В.А.Чудинов

Закрытая книга славянской культуры

В.А. Чудинов

Не исключено, что отдельные, наиболее образованные

представители славян еще задолго до Х века пытались передать

в письменной форме известия о славянах. Но это нигде не

засвидетельствовано, и вообще неправдоподобно, чтобы

славянский народ до принятия христианства знал подлинную

письменность и пользовался ею.

Любор Нидерле. Славянские древности¹

Вообще все попытки объяснения племенного имени славяне,

словене неубедительны. Подводя итоги этим попыткам, известный

чешский славяновед Л. Нидерле писал: «Итак, происхождение

названия славян остается невыясненным»². Добавим со своей

стороны, что филологическое объяснение этнического имени,

разумеется, может представлять интерес лишь в случае полной

уверенности в его правильности, и то, конечно, интерес весьма

частного характера, так как очень важных следствий отсюда

вывести нельзя.

А.И. Попов. Названия народов СССР³

Если опираться на высказывания признанных ученых в области славяноведения, хотя бы на вышеприведенные цитаты, то мои исследования посвящены совершенно неправдоподобной проблеме и предлагают очень значительные выводы из того, что представлялось этим исследователям достойным только интереса весьма частного характера. А именно: речь идет о полноценной письменности славян, существовавшей не за век-два до принятия христианства, а по крайней мере за тысячелетие; о письменности, которая не исчезла после принятия кириллицы, а сопровождала ее еще на протяжении, по меньшей мере, шести веков, уйдя из сферы официального употребления на социальную периферию – в частную переписку, заметки для себя, подписи к карикатурам или надписи для простонародья. Речь идет, следовательно, не о введении на Руси письменности в связи с принятием христианства, а лишь о смене шрифта, о принятии знаков другого начертания, причем, как здесь будет показано, не слишком сильно отличающегося от прежнего (что до сих пор сбивает с толку многих археологов, пытающихся читать знаки одного начертания «по Кириллу», разумеется, не получая при этом осмысленного текста). Конечно, эта смена шрифта решала ряд лингвистических, религиозных и политических проблем, но она отнюдь не означала культурной революции и не знаменовала собой переход славян от бесписьменного состояния к литературному, от варварства к цивилизации, хотя, как и любая другая реформа подобного рода, она, разумеется, означала ломку многих устоявшихся традиций.

Более того, речь идет о том, что славяне имели письменность не только в средние века, но и прежде, в период античности, и тем самым отнюдь не уступали тем же римлянам и грекам. Причем эта письменность носила такой своеобразный характер, что ее вряд ли можно было заимствовать от известных тогда индоевропейских народов – германцев, римлян или греков: письмо было слоговым и предполагало преобладание открытых слогов в речи. Именно такой и была славянская фонетика еще тысячу лет назад, до так называемого процесса «падения редуцированных». Если предположить, что сходные процессы прошли в других индоевропейских языках гораздо раньше (а такого рода предположение в литературе нам встречалось), так что нас отделяет от них не менее 2-3 тысяч лет, то можно придти к выводу, что и заимствование этой системы письма произошло примерно тогда же. Иными словами, славянские языки, сохранив дольше других народов открытые слоги в своей речи, смогли дольше других удержать и слоговую письменность, вполне соответствующую такой фонетической закономерности.

Тем самым речь идет не вообще о каком-то алфавите, но о силлабарии, которым пользовались славяне, что, конечно же, вызывает удивление: мы привыкли, что слоговое письмо употребляется только в Азии. Однако язык хинди в Индии до сих пор с успехом использует слоговое письмо деванагари, что совершенно не кажется странным для одного из индоевропейских народов. Очевидно, что Россия и в этом смысле находится между Европой и Азией: если Азия еще применяет слоговое письмо, а Европа давно от него отказалась, то Россия забыла о нем совсем недавно, в ХVII-XVIII веке.

Второй проблемой, обсуждаемой в данной серии монографий, является название славянских народов и прежде всего славян. Показано, что в основе этого и других этнонимов лежит не идея славы или слова, не идея рабства (склавы) и не идея тотема (сокола), а идея одного из воплощений солярного божества, так что различные племенные названия – это названия различных ипостасей солярных богов. Кроме того, в некоторых названиях, связанных со славянами, видны отголоски и более древних лунных верований. Топонимический же подход к племенным названиям – прежде всего по гидронимам (рекам, озерам), в славянском ареале, несмотря на большую популярность в наши дни – оказался бесплодным.

Подтверждается мысль Л.Н. Гумилева: «Иногда проповедь объединяет группу людей, которая становится этносом: например, турки-османы или сикхи в Северо-Западной Индии»⁴; в данном случае славянские этнонимы свидетельствуют о разных направлениях в язычестве, приведших к возникновению разных славянских этносов.

Нам кажется, что и письменность, и самоназвание народа – это две стороны одной медали: это его символы, раскрывающие его суть. Конечно, Л.Н. Гумилев прав, говоря, что имена обманчивы, и что «реальный этнос, с одной стороны, и этническое наименование (этноним), принятое его членами – с другой, не адекватны друг другу»⁵, и все-таки речь идет об очень знаменательных именах, далеко не равноценных именам субэтносов, имевшим гораздо менее важное, топонимическое, значение (например, древляне, северяне, дреговичи и т.д.). Точно так же и в области письма, где морфологический облик несомненно передает национальный характер и где невозможно спутать восточные письмена с западными. В этом смысле кириллица внешне наиболее близко подошла к формам слогового письма (что особенно бросается в глаза при ее сопоставлении с глаголицей), так что, несмотря на смену типа письменностей (то есть на переход от слогового письма к алфавитному) сохранился общий морфологический облик славянского письма, а отличие нового шрифта от старого не превышало различия между стилями, например, разницы между готическим и классическим латинским шрифтом. Очевидно, в геометрическом облике звуковых знаков отражаются этнические предпочтения; одному народу больше по душе закругленные формы, другому – угловатые; одному – простые, другому – сложные.

Таким образом, речь в моих исследованиях идет об этнической семантике, о ее воплощении в названиях и графических предпочтениях, – и, разумеется, об общей теории письма. Точно так же, как опытным специалистам в области славянской письменности кажется сомнительным или даже невероятным существование необнаруженной ими и тем не менее достаточно широко представленной системе «русского письма», данная монография явится «неправдоподобной» и представителям общей науки о письме, грамматологии, стоящей на алфавитоцентрической позиции. Они полагают, что развитие письма, подобно движению планет вокруг солнца, следует одной и той же закономерности: сначала пиктография, потом логография, затем силлабография, то есть слоговое письмо; наконец, на вершине языкового развития, фонография – алфавитное письмо. Правда, они допускают существование сразу всех трех типов письма – логографии, силлабографии и фонографии у одного и того же народа в некоторые исторические эпохи, а в особо редких случаях – и наличие попятного движения, например, от силлабографии к логографии, однако эти частные эпизоды считаются ими не слишком существенными для того, чтобы повлиять на общую картину триумфального шествия народов к алфавитному письму. Ибо они считают звуковую речь первичной, а письмо – ее несовершенным графическим эквивалентом и тем самым вторичным. Нам же думается, что звуки и начертательные знаки – это, в принципе, равноценные носители человеческой мысли, которые, однако, получают преимущественное развитие в те или иные эпохи эволюции человечества под влиянием определенных условий. Насекомые и животные освоили, прежде всего, запаховый (ольфакторный) канал связи, а люди – акустический и зрительный. С инженерной точки зрения вполне правомерно решать вопрос о том, в каких условиях какая система связи доступнее, быстродейственнее, надежнее; но в процессе анализа может выясниться, скорее всего, что для одних условий лучше один тип связи, а для других – другой, а тем самым можно обнаружить и такую ситуацию, когда письмо будет первичным, а звуковая речь – вторичной.

Таким образом, в моих исследованиях многие проблемы решаются нетрадиционно и потому плохо согласуются с господствующими точками зрения. Ясно поэтому, что в предшествующие десятилетия такого рода исследования увидеть свет не могли. Любой рецензент, разделяющий взгляды Л. Нидерле или А.И. Попова сказал бы, что мои книги и статьи исследуют малоперспективные проблемы, имеющие частный характер, а потому выводы их весьма сомнительны. И этого было бы вполне достаточно, чтобы любое государственное издательство (а других не было) предпочло бы не публиковать крамольную рукопись, лишь бы не вдаваться позже в бесплодные объяснения с обиженными академиками.

Нелепость авторской точки зрения как раз и состоит в том, что традиционная точка зрения считается автором неверной. Поэтому если согласиться с полученными им результатами, то следует признать ошибочной господствующую точку зрения, несмотря на то, что за ней стоят весьма значительные авторитеты. Следовательно, выводы данного исследования заранее обречены на неприятие большинством современных археологов, лингвистов, эпиграфистов и теоретиков письма, что, разумеется, нас никоим образом не останавливает.

Более того, – именно к господствующим взглядам можно предъявить весьма серьезное обвинение в том, что они препятствовали деятельности исследователей, которые пытались понять характер докирилловского славянского письма и предложить хоть какую-то его реконструкцию. По сути дела, закрывались целые области исследования.

Разумеется, когда непредвзятые читатели знакомятся с сотней прочитанных надписей, они сокрушенно качают головами: почему же эти дешифровки не были сделаны теми, кому их надлежало производить по долгу службы – археологами и эпиграфистами? Даи как им удалось не заметить такую уйму нечитаемых надписей – ведь должны же были они себе как-то объяснить эти непонятные знаки? И даже если не смог объяснить происхождение и значение загадочных надписей один исследователь или один научный коллектив, то существует масса других исследователей и других научных коллективов – почему они не вмешались и не стали выдвигать одну гипотезу за другой, пока, наконец, не раскрыли истину? Неужели можно в упор не видеть неизвестный тип письма? Что это за странная разновидность слепоты?

Моя основная специальность – философия, а в ней – методология науки, и вопрос о странной слепоте, поразившей целую область славянской эпиграфики, болезнь, помешавшей славянам разглядеть свое собственное великое прошлое, занял меня не менее проблем дешифровки памятников слогового письма и вытекающих из его существования важных следствий. Ведь для того, чтобы не замечать очевидное, должны существовать какие-то веские причины.

Какие? Этот вопрос, по зрелому размышлению, я решил вынести во введение; тем самым будет не только очерчен тот фон, на котором развертывалось наступление на тайны древнего славянского письма, но и показано, почему профессиональная наука позорно ушла с поля боя, предоставив воевать с трудностями «романтикам» и «дилетантам». Конечно, когда регулярная армия ретируется, бреши на фронте приходится закрывать ополченцам.

Посмотрим, почему археологи предпочли обойти трудности, а не взять их штурмом.

Слоговое письмо использовалось в двух вариантах написания: в строчку и в столбец. Написание в столбец, вероятно, было более древним и более торжественным, но оно сплошь и рядом использовало лигатуры – такое наложение знаков друг на друга, когда у них появляются общие точки и один знак кажется продолжением другого. Для кирилловского письма написание столбцом нехарактерно, хотя иногда и встречается, поэтому вертикально расположенные лигатуры, естественно, не могли оставаться незамеченными.

Как же объяснили их существование археологи? Заявили о том, что ими обнаружен новый вид славянской письменности? – Ничего подобного! Ни о каком письме речь у археологов не пошла; они объявили о том, что ими найдены некие метки, знаки собственности – и ничего больше. Именно так объяснял знаки на дубовой бочке исследователь древнего Новгорода Б.А. Колчин⁶; его не смутило то, что на одной бочке размещено целых четыре знака, причем каждый из них представлял собой как бы двухэтажную конструкцию (разумеется, каждый знак на самом деле был записью целого слова, а вся надпись сообщала о наличии в бочке импортного кованого железа) так что для метки наличие 4 лигатур, которые можно разделить на 14 разных знаков – это многовато!