – это, прежде всего, «словесное орудие», это «язык слов»» [1, с. 60]. Язык, который на с. 23 не был орудием производства, теперь стал орудием слов; а на с. 247 речь идет о словообразовательных моделях, то есть о моделях создания новых слов, и, следовательно, о морфемах как об орудиях этого создания. К сожалению, ничего не говорится об отличии слова от части речи, о соединении в слове материального знака и идеального значения. «Энциклопедическим словарем» слово определятся как «основная структурно-семантическая единица языка, служащая для именования предметов и их свойств, явлений, отношений действительности, обладающая совокупностью семантических, фонетических и грамматических признаков, специфических для каждого языка» [8, с. 464]. Отсутствует и указание на то, что лексикологию интересует, прежде всего, семантика, а не фонетические или грамматические свойства слова, и что бывшими словами, а ныне частями слова являются морфемы, и что почти словами являются различного рода фразеологизмы, а «большими словами» – словосочетания. Иными словами, лексикологический подход характерен не только для лексикологии, но и для словообразования, и для фразеологии, и в некоторой степени – для синтаксиса словосочетаний.

Фонетика. Фонетика как «изучение звуковой стороны языка» [1, с. 157] определена у Реформатского верно, однако вся сведена к звукам речи. О существовании фраз, тактов и слогов только упоминается (с. 190-191), какие-либо примеры или классификации их не приводятся. О различении языков по мелодике фразы и о типичных мелодиках разных языков не говорится ничего. Что же касается образцов фонетической аппаратуры, то показана только механическая (относящаяся к 30-м гг.) и электромеханическая (50-х гг. ХХ в.). Сейчас, в период бурного расцвета электроники вся она смотрится как музейная редкость – ее найти в лабораториях уже невозможно. Более того, сейчас, когда уже бытовые компьютеры снабжены синтезаторами речи, а распознаватели речи уже начинают находить коммерческое применение, это раздел по приборной части кажется безнадежно устаревшим.