В.А.Чудинов

Якобы наука археология в античности. Ученые Древнего Рима и Древней Греции пытались исследовать и описывать древности, связанные с религиозным поклонением. Само слово археология появится в текстах греческих авторов в значении знания о прошлом. А в Древнем Риме древностями торговали антикварии. Существовала практика разграбления древних городов с целью найти старинные предметы, чтобы потом их продать. В этих условиях появились первые подделки. Поэтому нужна была атрибуция. Великий сатирик Марциал написал замечательное двустишье:
«Всё, что подделал не ты,
Думаешь древняя вещь»? 

Эта фраза уже в то время была очевидной - нужно разбираться в древностях, чтобы их собирать. Так возникла археология» [3].

Как видим, археолог работает в академической парадигме: сначала «Древняя» Греция, затем «Древний» Рим. Хотя они существовали позже эпохи Рюрика. А об археологии эпохи Рюрика - ни слова!

Средневековая якобы наука. «В средние века археология имела своеобразную форму, но не менее интересную. В те времена ценилась святость предметов - реликвий. Под реликвиями понимали, прежде всего, останки мучеников, для поиска которых проводились раскопки. Первым археологам попадались не только священные предметы, но и по-настоящему древние вещи, вызывающие интерес. Истинная наука начинается тогда, когда мы задумываемся над тем, почему мы думаем о предмете так, а не иначе. И это очень важная вещь. Почему нас интересует этот предмет? Что нас заставляет им интересоваться? Вот с этого момента зародилась настоящая современная археология.     

Первые организованные раскопки начинаются в эпоху Ренессанса вместе с процессом осмысления - а что делать с найденным предметом, какой смысл несет находка? В Италии в XVI веке археологи впервые спускаются в катакомбы. Но не с целью найти какие-то «красивости», а с целью изучить древности. 

Весь путь археологии описывать сложно. Это широкая область знаний со своими взлетами и падениями. И если говорить о строго методической археологии, то формируется она довольно поздно. И в этом смысле археология, конечно, намного моложе других наук. Только в середине XIX века появляются серьезные методики, на разработку которых уйдет 100 лет. И лишь к середине XX века кристаллизируется то, что мы сегодня называем археологией».

Опять-таки, с точки зрения методологии науки этот период развития знания до середины ХХ века следует назвать ПРЕДНАУКОЙ, чего, однако, Беляев не делает.

Современная археология. «Современная археология - это очередной этап. В середине ХХ века она пыталась попасть в число точных наук, но ей это явно не удалось. Археология требует достоверного знания и точности, но в пул точных наук, в которых используется свой математический язык, она не продвинулась, попав в такие болота, из которых сложно было выбираться. "МНЕ БЛИЗКИ ЭПОХИ РАЗГОВАРИВАЮЩИХ ЛЮДЕЙ, ПИШУЩИХ ЧТО-ТО. МЫ НЕ ЗНАЕМ, КАК ЛЮДИ ГОВОРИЛИ ДРУГ С ДРУГОМ ДО ПОЯВЛЕНИЯ ПИСЬМЕННОСТИ. НО С НАЧАЛОМ ПИСЬМЕННОЙ ЭПОХИ МЫ УЖЕ МОЖЕМ С НИМИ «ОБЩАТЬСЯ»" И сейчас археология вновь осознает, что область естественных наук ей гораздо ближе. Ранние периоды развития археологии являются, в сущности, накоплением естественнонаучных знаний с применением методов естественных наук. Хотя сама археология, конечно, наука историческая. 

- Все науки, так или иначе, пытаются ответить на какие-то вопросы. На какой главный вопрос стремится ответить археология? 

- Если говорить о главном вопросе, то я не думаю, что археология чем-то отличается от любой другой науки. Она стремится ответить на тот же цикл вопросов: как устроен мир? Зачем в нем появился человек? Когда он появился? Как он думает? И почему он думает так, а не по-другому? В конечном счете, на все эти вопросы должна отвечать именно археология.  В этом смысле археология - широкая наука. Она занимается природной средой, в которой человек обитает и частью которой является. Также она близка к физической антропологии и разным областям биологии. И, конечно, она выходит далеко за пределы этих границ, попадая туда, где живет язык и речь. Ведь археологические памятники - это часто говорящие памятники. Для всех археологов это значимо, но в разной степени. Мне близки эпохи разговаривающих людей, пишущих что-то. Мы не знаем, как люди говорили друг с другом до появления письменности. Но с началом письменной эпохи мы уже можем с ними «общаться». И это как раз то, чем занимается моя археология. Хотя некоторые так не считают - мол, археолог выкопал какой-нибудь архив клинописных табличек и руки умыл. А дальше начинают работать филологи, лингвисты, историки древнего мира. Но это не вполне так. Именно археолог формирует весь контекст найденных древностей» [3].

Хочу заметить, что это - очень важное утверждение. Например, если надпись  на артефакте русская, а по убеждению археолога, она - латинская, он позовёт для её чтение эпиграфиста, владеющего латинским языком. А если она на латинском языке «не проходит» (таких слов, окончаний и приставок на латыни не существует), археолог заставит эпиграфиста придумать некий «древнелатинский» язык, где надписи на этом придуманном языке искусственно придадут хотя бы какой-то смысл.  

Спутники археологии. Археология идет рука об руку с эпиграфикой, филологией, дисциплинами, изучающими мифологию и так далее. И, конечно, археология неразрывно связана с древним искусством. В учебных заведениях Запада археология зачастую объединена в одну кафедру с историей искусства. И в этом есть смысл. Хотя многие археологи стараются от этого откреститься. Но я думаю, что не стоит с водой выплескивать ребенка» [3].

Увы, археология не идёт рука об руку с русской эпиграфикой эпохи Рюрика. Этих надписей она просто не замечает!

Археология как понятие. «На Западе очень любят археологию как понятие, там она представлена в самых разных вариантах - археология книжного переплета, археология чернильниц и так далее. Собственно, при желании и любого из нас можно описать археологически. 

- А вспомните свою первую экспедицию. Какие были эмоции? Каково это было - оказаться там?             

- Эмоции были бурные. Большинство археологов начинают с экспедиций, будучи студентами и даже школьниками. Но в моем случае было иначе. Я выбрал археологию как научную дисциплину, которой буду заниматься, примерно в 7-8 классе. Я стал читать книги по археологии и возрадовался невероятно, потому что книги с грифами Академии наук оказались мне понятны. Конечно, некоторые термины были неизвестны, но всегда можно было посмотреть значение в энциклопедии. В целом же это абсолютно человеческая речь, с которой можно иметь дело. Мне очень нравились школьные учебники по истории, университетские по археологии. Но я немного тревожился по поводу экспедиций, потому что даже школьники знают, что одно дело - теория, а другое - практика. Но когда я впервые попал в экспедицию, то пришел в бурный восторг. Мне страшно понравились люди, с которыми я приехал. Это были совершенно особые люди. Они формировали свою социальную среду и свою иерархию, иную, чем в городской жизни.

Работа в экспедиции - это бесплатный фитнесс на свежем воздухе. При этом она еще и научная. Но это и великолепный отдых - салон на открытом воздухе, где можно слушать других, раскрыв рот. Так что первая экспедиция была действительно прекрасной. В дальнейшем почти никогда экспедиции меня не разочаровывали. Но их было сравнительно немного. Я археолог немножко нетипичный. В самой Москве у меня большое поле для изучения, поэтому я не так много езжу. Но, конечно, все археологи поневоле путешествуют, потому что памятники не перевезешь к себе в город для исследования. Нужно отправляться к ним. 

- А насколько важен психологический климат между участниками экспедиции? 

- Для науки это очень важно. Помните фильм «9 дней одного года»? Этот фильм всех привел в науку. Там речь идет о физиках-ядерщиках, но описываемые там ситуации подходят для любой научной дисциплины. В фильме показано удивительное ученое братство - люди, которые и занимаются наукой, и живут в ней. Все их контакты, все их разговоры, беседы, танцы, веселье - всё это, в конце концов, замешано на науке. Так и у Стругацких, где понедельник начинается в субботу. Это правда так - вся жизнь «сплошняк», без выходных и почти без сна. Не скажу, что без этого нельзя создавать науку, но это то, что нужно во многих отношениях. Нужно находиться внутри процесса. Самый простой способ работы - коллективный. Наука вообще вещь коллективная. Даже представители теоретической физики, требующей индивидуальной работы мозга, нуждаются в общении. Особенно это важно в рамках дисциплин, связанных с полевыми исследованиями - геологии, археологии, ботанике, ихтиологии и пр. Это необходимо и для научных результатов, и, разумеется, для самих людей» [3].

Сравнение с экспериментальной физикой неправомерное. Ускорители заряженных частиц проектируются и создаются самими физиками для проверки тех или иных предположений. И свойства этих ускорителей рассчитываются специально под параметры ожидаемого результата. Что же касается содержания раскапываемого объекта, то оно никак не создаётся археологами, а имеет собственное историческое происхождение, зачастую никак не соответствующее предположениям археологов. Однако повлиять на природу взаимодействий элементарных частиц физик никак не может, тогда как археолог вполне имеет возможность переделать археологический объект под свои предположения, оставить в земле те артефакты, которые противоречат предположениям, совершенно иначе назвать иные артефакты, чтобы они соответствовали предположениям, короче говоря, исказить реальность в пользу своей гипотезы.

И недаром речь в диалоге пошла об эмоциях, которые свойственны не науке как форме общественного сознания, а искусству. Получается, что археология в каком-то смысле родственна не столько ядерной физике, сколько жанру документального кино. Во время Великой отечественной войны фильмы о взятии войсками Красной армии того или иного населённого пункта снимались не во время боя, а спустя несколько дней после него, когда и операторы, и наступающие войска  не подвергались смертельной опасности, и когда направления ударов диктовались не военными офицерами из штаба операции, а  замыслами сценариста. Иначе говоря, некоторые документальные фильмы являлись игровыми, замаскированными под документальные. Вот и работа археологов является скорее жанром искусства, замаскированного под науку. Археология должна доказать те или иные положения исторической науки найденными артефактами.  Найти их надо непременно!

Собственные достижения. «- Какими достижениями вы больше всего гордитесь как археолог? Что считаете важным? 

- Иногда даже самые маленькие «штучки» оказываются очень важными. Я очень люблю свои иконографические штудии, над которыми работал в 90-х гг. Мне удалось совсем маленькие предметы описать другими словами, в силу чего они получали совершенно иное истолкование. То есть то, что было белым, стало, примерно, черным, и наоборот. Кажется, что это не имеет прямого отношения к современной археологии. Но на самом деле имеет, потому что археология - это, прежде всего, точность видения, точность в описании предмета, раскопа, слоя. Главное здесь - точно описать предмет, и дело даже не в словах. Вы должны увидеть то, что нуждается в описании. Это очень важная вещь. Если говорить о научно-организационной деятельности, то я фактически переформатировал и, в значительной степени, создал заново археологию монастырей, прежде всего московских, и древнерусских в целом. Нельзя сказать, что до этого она не существовала. Но она не была артикулирована, не имела своего названия и структуры.            

На Западе она существовала давно. На самом деле мы часто идем параллельным путем. Это типичная конвергенция. То, что мы открываем здесь, уже открыто или будет открыто за рубежом. Но в этом нет никакой беды. Мы не идем по следам друг друга. Мы сами открываем те же самые факты заново. Соединившись с фактами, найденными на Западе или на Востоке, в других странах мира, они обретают гораздо большую объемность. Факты становятся серьезнее, глубже, интереснее, чем если бы они были открыты лишь в одном месте. Так устроено гуманитарное знание. Поэтому я был очень рад узнать, что на Западе бурно развивается монастырская археология, monastic archaeology, которую мы своими руками построили в России» [3].

Замечу, что ведические храмы эта археология не исследует.

Авраамическая археология. «Другое важное направление, которое я пытался развивать - это авраамическая археология. Суть в том, что памятники авраамических религий - иудаизма, христианства и ислама - нельзя изучать в отрыве друг от друга. Занимающийся христианкой археологией должен иметь знания и об исламской, и об иудейской. И наоборот, исламоведы должны хорошо разбираться в христианских и иудейских древностях.  Конечно, самое важное из научно-организационной части, что можно назвать чудом, необыкновенным стечением обстоятельств - возобновление археологических работ русской экспедиции в Палестине. И по смыслу, и во избежание политически некорректного определения, эту область называют Святой землей. Хороший нейтральный термин для описания земли, действительно святой и для мусульман, и для иудеев, и для христиан. На Святой земле на протяжении ста лет не было русской археологии. Если говорить всерьез, ее не было и в XIX веке. В то время она делала лишь первые шаги, но довольно активно и успешно. Были люди, которые хотели, чтобы в Иерихоне состоялась русская археология. Но, к сожалению, тогда она не состоялась. Теперь же экспедиция работает, и грант РФФИ позволяет развивать это направление, а также надеяться на создание там своей школы древностей.         

- Как раз об этом я и хотела спросить. Какие эмоции вы испытали, когда вам снова удалось возобновить раскопки? 

- Как это часто бывает, первые мысли были - «Неужели это возможно»? И я, и Николай Андреевич Макаров, который в значительной степени поддерживал этот процесс, до конца не верили, что это может произойти. Начиная с 90-х гг. я писал об этом. В книге «Христианские древности» 1995 года я писал о том, что нужно вернуться на Святую землю. 

Потом я работал над статьями по этой тематике, просто потому, что нужно было выступить на заседаниях, посвященных этому вопросу. И тогда это были просто слова. Я совершенно не верил, что удастся туда вернуться. Тем не менее, процесс потихоньку шел, и когда появились чисто практические возможности, то оказалось, что мы готовы. Мы были морально готовы. У нас была теоретическая наработка, которую мы могли применить к делу. У нас был энтузиазм, мотивация. Мы были готовы объяснить эту необходимость кому угодно, на каком угодно уровне - от рязанского крестьянина до государственного или общественного деятеля. И это сработало. А дальше нам оставалось лишь претерпеть все неприятности первых месяцев работы, неорганизованность, безумные технические сложности, включая тяжелейший климат. Можно писать книги об одном только сезоне 2010 года, когда на русском участке в Иерихоне одновременно шла стройка и организация раскопок, которые теоретически были продолжением работ, начатых в XIX веке. Но на практике, эти работы начинались с нуля. "КОНЕЧНО, НАШ ВКЛАД В ОБЩЕМИРОВУЮ НАУКУ О СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ СКРОМЕН. ПО СЛОЖНОСТИ И ВСЕСТОРОННОСТИ ЭТО ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАЗДЕЛ НАУКИ. МЫ ЗАНИМАЕМ В НЕМ ПРОСТО НЕВИДИМОЕ МЕСТО, НО МЫ СУЩЕСТВУЕМ. ЭТО ПРИНЦИПИАЛЬНАЯ РАЗНИЦА ОТ НЕ-СУЩЕСТВОВАНИЯ ВООБЩЕ".      Конечно, можно было бросить эту затею, махнуть рукой. А можно было упереться и, несмотря на все неудобства, продолжить работу. Выбралось второе. Конечно, наш вклад в общемировую науку о Святой земле скромен. По сложности и всесторонности это фантастический раздел науки. Мы занимаем в нем просто невидимое место, но мы существуем. Это принципиальная разница от не-существования вообще. Сейчас у нас есть возможность собственными глазами наблюдать за развитием раннего этапа авраамической археологии и участвовать в этом процессе. И я очень надеюсь, что мы сумеем сформировать русскую школу археологии Святой земли. Может не мы в буквальном смысле, но следующее поколение археологов. Начало уже положено. Важно ухаживать за этим деревом - поливать, рыхлить землю, укрывать от солнца» [3].

Замечу, что разработка авраамической археологии вовсе не приводит к интересу узнать что-либо о доавраамичской стадии развития представлений об устройстве мира. Но зато она даёт хорошее название для моего направления археологии.