В.А.Чудинов

Русский народ и малые народы России. «Особенности, в которых протекала гражданская война 1918-1922, заставила центральную власть, оказавшуюся у большевиков-коммунистов, использовать для победы малые народы России, расплачиваясь предоставлением этим народам политической автономии в земельных уделах. Белые, пытавшиеся оказать новой власти сопротивление и состоявшие главным образом из русских, имели против себя противников инородцев (башкиры, татары, горцы Кавказа) и иностранцев (евреи, китайцы, венгры, чехи). Гражданская война, таким образом, приобрела характер не социального или религиозного, а межэтнического и межнационального конфликта» [1:44-45].

Доля истины здесь есть. Против русских действительно сражались разные народы Российской империи, но и русские тоже. Только не «особенности гражданской войны» породили этот «интернационал» народов, а разжигаемая большевиками ненависть, причем не только к «Империи», но еще и ко всему русскому. Уже до революции большевики встали на позиции поражения Российской империи во время Первой мировой войны. Да и лозунг «пролетарии всех стран, соединяйтесь», был столь же международным. Ленинцы готовили революцию именно в России и для России, и если Маркс, пророча революцию в Великобритании, ничего не говорил о чрезмерной национальной гордости британцев, то Ленин как раз развенчивал национальную гордость именно великороссов. Так что историки тут ставят телегу (особенности гражданской войны) впереди лошади (пробуждение ненависти к русским).

Опять-таки удивительно, но историки не анализируют этнический состав самого большевистского руководства. Этнических русских среди них было крайне мало. В основном это были инородцы (представители малых народов) или метисы. У В.И. Ульянова отец был калмыком, мать - еврейкой. У И.В. Джугашвили мать была, скорее всего, грузинкой, а отец - судя по его отчеству и фамилии - скорее всего, евреем. И такого рода метисов, возможно, было большинство. Именно их будущее в Российской империи представлялось туманным, поскольку они не принадлежали к господствующему этносу. А если так, то проблема этнической принадлежности решалась ими однозначно: все народы России равноправны. В политическом плане с этим можно согласиться, но в плане реальной политики - нет. Разные народы в силу своего исторического развития имеют разные особенности культуры, языка, трудолюбия, ответственности. И там, где русский человек справится с поручением через «не могу», инородец спасует.

«Когда война закончилась, оказалось, что большая часть России - это «союзные», «автономные», «народные» и тому подобные республики (коммуны, округа и т.п.) с собственными законами, правителями и властными кланами, состоящими, само собой разумеется, из инородцев» [1:45]. Историки, авторы этих строк, воспринимают это положение как вынужденное следствие гражданской войны, а не как заранее спланированную еще до революции акцию по уничтожению всего русского. На одну Российскую федерацию в СССР приходилось 15 (позже 14) нерусских республик. Чисто формально, Советский союз лишь на 1/15 часть имел отношение к русскому народу. Но и внутри России существовало огромное количество нерусских автономных республик, где-то более 10. Так что, с учётом этого, чисто формально на долю русского присутствия в СССР приходилось менее 0,1%. И это притом, что доля русского населения в СССР никогда не составляла менее 80%. Понятно, что одним лишь следствием из «особенностей гражданской войны» этот феномен объяснить невозможно.

«Пришлось изобретать СССР, интриги вокруг которого достаточно отчётливо прослеживаются в дискуссиях среди руководства РКП и в партийной публицистике. Написанного в то время вполне достаточно для того, чтобы исчезли всякие иллюзии относительно того, почему военно-хозяйственная диктатура должна была пойти на нарочито-вызывающий децентрализм в государственном устройстве» [1:45].

И опять меня не устраивает формулировка. СССР никто не «изобретал» по необходимости. Создавалось «государство рабочих и крестьян», без указания на этнос, поскольку «у пролетариата нет отечества». Если власть устанавливалась не «русская»,  и даже не «российская», а «советская», то и союз должен был стать не «Русским» и не «Российским», а «Советским».

Заметим, что в названии республик мы уже встречаем слово «Российская» (но не «Русская», что было бы точнее), но оно тут же разбавлено и словом «Федеративная», и словом «Республика» (оба слова - нерусского происхождения). Так что сокрытие русского этноса в названии было совершено профессионально. И это показывает, что создать такое название не «пришлось сделать» в качестве вынужденной меры, а было продуманным заранее и блестяще осуществленным деянием.

«Суть идеологии, которую исповедовал режим, заключалась не только в показном пролетарском интернационализме. В качестве своего главного врага он рассматривал никогда не существовавший «великодержавный русский шовинизм» [1:45]. - Соглашаясь с этим положением по сути, я хотел бы обратить внимание на  то, что руководство СССР названо тут «режимом». Так обычно обозначают руководителей вражеского государства.

«По крайней мере, до 1936 года, Советская Россия представляла собой страну, в которой официально отрицалось предшествующее развитие и всё русское подвергалось беспощадному запрету и уничтожению. Запрещалось преподавание истории, она фальсифицировалась «исторической школой Покровского», искоренялось православие, уничтожались храмы  и русская архитектура, переименовывались города и улицы, преследованию подвергалась русская интеллигенция, она вытеснялась из столиц, усиленно создавались инородческие руководящие кадры, которым прививалась ненависть к русскому. При желании можно продолжить этот список «мероприятий», в результате которого должен был возникнуть новый человеческий вид: вместо русского так называемый «советский человек» [1:45].

Авторы правильно отмечают этот процесс, но, однако, придавая ему некую самостоятельность. Между тем, он вполне вписывается в установку: «Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног. Молодёжи хотелось создать не только новое общество, но и нового человека, и на этих струнках популизма играло тогдашнее руководство.

«Не приходится удивляться, например, тому обстоятельству, что академик А.Д. Сахаров, родившийся в 1922 году, исповедовал антинациональные, русофобские взгляды. Он так воспитывался не только семьёй, но и школой, институтом, самим обществом. В его воспоминаниях можно найти признание, что он услыхал слово «русский» только в 1937 году» [1:45-46]. - Имеется в виду творец водородной бомбы СССР. Но если он не относился к русскому этносу, то ему это слово вряд ли было нужно. Так что данный пример можно считать не вполне удачным.

«Ситуация несколько изменилась в 1941 году накануне войны и продолжала колебаться в сторону национального строительства вплоть до 1953 года. Затем эта тенденция окончательно прекратилась, сменившись идеями «дружбы народов», «социалистического содержании в национальных формах», «новой исторической общности людей», «общенародного многонационального государства», «строительства материально-технической базы коммунизма», развёрнутого социализма» и тому подобных чисто схоластических конструкций» [1:46].

Тут я тоже не могу вполне согласиться с авторами. До войны и во время войны надежда на подготовку к войне и на победу в ней могла быть связана только с русским народом. Другие народы, например, чеченцы на Кавказе или крымские татары, которые исторически воевали с русскими, не считали себя обязанными защищать СССР. Часть из них хлебом-солью встречали гитлеровских «освободителей». Так что говорить о том, чтобы можно было опираться на таких, с позволения сказать, «помощников», было бы неправильно. Опять-таки, дело заключалось не в том, что эти народы страдали патологической  русофобией или являлись в каком-то отношении непатриотичными, а о том, что за годы советской власти проблеме разумного освещения их исторического прошлого не уделялось должного внимания со стороны партийного руководства. Это - просчёт идеологии.

Сама по себе идея «дружбы народов» никак не может быть названа «чисто схоластической». Народы могут и должны дружить, однако дружба предусматривает уважение. Когда кавказцы предпочитают справлять свою свадьбу на территории Москвы, они должны понимать, что русские им оказывают гостеприимство, а если они при этом начинают стрелять на Тверской улице, то они явно злоупотребляют  братской дружбой. У русских стрельба на улицах не принята.  Точно так же русские во время православного  Крестного хода не перекрывают уличного движения ни в одном городе России. А приехавшие в Москву мигранты-мусульмане в дни мусульманских праздников заполняют все прилегающие к мечети улицы настолько, что парализуют уличное движение. Это - тоже злоупотребление дружбой.  И если не пресекать такие формы злоупотребления, то подобная «дружба» вскоре превратится в форму насильственного навязывания чужой культуры, что недопустимо между дружественными народами.

Что касается других лозунгов, то и тут не все можно считать схоластическими.

Учение Маркса и реальная практика. «Марксистско-ленинские схемы, являвшиеся теоретической основой управления, превратившись в догмы, перестали развивать как науку, так и практику. В конце концов, государственные институты СССР рухнули под давлением внутренних обстоятельств. Они не выдержали нагрузки. Что именно послужило их падению?

Обобществление всего хозяйственного комплекса  не превратило его в один «концерн» и не допустило членов общества к присвоению той части процента на основной капитал, который должен реализоваться в качестве фонда личного потребления. Вновь созданный «концерном» валовой внутренний продукт, представляя собой общественный фонд, не распределялся между производственным населением в соответствии с принципом трудового участия.

Режим на протяжении всего периода своего существования так распределял (через фонды и лимиты) и обменивал (через цены и дотации) материальные ресурсы, что перекачивал их большую часть для потребления из русских территорий, где они создавались, в инородческие, где они потреблялись. Благодаря такой политике в русском населении постепенно утрачивалась экономическая потребность в общенациональном хозяйстве. Чем мощнее оно становилось, тем меньшая доля ею произведенного доставалась русскому населению. По сути дела в СССР реализовался экономический  закон абсолютного и относительного обнищания русских и обогащения инородцев» [1:46].

Честно говоря, я не очень усматриваю здесь отступление от ленинизма, хотя согласен, что в марксистскую теорию это не вписывается. Однако если ленинизм полагал, что всё русское следовало постепенно принижать до уровня любого этноса СССР, то политика обнищания русского населения и обогащения национальных окраин соответствовала этому в полной мере. К сожалению, можно еще раз констатировать со стороны авторов отсутствие различения понятий марксизма и ленинизма. Но ленинизм был отвергнут уже западноевропейскими марксистами в самом начале революционных преобразований в России, так что говорить о том, что его применение приводило к национальному не то, что угнетению, но ослаблению русского этноса, значит, просто повторять то, что было ясно с самого начала.

«Чем больше сил тратилось русскими в производстве, тем меньшая доля произведенных продуктов возвращалась им в виде предметов потребления. Соответственно в зонах преимущественного проживания инородцев происходил противоположный процесс. Чем меньшая их часть вовлекалась в непосредственное производство, тем большая доля средств потребления оказывалась в их распоряжении. Например, в течение десятилетий на трудоёмкий картофель, производимый в русских территориях, цена за 1 кг составляла 0,1 руб., а за нетрудоёмкие цитрусовые, производимые в Закавказье инородцами, - 3 руб.» [1:46-47].

Сопоставление весьма показательное. Однако пример неоднозначен для понимания, ибо одновременно в нём можно усмотреть и иную тенденцию: разную доступность предметов питания повседневного спроса и деликатесов. При стоимости цитрусовых в 30 раз дороже картофеля этих деликатесов потребители покупали их соответственно меньше (хотя, разумеется, и не в 30 раз меньше), и тем самым реальный заработок продавцов цитрусовых оказывался хотя и выше, чем продавцов картофеля, но не в 30 раз. К тому же часто транспортные расходы у кавказцев оказывались выше, чем у потребителей картофеля из той же  области. Но, разумеется, льгот по занятию сельским хозяйством у кавказцев, а тем более, у грузин, было больше, чем у русских. А в последние годы советской власти колхозникам и рабочим совхозов при уборке урожая стали помогать горожане, и за счёт этой новой формы «барщины» горожан себестоимость картофеля для селян уменьшалась.

«На протяжении 30 лет, предшествующих падению «коммунистического» строя, косвенные формы неэквивалентного обмена дополнились формами непосредственной эксплуатации. На инородческих провинциях страны развёртывались новые производственные мощности, для работы на которых из русских территорий специально завозилась рабочая сила, которую в дальнейшем, в процессе и после распада СССР, подвергли еще и политической дискриминации (промышленные комплексы Эстонии, Латвии, Литвы, Татарии, Башкирии, Азербайджана, Узбекистана, Казахстана, Якутии и др.)» [1:47]. - Тут авторы тоже не вполне правы: во-первых, это происходило не против желания руководителей соответствующих республик, а, во-вторых, от такого распределения работники на любом этапе могли отказаться. Так что строительство производства на национальных окраинах происходило по взаимному согласию России и национальных окраин, что в какой-то степени не только усиливало эти окраины в промышленном отношении, но и обогащало русских работников как в плане опыта, так и в плане заработной платы. В рамках СССР это было просто одним из способов миграции рабочей силы, что характерно, например, и для современных США. Другое дело, что после распада СССР русские работники в этих, теперь уже независимых, государствах, в  один момент оказались «не гражданами» со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями. Возможно, что усилению национальных окраин придавалось большее значение, чем усилению центра, но об этом авторы не пишут, хотя это и есть «ленинизм».

«Центральная, Северная, северо-Западная части России, Урал и Сибирь обезлюживались, разорялись, спивались и вымирали, тогда как инородцы Прибалтики, Бессарабии, Украины и Новороссии, Кавказа, Закавказья и Туркестана накапливали денежные и материальные средства и усиленно размножались. Возникло имущественное неравенство не только между отдельными территориями, но и между отдельными этносами. Русские всегда оказывались в положении бедных продавцов и бедных покупателей, а инородцы -  богатых продавцов и богатых покупателей.

Таковы в общих чертах экономические предпосылки, создававшие нестабильность. Она усиливалась благодаря этнополитическим факторам» [1:47].  - Авторы перечисляют регионы России почему-то в терминологии Российской империи, что сбивает читателя с понимания: о каком периоде идёт речь? В Советском союзе не было ни Бессарабии, ни Новороссии, ни Туркестана, хотя в предшествующем повествовании шла речь о «30 годах, предшествующих падению «коммунистического» строя».  Если речь шла о Российской империи, то причём здесь выступления авторов против марксизма - русский император никогда не был марксистом. Да и трудно сказать, что Свердловск, Новосибирск и Томск в советское время спились и обезлюдели, а Кишинев или Ашхабад стали сказочно богатыми. Так что тут авторы что-то напутали.