В.А.Чудинов

Записи в научном дневнике. У меня имеется несколько научных дневников по разным отраслям знания; как раз недавно я начал новую тетрадку лингвистического дневника, куда записывал свои наблюдения над корнями русских слов. После семинара с участием Г.С. Гриневича и последующим разговором с Л.Н. Рыжковым, вернувшись домой, я сделал такую запись: 25 января 1993 года, понедельник. После разговора с Л.Н. Рыжковым: общее направление развития слова. «1. Я ему сказал, что первоначальное единство было слово = звуку = наглядному знаку. Сейчас я хотел бы назвать этот период сакральным, а саму единицу - сакремой. Она неразложима на слова или семемы, на морфемы и фонемы. Обладала сакрема и сакрально-эзотерическим смыслом. Дальше - то, что я не обсудил подробно - этап монофона. 2. На следующем этапе развития языка некоторые варианты сакрем стали чуть-чуть различаться смыслом, например, СЬ-СЕ-СИ-СА-СО-СУ-СЫ-СЪ или НЬ-НЕ-НИ-НА-НО-НУ-НЫ-НЪ. С другой стороны, появились и более устойчивые сочетания сакрем, например, СЪ-НЪ, или, что то же самое, НЪ-СЪ. Наметилась дифония. 3. На третьем периоде семантика начинает связываться с согласным звуком, тогда как гласные вносят лишь небольшой семантический оттенок. Но это важно: сакрема начинает члениться на семемы начальную (инициаль) и конечную (финаль). С этого момента можно говорить о микролингвистике. Теперь требуется столько пиктограмм для обозначения сакрем, сколько значений закрепляется в гласных (если для нового значения нет соответствующего звука, сакрема просто считается омонимом). Пиктограммы становятся звуковыми алфавитами, отражая отдельно СЬ, отдельно СЕ или СИ и т.д. 4. С другой стороны, на третьем этапе возникаети различие в семантике между СЪ-НЪ и НЪ-СЪ, поскольку сакремосочетания становятся словом. Так возникает макролингвистика. Смысл слов СЪНЪ и НЪСЪ уже плохо выводится из сакрем СЪ и НЪ, которые еще сохраняются в языке. Но и два значка слогового письма, поставленные вместе, теперь приобретают новый смысл. Возникает иероглиф, который уже можно разделить на составные части с натяжкой. Это - тетрафония. 5. Самым существенным оказывается четвертый этап, когда слово подвергается переразложению; теперь оно уже делится не на сакремы, а на морфемы. Это - коренная ломка самой основы языка. Структура СГ-СГ переразлагается на структуру СГС-Г, где первая часть, инициаль слова, которая и на уровне сакрем (инициаль дифона или тетрафона) была сильнее семантизирована, получает лексический смысл и становится корнем, а вторая часть слова семантизируется слабее и становится окончанием. Из этого следует, что к данному корню можно ради объединения слов присоединять не только их собственные, но и любые окончания. Это - трифония. 6. Это переразложение тотчас ломает фонетическую оболочку, ибо теперь осмыслены как целое лишь три звука, но не два, следовательно, бывшие сакремы становятся слогами, силлабами, а их знаки образуют силлабарий. Поскольку из силлабария уходит семантика, знаки постепенно теряют один звук, обычно менее значимый - гласный, но иногда и первый согласный; этот процесс назовем литераризацией силлабариев. Тем самым теряется их сакральный смысл. Но одновременно каждому звуку придумывают новое название - Аз, Буки ... вместо Алеф, Бет ..., и Алеф, Бет ... вместо еще более ранних. Это процесс назовем профанацией силлабариев, которая можт совершаться неоднократно. 7. На пятом этапе всякая память о свкреме изглаживается. Исчезает основной гласный звук, который воспринимается как редуцированный; на Руси падение редуцированных произошло в IX-XI веках. В слабой позиции этот звук исчезает вообще, в сильной - заменяется другим гласным, например, именит. СЪНЪ, род. СЪНА переходит в именит. СОН, родит. СНА. С другой стороны, НЪСЪ-НЪСА становится НОС-НОСА. Остается неясным для потомков чередовние звуков в корне СГС - ССГ. 8. Следовательно, после пятого этапа ликвидируется древняя структура слова, соответствующая слоговому письму. Соседство согласного с другим согласным стало вести к озвончению и оглушению, к палатализации или к отверждению; сочетание согласного с чужими гласными создает и носовые звуки, и дифтонги. Поэтому знаки слогового письма с одной стороны не передают новых звуков, а с другой - добавляют гласные там, где их нет. Поэтому силлабические знаки заменяются алфавитными, чем и завершается профанация языка . 9. Профанированный язык готовит культуру к замене своей веры и других элементов культуры на любые чужие. Язычество заменяется христианством на Руси». Такая схема у меня появилась от попыток совместить звуки речи и знаки письма под влиянием выступления горячего сторонника слоговой письменности Л.Н. Рыжкова, а также вписать слоговое письмо в мои представления о возникновении индоевропейского корня из трех звуков.

Первое знакомство со статьей Г.С. Гриневича. Теперь, увидев автора публикации так сказать "живьем", я мечтал обрести его статью, которую Л.Н. Рыжков мне принес через пару недель после того памятного заседания и подарил вместе со всем журналом "Русская мысль", и тут уже я ее не просто прочитал, но изучил. Подкупающая легкость чтения мне очень понравилась, и если все было так, как описывал Г.С. Гриневич, то до получения новой информации по истории Древней Руси из первых рук было, что называется, рукой подать. Поэтому дня три я был весьма увлечен открывающимися перспективами, и даже начал набрасывать первые строки отзыва, который начинался так: «Открытие Г.С. Гриневича (Гриневич 1991), показавшего существование праславянской письменности на основе слогового письма, эпохально и выходит далеко за рамки чисто славянской истории. Даже открытие в 1947 году А.В. Арциховским берестяных грамот в Новгороде, что доказывало существование широко развитой грамотности, оказывается более скромным в той панораме духовного развития России, которая сейчас развернулась перед изумленным читателем письмен наших далеких предков. Оказалось, что грамотность имела широкое распространение не только в Х-ХIII веках, но и многими тысячелетиями раньше». Оставив свободное место для завершения этой хвалебной мысли (как и многие рецензенты, я приписывал этому эпиграфисту значимость проблемы, а не оценивал его собственный реальный вклад), я перешел к обоснованию подобного вывода: «После того, как улеглись первые восторги, естественным импульсом было подвергнуть очень важные утверждения Гриневича проверке со всех сторон - графической, смысловой, исторической, лингвистической и других. Первая проверка - насколько точно проведена Гриневичем дешифровка». Но по поводу дешифровки Гриневича говорить было тоже рано, надо было посмотреть, насколько он прав в том, что составленный им силлабарий подходит к чтениям новых, незнакомых текстов.

Тем не менее, я сначала смотрел на эту статью глазами обычного культурного человека, не эпиграфиста. Я помню тот прилив энтузиазма, который меня охватил после ее чтения, статью мне хотелась читать и перечитывать многократно. Если кратко сформулировать особо запомнившиеся моменты, запечатлевшиеся в сознании и идущие как от самой статьи, так и от моей реакции на нее, то они будут следующими. 1. До Г.С. Гриневича никто проблемой чтения славянского слогового письма не занимался, да и вряд ли подозревал о его существовании. Поэтому именно этому исследователю принадлежит честь обнаружения данной проблематики и сбора по ней большого материала, и, следовательно, он первопроходец, создатель нового направления славистики. 2. Самое главное достижение Г.С. Гриневича - создание двух силлабариев, чисто славянского и обобщенного, вбирающего в себя достижения разных вариантов славянского письма. Это, собственно говоря, и называется дешифровкой. Такая дешифровка окончилась определением значения 76 славянских слоговых знаков и 121 "праславянского" знака, следовательно, он и является первым дешифровщиком славянских знаков, подобно тому, как Франсуа Шампольон - первый дешифровщик египетской письменности. 3. Создание силлабариев велось строго научно на базе примерно 150 текстов методами акрофонии, этимологии, создания эпиграфических рядов и последующего "озвучивания" полученных в них графем. 4. Применив полученный "ключ", Г.С. Гриневич без какого-либо труда и совершенно однозначно определил содержание порядка 30 славянских текстов, проявив себя уже не только в качестве дешифровщика, но и эпиграфиста. И хотя некоторые надписи не совсем понятны, но, с одной стороны, они передают звучание древних языков, а с другой - эпиграфист мог вначале предложить не самый лучший вариант чтения, так что со временем будут предложены более совершенные варианты. Главное же в том, что надписи у него читаются, чего у прежних эпиграфистов не было. Иными словами, этот эпиграфист сделал работу за профессионалов и посрамил их своими достижениями, не будучи специалистом. Поэтому кое-какие огрехи в его работе простительны. 5. Г.С. Гриневич показал, что надписи относились не только к X-XIII векам, но существовали в черняховское, трипольское и более раннее время, вплоть до пятого тысячелетия до н.э. И поскольку все они понятны современному русскому человек, ясно, что славянская письменность - древнейшая в мире. А это уже - открытие мирового значения. 6. Сугубо научную проблему этот автор смог облечь в весьма популярную, доступную и занимательную форму, что прибавляет к его достоинствам и качества журналиста-популяризатора.

Так я представлял себе значение этой статьи по свежим следам, такого типа аргументы я слышал от многих почитателей творчества этого энтузиаста и позже, когда стал излагать свои критические замечания. На мой взгляд, все они обусловлены двумя причинами: слабой информированностью читателя по данной проблеме и популярным стилем статьи. Однако, все эти шесть пунктов в той или иной степени рассыпаются, стоит лишь рассмотреть их более внимательно. Так, в отношении предшественников Г.С. Гриневича собранные мною позже сведения дают достаточно обширный материал, из которого следует, что данный исследователь не только не был первым, но даже не попадает в первый десяток. И даже в качестве собирателя надписей первыми коллекционерами материала по слоговому письму выступили еще в далеком 1836 году два слависта: М.П. Погодин и Ф.Н. Глинка. Что же касается силлабариев, то часть знаков в них определена верно, но меньшая часть, причем и эта доля скорее угадана; преобладающая же часть просто не верна. Но ведь и Н.А. Константинов угадал некоторые знаки! Правда, у Г.С. Гриневича процент угаданных знаков выше, но все же он не позволил верно прочитать ни один текст из примерно 30! Однако о каком-либо научном подходе к определению знаков здесь не может быть и речи, а вся применяемая терминология служит лишь для маскировки угадывания знаков эпиграфистом. Что же касается легкости чтения, то как раз она и подозрительна - не рассматриваются многочисленные другие варианты. А то, что предлагает исследователь, в большинстве случаев неудобоваримо. Все надписи, старше средневековых, могут обладать иной системой письма, и это вначале следует вывить. А пока этого не сделано, вывод о древности слоговой письменности будет преждевременным. Наконец, легкость изложения, как оказалось, было следствием правки статьи в редакции журнала "Техника молодежи", а не заслугой автора.

Таим образом, статья породила как почитателей таланта данного исследователя (людей, далеких от эпиграфической деятельности), так и его критиков. Но статья все же представляет собой малую литературную форму, миниатюру, где, по законам жанра, не всегда можно как следует развернуться. Поэтому для окончательных выводов следовало дождаться выхода монографии.