В.А.Чудинов

Работа В. Казакова. В другой работе,  Вадима Казакова, «Мир славянских богов», дается панорама славянских божеств, их название и генеалогия. С удивлением можно прочитать, что Велес, оказывается, был сыном Сварога [2, с. 5]. В таком случае он оказывается Сварожичем, тогда как по данным многих источников он являлся сыном Рода, а в древности его отцом считался Лось. Почитание Месяца и Велеса отличало коровичей от сварожичей. Дажьбог оказывается по Казакову и царем Горохом и даже священным напитком Сурьей [2, с. 6]. Однако по ряду источников за этот священный напиток отвечали богиня Лада и бог Квасура, что отмечается самим Казаковым в другом месте [2, с. 9]. Зато Жива не ассоциируется Казаковым с Девой, имя Девы вообще отсутствует в его списке [2, с. 8]. Полель считается младшим братом Леля [2, с. 15], тогда как по многим источникам он оказывается средним братом, а младшим является Дид. Но у Казакова имя Дида отсутствует. Этот список нелепостей можно было бы продолжить; из него следует, что данный представитель неоязычества находится не в ладах со славянской мифологией.

Языческий манифест. В качестве третьего источника можно рассмотреть «Русский языческий манифест», опубликованный обществом “Вятичи” в Москве в 1997 году. Из раздела, посвященного самому обществу, можно понять, что создано оно в Царицыно, и предполагает изучение истории происхождения славян, знакомство с древним оружием и боевыми искусствами, осознание облика славянских богов, и изучение языческого мировосприятия предков. Есть тут и пункт о “всяческом информировании общественности о своем существовании” [3, с. 38-39]. Видимо, с этой целью и был издан «Манифест», предполагающий объединение людей “не по требованию сектантского единомыслия, а на основе общности природных и духовных ценностей” [3, с. 4]. На первый взгляд, цели чисто культурологические и направленные на выживание данной организации.

Однако ближайшее знакомство показывает, что речь идет о чем-то ином. «Есть два основных идейных направления, которые, на наш взгляд, должны определить будущее России. Это, во-первых, развитие экологических идеологий и восхождение их до государственного уровня. Во-вторых, признание ценностей культурного наследия наших предков, почитание своего рода и осознание необходимости его продления. Род объединяет людей через кровные и духовные связи» [3, с. 5]. Прежде всего, не понятно, почему будущее России должны определять только два идейных направления, а не гораздо большее их число. В советскую эпоху было разрешено только одно направление, марксизм-ленинизм, что и тогда, и теперь оценивается как идеологические шоры. Увеличение числа направлений до двух отнюдь не снимает узость идеологической базы. Кстати, высказанное пожелание относится к будущему России, а отнюдь не к ее прошлому, о чем шла речь в перечислении задач общества. Но и в этом плане заявленные цели весьма разнородны. Что касается экологической проблематики, то она уже включена в программу развития многих стран мира, так что Россия тут не только не первопроходец, но и, пожалуй, одна из последних, ставящих такие цели. Признание культурных ценностей наших предков тоже не вызывает возражения, однако культурные ценности отнюдь не исчерпываются славянским мифологическим наследием. Существовало и христианское наследие, и наследие периода Российской империи, и наследие советского периода. Однако почитание рода совершенно неясно. Род в этнографическом смысле является малой социальной группой внутри племени и в пережиточном виде сохраняется в виде кланов (например, в Шотландии или Ирландии) или тейпов (например, на Кавказе или в Казахстане). Борьба кланов за господство в политической, экономической или культурной жизни страны в подавляющем большинстве научных исследований воспринимается как серьезный недостаток ее социального развития. Возрождение даже племенных ценностей привело бы разделение нашего общества на потомков вятичей, кривичей, полян, древлян, добавив к национальным проблемам еще и племенные; однако общество “Вятичи” хочет пойти еще дальше и вспомнить, а затем начать почитать родовые ценности со всеми клановыми различиями в одежде, поведении, оценках, с кровной местью и прочими социальными институтами родового строя. Это было бы не просто анахронизмом, это отбросило бы нас в социальном развитии на тысячи лет назад, в эпоху докиевской Руси.

Возвращение к природе. «Спасение России, и человечества вообще, состоит в возвращении людей к природной среде обитания и восстановлении языческих систем восприятия Природы. Это положение раскрыто в Манифесте», — пишут его авторы на с. 5-6. — Любопытно, что означает “возвращение людей к природной среде обитания”,  к чему в свое время призывал еще Жан Жак Руссо. Можем ли мы всерьез покинуть наши города и поселиться в сельской местности в землянках, пытаясь прокормиться охотой и собирательством? Но уже нет ни тех лесов, ни тех животных, ни тех ягод, орехов и грибов, которые были прежде, нет тех чистых водоемов, в которых прежде водилась рыба, нет и самой рыбы. Прежде животных и растительных ресурсов было много, а людей мало, сейчас — наоборот. Иными словами, нет даже той природы, которая могла прокормить меньшее население; призыв вернуться к природной среде в скрытом виде означает призыв к быстрому вымиранию человечества от нехватки ресурсов. Но если невозможно вернуться к природе, если перед нами очередная, и уже совсем не новая по своему содержанию утопия, то невозможно вернуться и к мировоззрению, связанному с совершенно другой эпохой, основанному на иных взаимоотношениях человека и природы, при всей, казалось бы, притягательности такого призыва. Перед нами — очередная попытка воскрешения первобытного коммунизма, но под видом возврата к этнически определенной форме его культурной компоненты.

В «Манифесте» есть попытки научного анализа современного состояния общества, но, к сожалению, весьма несовершенные. Так, на с. 10 мы читаем: «С позиции теории этногенеза, европейский и американский суперэтносы стары и переходят от фазы инерции к фазе обскурации». Здесь улавливается терминология Л.Н. Гумилева, который разработал свою теорию применительно к России (хотя и у него неясно, по каким основаниям он относил время пассионарного толчка к той или иной эпохе). Аналогичных исследований по европейским и американским суперэтносам у него нет, ибо тут возникает масса проблем. Поэтому совершенно неясно, на основании каких соображений авторы «Манифеста» пришли к таким выводам. Пока что и США, и Европа развиваются весьма динамично, так что говорить о “золотой осени” цивилизации, а тем более о распаде культуры Швейцарии и Финляндии всего через век, то есть в начале 22-го века [3, с. 10], не приходится. Опять приходят на ум параллели с разделом марксизма о всеобщем кризисе капитализма.

Раздел о христианстве «Манифеста» является весьма жестким. «Неприемлемость христианства состоит в том, — пишут авторы Манифеста, — что оно несет в себе семитскую идеологию мировосприятия, несовместимую с мировосприятием индоевропейцев. Эта несовместимость подобна заложенной бомбе. Ключевой в ней является идея нетерпимости» [3, с. 18]. В чем состоит якобы семитская направленность христианства, в тексте не разъясняется. Что же касается несовместимости христианства с мировоззрением индоевропейцев, то можно заметить, что реальное положение дел как раз обратное, ибо практически чуть ли не все население Европы является христианским. И хотя к языческому прошлому интерес возрастает, о чем говорят и карнавалы, и встречи Нового года, и празднования Хэллоуина, однако, это интерес скорее любопытствующий, игровой, чем мировоззренческий. Эти языческие вставки в христианские праздники вовсе не отменяют христианской веры, посещения церкви, причащения и исповеди. А идея нетерпимости, к сожалению, часто присутствует практически во всех мировых религиях, это не специфическая черта именно христианства; нетерпимостью веет и от данного «Манифеста». Как раз допущение языческих праздников, ряженых, карнавалов, новогодних ёлок и прочей языческой атрибутике свидетельствует о преодолении христианством бывшей у него нетерпимости. И наоборот, чтение Манифеста убеждает в нагнетании нетерпимости неоязычниками.