В.А.Чудинов

«Имеет более 70 научных работ по проблемам творчества, искусства, науки, философии, теории и практики процесса обучения в средней и высшей школе» (с. 76). Замечу, что к концу 1993 года я имел порядка 115 научных работ, а в год своего 62-летия - 320. «Только за последние три года им опубликовано 10 научных, научно-методических и публицистических работ по вопросам авторизованного образования». Опять-таки - это при условии того, что три года он был ректором и президентом МЭГУ и имел неограниченные возможности в публикации своих работ. Меня, однако, это не впечатляет; для меня сейчас десять работ - это месячная норма.

«Обладает ярко выраженным творческим характером, чувством нового, необычного. Основатель школы авторизованного обучения, создатель и президент Московского Экстерного гуманитарного университета. Идейный организатор и практический лидер авторизованного образования как принципиально нового направления в мировой педагогике, инициатор создания Международного центра авторизованного образования в США. Активно действующий президент Международной Академии авторизованного образования МЭГУ». С этим вполне можно согласиться.

«Богатая творческая одаренность (пианист-импровизатор, композитор, вокалист, чтец-декламатор, искусствовед в области изобразительного искусства) в сочетании с глубоким аналитическим мышлением и острым психологическим чувством собеседника позволили ему в кратчайшие сроки создать и укрепить один из самых значительных вузов России - МЭГУ». И тут тоже многое справедливо, хотя и не всё. Творческий характер у него, несомненно, был, но до некоторой степени неумеренный, бьющий через край, не имеющий тормозов, и потому часто приводящий к отрицательному результату. До некоторой степени он владел и фортепиано, имея в арсенале ряд аккордов и арпеджио, которые вставлял в любой музыкальный текст; а импровизировал потому, что не читал но не только с листа, но и не играл выученных пьес и, как я подозреваю, вообще не знал нот (напетый им гимн МЭГУ записала и аранжировала моя жена, а оркестровал профессиональный оркестр Министерства обороны России). Он действительно сочинил порядка десятка мелодий, которые потом обработали профессионалы; можно ли это назвать деятельностью композитора, не знаю. Кроме гимна МЭГУ, исполняемого по положению, ни одна из его мелодий никогда и нигде не звучала. А вот в то, что он был чтецом-декламатором, охотно верю, поскольку он хорошо говорил только на записанные дома и несколько раз проговоренные темы. Словесная импровизация шла у него с трудом. Что же касается его якобы искусствоведческих познаний, то ни одной его работы такого плана я не читал, и подозреваю, что их и не было, однако в одной из своих лекций на ректорате он обмолвился, что в голодные годы зарабатывал себе на пропитание тем, что от общества «Знание» разъезжал по российской глубинке с лекциями о русском изобразительном искусстве, имея набор открыток с репродукциями картин известных художников. Так что заключительная часть его характеристики отчасти лукава.

«ГОЛОТА АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. 1926 года рождения, образование высшее, окончил философский факультет и аспирантуру МГУ им. М.В. Ломоносова. Профессор (с 1977 года), доктор педагогических и кандидат философских наук». Замечу, что, будучи заведующим кафедрой, но кандидатом наук, Андрей Иванович вполне мог получить в советское  время звание профессора, хотя таких профессоров в народе называли «холодными». «Трудовой стаж более 50 лет, научно-педагогический - более 40 лет, из них 34 года в должности заведующего кафедрой философии» (с. 77). В 1993 году ему было 67 лет, так что в его 50-летний трудовой стаж с 17-летнего возраста вполне можно поверить. Вероятно, Н.Н. Халаджан приписал себе такой же, чтобы выглядеть не хуже на фоне Голоты. Можно поверить и в срок педагогическую деятельности Голоты, начиная с 27 лет, и в защиту кандидатской диссертации в 30-летгнем возрасте, и в назначении 33-летнего ученого заведующим кафедрой. «Имеет более 50 работ по проблемам философии, логики и методологии науки, методологии и методике обучения в высшей школе. Участвовал в организации Академии философии и богословия МЭГУ и был ее первым ректором, заведующим кафедрой истории и теории философии». Тут всё верно.

Интересным является последний абзац: «Для обеспечения учебного процесса им подготовлены в соавторстве с профессором Н.Н. Халаджаном четыре книги авторизованного изложения по философии, этике и эстетике русского православного богословия, а также программа курса по гносеологии для студентов философского факультета Академии философии и богословия». Что такое «написание в соавторстве» для меня понятно, поскольку у меня появился «Курс логики» в соавторстве с Н.Н. Халаджаном. Иными словами, я написал соответствующий курс авторизованного изложения, а через год, при повторном издании, Н.Н. Халаджан предложил мне соавторство, от которого я, разумеется, не имел права отказаться. Действительно, соавтор добавил пару страничек, не ухудшающих, но и не улучшающих курс, но зато имел полное моральное право добавить свою фамилию на обложку. Полагаю, что нечто похожее было и в учебнике философии, написанного Голотой. С другой стороны, на одну такую книжку «в соавторстве» Халаджан позволял писать штук пять собственно авторских. Преподаватели, годами обивавшие прежде пороги государственных издательств, теперь были в восторге, что возможно хотя бы на таких началах издавать хоть что-то.

«ЧУДИНОВ ВАЛЕРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ. 1942 года рождения, образование высшее, закончил в 1967 году физический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова по специальности «физика», а в 1972 году аспирантуру МВТУ имени Н.Э. Баумана по специальности «философия»; в 1973 году защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата философских наук на тему «Проблема делимости и сочетаемости материи», а в 1988 году - диссертацию на соискание ученой степени доктора философских наук на тему «Философские проблемы естественнонаучной атомистики»; в 1991 году получил звание профессора кафедры философии. С 1972 года на преподавательской работе в качестве ассистента, старшего преподавателя, доцента, профессора, заведующего кафедрой. Общий стаж педагогической деятельности - 1 год».  Здесь всё более или менее верно, кроме двух пунктов: моя кандидатская диссертация называлась «Философский анализ понятий делимости и сочетаемости», а звание профессора я получил по кафедре философии и политэкономии. Уже из сопоставления с характеристикой Халаджана видно, что человек, составлявший этот материал (подозреваю, что им была Эллоида Петровна Мишецева), вылизывал каждое слово там и позволял себе небрежность в характеристике на меня. Впрочем, так происходит везде, в этом я не вижу ничего странного.

«В МЭГУ работает с сентября 1001 года в должности профессора кафедры, заведующего кафедрой логики и методологии познания, ректора академии Философии. Имеет более 90 научных работ, в их числе 3 монографии. В МЭГУ подготовил ряд реферативных и авторизованных курсов, среди которых: «Логика», «Введение в специальность: философия», «Онтология» и др. В феврале 1993 года подготовил и провел конференцию по проблемам авторизованного обучения в Академии философии и богословия. С 1993 года - член Аттестационного совета МЭГУ. Стаж работы с аспирантами - 18 лет, за это время подготовил к сдаче кандидатского минимума по философии боле 500 человек. Принимал участие в ряде всероссийских, всесоюзных и международных конференций по философии» (с. 77). Тут всё правильно.

Второй номер журнала. К большому сожалению, и здесь были помещены только заказные статьи профессорско-преподавательского коллектива МЭГУ. Но теперь в основу  рассмотрения легли «содержательные аспекты организационной деятельности коллектива МЭГУ», и «организационная система МЭГУ». Именно в этом втором разделе мне поручили написать статью «Кафедра - базовое звено авторизованной структуры МЭГУ», сто я и сделал на с. 48-51. Вместе с тем, и в этом выпуске моя научная статья помещена не была, что навело меня уже на весьма печальные размышления: я работал в МЭГУ 3,5 года, числился в категории ведущих работников вуза, а единственную научную статью, написанную еще в 1992 году так и не смог опубликовать. Правда, Катарина Еноковна Мурадян, выведенная из редакционного состава журнала во втором номере и ставшая деканом факультета журналистики,  помогла мне, используя свои журналистские связи, разместить обзорную статью в газете «Аль Кодс» летом 1994 года. Но в журнале моего родного вуза я за целый год существования журнала так и не смог выступить как ученый, исследователь в области эпиграфики. Это меня угнетало.

И опять Андрей Иванович Голота протянул мне руку помощи, предложив напечатать отрывки из книги Луки Войно-Ясенецкого «Дух, душа, тело» с небольшим моим страничным комментарием, что я и сделал. Отрывки вышли во втором номере на с. 97-101, мой комментарий - на с. 101. Эта маленькая заметка предотвратила мой уход из МЭГУ в этом, 1994 году, но сама ситуация заставила принять меня принципиальное решение об уходе; следовало просто не скоропалительно, а взвешенно найти подходящий государственный вуз. Забегая вперед, скажу, что такой вуз я нашел и через год начал с ним сотрудничать.

Начало конца МЭГУ. А обстановка в МЭГУ уже к лету 1994 года существенно изменилась. Прежде всего, один за другим стали отпадать все филиалы МЭГУ после погашения выданных им кредитов. Дело в том, что Халаджан за свою помощь в виде стартового капитала и идеи авторизованного образования просил с них отчисления в адрес МЭГУ в размере 40% прибыли. Люди, у которых не имелось своих средств, были согласны и на это. Но как только они становились на ноги, отчисление подобных сумм оказывалось нереальным, так что стали самостоятельными, независимыми вузами бывшие филиалы МЭГУ в Новосибирске, Уфе, Ростове на Дону, Краснодаре.

Далее, все свободные средства МЭГУ (очень большие в 1993 году) пошли не на покупку собственного помещения (что в то время было легко сделать, поскольку многие здания продавались за гроши), а на оплату офиса и содержание сына в США, который не только не создал вуза, но даже не смог организовать курсы английского языка, где бы русские студенты могли проходить стажировку (хотя в МЭГУ уже велась запись на такие курсы). Лишь позже по многим поступкам и косвенным намекам самого Н.Н. Халаджана преподаватели стали понимать, что он хотел переехать на постоянное место жительства в США, и даже подбирал там жилой дом в Калифорнии, но на него не хватило денег. А в Москве МЭГУ и спустя три года продолжал ютиться в школьном здании, что совершенно не соответствовало размаху его деятельности. И студенты, и преподаватели почувствовали себя обманутыми.

Через три года состоялся первый выпуск МЭГУ, и тут выяснилось, что дипломы МЭГУ не соответствую государственным стандартам, поскольку обучение менее 4 лет не считается высшим образованием. И в «справочниках по вузам» объявления о приеме в МЭГУ переместились из раздела «высшие учебные заведения» в раздел «средние специальные учебные заведения».  А в возникший Союз ректоров негосударственных вузов Халаджан не вошел, поскольку ему там не предоставили особых прав как старейшему в России негосударственному университету.

Денежный дождь, неожиданно пролившийся на МЭГУ и сокращавшийся с каждым месяцем в связи с открытием всё новых негосударственных образовательных структур, сыграл с Халаджаном злую шутку. Теперь у него появился собственный кабинет и секретарь, свой автомобиль и водитель, он появлялся не чаще трех раз в неделю, а на аудиенцию к нему необходимо было записываться заранее. Зато он мог вызвать  сотрудника  МЭГУ через секретаря в любой день и час, отменить любую лекцию или прием зачета, задержать выплату зарплаты, которая и так выдавалась один раз в месяц, на месяц, а иногда и дольше, и всё реже повышал зарплату, что в условиях галопирующей инфляции было довольно неудобно. Преподаватели были посажены на сдельную работу по проставлению зачетов, так что качество образования упало ниже всяких требований. Учебные площади арендовались во всё более далеких и старых школах Москвы, до них было неудобно добираться, а в них - неприятно работать. Пока негосударственных вузов открывалось немного, было не с чем сравнивать, однако когда они появились, сравнение оказалось не в пользу МЭГУ. Иными словами, в условиях конкуренции требования к негосударственной образовательной структуре повышались, а возможности МЭГУ, напротив, понижались.

Наконец, отсутствие ежедневного контроля за работой всех подразделений и их разбросанность по другим местам привели к тому, что ректоры академий, например, права, или экономики, оказались в положении самостоятельно хозяйствующих субъектов, встречающихся со своим президентом не чаще раза в месяц. Если в первое полугодие такое положение вещей казалось для них странным и неожиданным, то по мере того, как они решали всё большее число различных вопросов, в том числе и финансовых, они всё чаще стали задаваться вопросом, в какой мере для них нужен Халаджан. Даже в первый год ряд его непосредственных помощников уволился, создав новые вузы; теперь открывалась возможность ничего не создавать заново, а просто переписать готовые структуры с тысячами студентов на себя, оставаясь там же и делая то же самое, то есть, поступить в отношении Халаджана так же, как он в свое время поступил в отношении Нестеровой. А поскольку Халаджан теперь уже перешел к практике публичного разноса даже ректоров академий, реакция не заставила себя долго ждать. Услышав в очередной раз оскорбления в свой адрес, ректоры академии права и академии экономики встали и ушли с заседания. К этому моменту они, юристы по профессии, оформили все необходимые документы и увели с собой по поздним оценкам Халаджана, 60% студентов. Мне, однако, показалось, что ушли все 90 %. Дело в том, что число студентов каждый месяц менялось, и настоящими цифрами владели только ректоры. В структуре МЭГУ остались педагоги, журналисты и философы, общим числом примерно в тысячу человек. Юридическая академия (факультет) ушла в составе примерно 6 тысяч человек, экономическая - в составе 3 тысяч. Каждая из них стала новым самостоятельным образовательным учреждением.

Иными словами, начавшись как образовательное учреждение с педагогическими новациями, МЭГУ постепенно превратилось в некую финансовую пирамиду, которая в одночасье развалилась.

Третий журнал. Уменьшив свой объем  50 до 1 тысячи студентов, Халаджан понял, что если он не даст каких-то льгот оставшимся преподавателям, то уйдут и они. В таких условиях вышел третий выпуск журнала, первый номер за 1995 год. Здесь мне помимо заказанной статьи «Противоречия системы классического образования» (с. 17-20) разрешили, наконец, опубликовать ту саму первую статью, но уже под заголовком «Авторизованный подход к дешифровке древней славянской письменности» (с. 89-93), а также опубликовать заметку «Аутодидакты-эпиграфисты», с. 99-102, где я имел возможность написать о Шампольоне и Гротефенде.

К сожалению, здоровье А.И. Голоты к этому времени ухудшилось, и он уже появлялся в вузе очень редко, раз в пару месяцев. У него ухудшился состав крови, так что в течение года ему приходилось ложиться в больницу. Поэтому, хотя официально весь состав редакционного совета сохранился, в него был добавлен один человек, А.М. Подорожный, который фактически и выпускал этот третий номер. Оригинала-макета кроме Халаджана он никому не показывал, что, вообще говоря, по субординации правильно, однако единственную статью с рисунками, то есть, мою, со мной не согласовал, и лист размером А 4 сократил ровно в 6 раз, тогда как я рассчитывал, что он его даст как отдельную страницу журнала. В результате ни особенности выделенных мной значков, ни подрисуночные подписи размещенных там 6 рисунков всерьёз разглядеть было невозможно. Это заставило меня еще раз посожалеть о самочувствии Андрея Ивановича. Теперь к моей работе отнеслись не просто небрежно, как в заметке о моей характеристике в первом номере, но, я бы сказал, вызывающе плохо. Во всяком случае я посчитал, что не заслуживал такого надругательства над своей работой. Во всяком случае, я ради МЭГУ старался изо всех сил, и даже летом возглавил вновь открытую академию права. Но возглавлял ее до тех пор, пока не нашлось нужного юриста. Так что мое желание покинуть МЭГУ еще усилилось.

Четвертый журнал. Разумеется, и в 1994-95 годах я писал научные статьи. Теперь я понимал, что их можно будет разместить только при благоприятном стечении обстоятельств. Однако четвертый номер журнала (второе полугодие 1995 года) был посвящен международной жизни МЭГУ, к которой я не имел отношения; но, поскольку теперь реально журналом ведал А.М. Подорожный, ни одной моей даже маленькой заметки в этот номер не вошло.

Пятый журнал. Теперь, когда основные задумки Халаджана были многократно, в журнале и в отдельных брошюрах, опубликованы, он расслабился и дал возможность опубликоваться своим сотрудникам. И хотя тут опять работает тандем Халаджан-Голота, но уже не в начале журнала и не по самым ключевым темам. Во всяком случае, мне удалось разместить тут мою статью «Архетипы русской культуры» (с. 54-60), журнал «Вестник МЭГУ» № 1 (5) за 1996 год.

Шестой журнал, № 2 (6) за 1996 год вышел с двумя моими публикациями, объединенными в одну статью, с. 54-60, хотя я сдал Подорожному две статьи. Заглавие придумал тоже он, «Материалы к познанию Древней Руси». И опять со мной никто не советовался, хотя рисунки уже издали нормально. Замечу, что в последних числах августа я из МЭГУ уволился, чему был несказанно рад, и потому вовсе не ожидал, что за это мою статью поместят в журнал. Скорее наоборот, изымут. Однако этого не произошло, чему я поначалу не нашел разумного объяснения. Скорее всего, опять за меня заступился мой ангел-хранитель, Андрей Иванович. Поэтому, когда я поехал в МЭГУ получать этот номер в качестве авторского экземпляра, я зашел к Подорожному и сдал ему новую статью.

Седьмой журнал, № 1 за 1997. А тут случилось нечто необыкновенное. Где-то весной 1997 года мне позвонил А.М. Подорожный и сказал, что мою статью напечатали. И действительно,  в журнале «Вестник МЭГУ» № 1 (7) за 1997 год, на с. 65-71 была опубликована моя статья «Материалы по древнерусской мифологии и истории». Однако изменились сведения о составе редсовета, теперь заместителями главного редактора стали Ю.Ю.Иванов и Г.А. Халаджан, а в справке об авторах я уже фигурировал как «доктор философских наук, академик. Научное направление - теория и методология науки. Автор более 80 публикаций» (с. 85). Таким образом, по сравнению с первым журналом мое профессорство и десяток публикаций испарились. Так сказать, произошла усушка.

А причину необычного отношения ко мне я скоро понял: в ноябре 1997 года Н.Н. Халаджан неожиданно позвонил мне и предложил вернуться мне назад, в МЭГУ. В это время у меня была весьма стабильная и хорошо оплачиваемая должность в государственном вузе, и переходить на полную опасностей и всецело зависящую от капризов Халаджана штатную должность я не согласился. Уверен, что он мне предложил бы высокую зарплату, как это бывало уже неоднократно с другими людьми. Но через 2-3 месяца он бы ее уравнял с другими, придравшись к чему-либо. А на мою работу по совместительству  не согласился он. Так что тут ему надо было меня как-то задобрить. Кроме того, Халаджан мне дал время на размышление.

Восьмой журнал, № 2 за 1997 год вышел тематическим и без моей статьи. Тем не менее, поскольку Подорожный мне жаловался на то, что преподаватели МЭГУ пишут очень мало и очень неохотно, я сдал еще при получении седьмого номера одну статью, полагая, что, скорее всего, она станет последней. Так и получилось.

Девятый журнал, № 1 (9) за 1998 год. Здесь была помещена моя статья «Русские слоговые надписи на ювелирных изделиях», с. 79-84; здесь меня устроило воспроизведение всех 14 рисунков. Но когда я его получал где-то в феврале 1999 года, я узнал печальную новость, что где-то в ноябре 1998 года Андрея Ивановича не стало. Подорожного тоже не было, он тоже уволился или был уволен Халаджаном, его заменяла совершенно не известная мне С.В. Белякова, и я понял, что с этим вузом и его печатным органом меня более ничего не связывает. Ушел из жизни мой ангел-хранитель, чьим мнением о моих статьях я дорожил; остальным они были просто не интересны, ибо никак не были связаны с профилем вуза.

Заключение. То, что за 5 лет я смог опубликовать 11 статей, во многом было связано с весьма доброжелательным отношением ко мне Андрея Ивановича Голоты, человека необычайной доброты и благожелательности. В этом году исполняется 10 лет со дня ухода его из жизни, и данными воспоминаниями я хотел бы показать его участие в моей научной судьбе и воздать дань уважения его памяти.