В.А.Чудинов

Методика эпиграфического анализа. Эпиграфический анализ включает в себя ряд фаз, соблюдение которых помогает сделать работу эпиграфиста предельно понятной как для него, так и для его читателя. Если он допустил на каком-то этапе ошибку, она может быть легко замечена и устранена, тогда как при скомканности этапов и при наползании одних проблем на другие часто очень сложно понять, где и как была совершена ошибка. Сами этапы можно поделить на предварительные, основные и окончательные.

Начнем с предварительных этапов. Первой стадией эпиграфического анализа является эпиграфическая разведка, которая призвана определить, существуют ли на памятнике истории какие-либо надписи. Дело в том, что иногда надписи образуют в своей совокупности некий рисунок и как надписи могут не опознаваться. В других случаях, напротив, могут существовать разного рода знаки собственности, астрономические знаки, монограммы, зарубки, случайные царапины, результат выгрызания древесины жучком-короедом, трещины и т.д., которые либо вовсе не являются надписями, либо являются ими в очень ограниченном объеме, хотя могут напоминать реальные тексты. Так что эпиграфист должен сначала решит, существует ли перед ним надпись, или нет

Следующим моментом является эпиграфическое цитирование - вычленение того фрагмента поверхности или рельефа исторического документа, который можно считать надписью. По своей эпиграфической практике могу сказать, что весьма часто вначале выделяется не вся надпись; полный объём ее выявляется по мере вчитывания в текст и всматривания в детали исторического документа. В моей эпиграфической практике я обычно делю весь документ на отдельные фрагменты, подлежащие цитированию, и каждый фрагмент обвожу прямоугольной рамочкой. Тем самым происходит переход от объекта археологии - исторического документа как целого, к эпиграфической цитате - объекта эпиграфики.

Наконец, завершением предварительного этапа является эпиграфическая атрибуция документа, то есть определение языка надписи и названия алфавита или силлабария, а затем и более детальная атрибуция - определение конкретного шрифта.

После обнаружения надписи следует ее обработка. Методика состоит в определении объема надписи, делении на слова и разделения лигатур на составляющие их знаки. По большому счету, всё это как бы относится к предварительному этапу, поскольку производится вроде бы до чтения. На самом деле, никаких формальных методов деления текста на слова и лигатур на знаки не существует, а потому деление эпиграфического анализа на предварительный и основной весьма условно.

Основной этап состоит в транскрибировании надписи, а затем ее последующей транслитерации. Некоторые эпиграфисты, перестраховываясь, описывают также аналогичные знаки из других текстов, чтобы быть уверенным в том, что текст транскрибируется правильно. Такое практикуется, например, в скандинавской эпиграфике, где очень велика вариативность начертаний знаков.  В принципе, этот этап эпиграфического анализа необязателен там, где разброс начертаний знаков невелик. Другие эпиграфисты, чаще всего начинающие, не видят большого смысла в этом этапе, хотя именно он спасает их от ложного прочтения надписей одной письменности как якобы надписей другой, например, скандинавского прочтения русских надписей, выполненных руницей. Во всяком случае, я особенно отмечаю то, что этап транскрибирования часто приносится в жертву как можно более быстрому переходу к заключительному этапу анализа. Но транскрибированию предшествует большая работа по составлению репертуара знаков графической транскрипции, что требует времени.

Правда, в связи с трудностями чтении незнакомых текстов эпиграфисты ставят перед собой подчас облегченную задачу - не чтение текста, и тем более, не понимание его смысла, а всего лишь доказательство того, что текст написан графикой определенной письменности, из чего можно определить его этническую принадлежность, а, следовательно, и дать этническую атрибуцию всего исторического документа. Вообще говоря, это довольно рискованный шаг. В процессе моих занятий историей дешифровки, могу сказать, что большинство таких задач было решено ложно: несмотря на то, что выискивались весьма редкие начертания знаков из предполагаемой письменности, в результате получалась какая-то абракадабра из произвольно чередуемых звуков, чаще всего сплошь согласных. Так бывало, например, когда русскую руницу принимали за тюркские руны или за арамейское письмо. Для неспециалистов такие ложные попытки, особенно когда они написаны признанными специалистами и сопровождаются ссылками на малоизвестные источники, звучат убедительно, тогда как для специалиста отсутствие результата при демонстрации огромной эрудиции выглядит как попытка эпиграфиста отработать свою государственную зарплату, но не как решение эпиграфической проблемы. Либо, когда эпиграфист производит дешифровки в собственное удовольствие, как получение морального удовлетворения. Например, один такой любитель произвел чтение надписи на перстне (где кириллицей было написано слово КНЯЖЬИН, но довольно красивыми и трудными для восприятия буквами), он прочитал трудно произносимое слово СВЧЖЕНЬ, и остался весьма доволен результатом.

Понятно, что опытный специалист уже на этапе транскрибирования должен заметить, что он читает знаки не той письменности, которую он предполагал вначале. Если он не нацелен на определенную письменность по роду своей деятельности, то есть если ему не требуется прочитать текст непременно тюркскими, или непременно скандинавскими рунами, он вполне в состоянии подобрать нужный силлабарий или алфавит. Но если ему нужно прочитать новый текст, скажем, непременно скандинавскими рунами, поскольку его держат на работе именно как скандинависта, а не слависта, то ему не остается ничего другого, как отстаивать заранее заданную точку зрения до конца, то есть, до получения полностью негодного результата, где можно со спокойной совестью поставить окончательный диагноз:  «к сожалению, чтение текста невозможно». Но не потому, что скандинавист ошибся изначально, приняв русский текст за скандинавский, а потому, что сам текст якобы оказался более трудным, чем предполагалось. О том, что в данном случае эпиграфист совершает профессиональный подлог, ему просто не приходит в голову: коллеги, вместо постановки вопроса о его профессиональной этике и о несоответствии им занимаемой должности, спокойно принимают такой результат, поскольку у них самих результаты не лучше, и тем самым провоцируют коллегу заниматься и дальше подобной же деятельностью. Ибо корпоративная солидарность в данном случае выше, чем научная истина.

На первый взгляд ущерб от подобной ошибки невелик: во всем мире имеется, возможно, несколько десятков скандинавистов, так что неверная трактовка оказывается достоянием всего узкого клана специалистов. На деле это не так: неверная атрибуция, например, русских надписей как скандинавских (германских) населяет нашу историю совсем не теми народами, которые проживали на территории Руси. А это ведет к совершенно ложной историографии. В результате, если почитать, например, книги доктора исторических наук, бывшего сотрудника Института отечественной истории,  А.А. Бычкова, Киевская Русь была населена скандинавами, аланами, балтами и персами, но не русскими, поскольку русский язык, с его точки зрения, это как раз смесь балтского и персидского. И вся эта чепуха вычитана у него из работ эпиграфистов. Поскольку, например, Г.В. Турчанинов как эпиграфист был обязан читать все попадавшие в его поле зрения надписи, как персидские (или аланские). Неважно, получил ли он в результате чтения хоть какой-то смысл; историки полагают, что даже если и не получил, но пытался прочитать, стало быть сама попытка уже и есть результат, так что, например, надпись на горшке из рязанского села Алеаново является аланской, так что в Рязани XI-XII веков проживали персы. А по мнению М.В. Фехнер, крестьяне из Тимерево под Ярославлем были арабами, поскольку надписи на чащах весов она толкует как арабские. Пока таких чтений мало и они не противоречат друг другу, они циркулируют в научном обороте как некая истина факта.

Следующий этап - это транслитерация текста, то есть его переписывание общеупотребительным шрифтом. Обычно в качестве такового выступает латинский, хотя я предпочитаю переписывать русским гражданским шрифтом, основанным на кириллице. Хотя латинский шрифт имеет большое международное употребление, однако славянские тексты на нем транслитерировать трудно, поскольку в любом славянском языке звуков от 30 до 50, а в латинском алфавите всего 26 букв. Каждый из славянских языков вышел из этого трудного положения своим способом, например, звук Ч поляки передают как CZ или CI, чехи - как Č, сербы как Ċ. Поэтому общепринятых комбинаций букв или диакритических значков для передачи именно звука Ч в латинской транскрипции нет. То же касается и многих других звуков. Это обстоятельство и вынуждает пользоваться русским шрифтом.

В результате такого транслитерирования получается текст, который можно назвать подстрочником. Он еще не является окончательным результатом по причине некоторых ошибок, допущенных самим эпиграфистом: где-то один знак из-за нечеткого написания или дефектов поверхности был прочитан неверно, где-то было неверно произведено разделение сплошного текста на отдельные слова, какой-то знак, обладающий двойным или многозначным значением был понят не в том смысле и т.д. Поэтому следующим этапом является устранение ошибок и получение окончательного результата. Замечу, что таковым вовсе не является перевод на какой-то современный язык, а именно то, что получилось в результате устранения ошибок подстрочника.

При этом чем неопытнее эпиграфист, тем сильнее у него отличие окончательного результата от подстрочника. А Г.С. Гриневич вообще игнорировал промежуточный этап транслитерации, приводя кроме подстрочника сразу же перевод на современный русский язык. От окончательного результата остались только буквы, вписанные рукой самого эпиграфиста как якобы пропущенные. Поэтому о наличии окончательного результата можно только догадываться. Так, подстрочник якобы чтения Фестского диска у него начинается так: ЦИЕ ГОСЫ ЧЕ И БИЕЖЕНИЩУО ШЪ ЦИЕ ГОСЫ ННОПОЧЕ И ..., тогда как окончательный результат звучит почти так же: ЦИЕ ГО(Р)СЫ ЧЕИ БИЕ  ЖЕ НИ ЩОШЪ ... ЦИЕ ГО(Р)СЫ ННО ПО ЧЕИ... Но вот перевод оказывается удивительным: слово ЦИЕ он считает указательным местоимением СИЕ=СЕ, но переводит не ЭТО или ВОТ, а уступительным союзом ХОТЯ. Слово ГО(Р)СЫ у него ГОРЕСТИ, ГОРЕЧИ, хотя такое слово не зафиксировано никаким словарем, и Гриневич приводит предполагаемое О.Н. Трубачевым слово ГОЧЕЧЬ. Но это всё равно не ГОРЕСТЬ. ЧЕИ у него ЧЬИ, БИЕ - БЫЛИ, ЖЕ - ЖЕ, НИ - НЕ, ЩУОШЪ - СЧЁШЬ, ННО - НЫНЕЩНЯЯ (хотя должна быть форма ННАЯ), ПО - СВЕРХ. Получается подстрочный перевод ЭТИ ГОРЕСТИ ЧЬИ БЫЛИ ЖЕ НЕ СЧТЁШЬ, ЭТИ ГОРЕСТИ НЫНЕШНЯЯ СВЕРХ ЧЬИ.  Но этот подстрочный перевод у него присутствует только в пословной части, тогда как окончательный вариант перевода у него отличается и от подстрочника: ХОТЯ ГОРЕСТИ ЧЬИ БЫВШИЕ ЖЕ В ПРОШЛОМ НЕ СОЧТЕШЬ В МИРЕ БОЖЬЕМ, ОДНАКО ГОРЕСТИ НЫНЕШНИЕ СВЕРХ (ГОРЕСТЕЙ) ЧЬИХ. Таким образом, слово ЭТОТ заменено союзом ХОТЯ,  БЫЛИ - БЫВШИЕ, усилительные частица НИ заменена отрицанием НЕ, добавлено слово В ПРОШЛОМ, вместо непереведенных двух знаков придумано В МИРЕ БОЖЬЕМ, второе слово ЭТО заменено словом ОДНАКО, добавлено слово ГОРЕСТЕЙ. Итак, на 12 слов три даны совершенно не в том смысле, два стали осмысленными благодаря вставке буквы Р, дважды слово ЧЬИ оказывается не к месту, предлог ПО не имеет значения СВЕРХ, придумано 3 слова В МИРЕ БОЖЬЕМ. Таким образом, 12 слов из 12 были не вычитаны из текста, а созданы эпиграфистом. Это - 100 % текста! Иными словами, ни одно слово текста не получилось как бы само собой, все они стали пониматься только с помощью эпиграфиста! С нормальными чтениям так не бывает. Это дает нам право утверждать, что перевод был целиком придуман эпиграфистом, так что подстрочник для него являлся только поводом для его фантазии.

На этом примере видно, что помимо получения результата на языке оригинала (что, собственно говоря, и является «чтением», необходим еще и перевод на современный язык.

Если чтению подвергается не одна надпись, а целая серия надписей одной эпохи, то целесообразно составить словарь. Тогда одно и то же слово, встретившееся в новом тексте, не будет повода переводить как-то иначе, и это не даст повода критикам утверждать, что эпиграфист противоречит сам себе,  переводя одно и то же слово в одном месте так, а в другом - совершенно по-другому.

Окончательная проверка результата. Текст не просто должен быть прочитан и переведен, а перевод осмыслен и согласован грамматически - он еще должен быть связан с самим предметом. Так, в уже приводимом нами чтении И.А. Фигуровского слово СВЧЖЕНЬ не только отсутствует в русском языке, но и не является владельческой надписью, тогда как слово КНЯЖЬИН утверждает, что перстень принадлежал князю.  Надписи на монетах при чеканке обычно указывают наименование монеты и ее достоинство, например, 1 РУБЛЬ, 3 КОПЕЙКИ, а также место чеканки, например, МОСКВА или РОССИЯ. Каких-то посторонних надписей там, видимо, в принципе быть не может. Между тем, у эпиграфистов-любителей монеты несут массу посторонней информации. Например, на этрусской монете из Волатерр Г.С. Гриневич вычитал такую сентенцию: ГЛУБОКИЙ СМЫСЛ В ТОМ ГНЕВЕ (ТОЙ ЯРОСТИ) ЖИЛ (ЖИВЕТ). Кто и почему находился в ярости неясно, однако почему-то по этому поводу этруски отчеканили монету. Лично я не только ГЛУБОКОГО СМЫСЛА, но даже просто СМЫСЛА в этой фразе на монете не нахожу.

Понятие эпиграфического «чтения». Исходный текст может каждым эпиграфистом толковаться по-своему, и в эпиграфической терминологии это называется «чтением». Сразу хочу отметить, что речь идёт вовсе не о реальном произнесении текста, а о его переводе и существовании в виде связанных письменных строк на рабочем языке эпиграфиста. Что же касается чтения в привычном смысле слова, то Л.В. Щерба выделял разные стили произношения: полный стиль (характерный для публичной речи) и разговорный стиль (ЩЕР, с. 19-20). Естественно, что ничем таким эпиграфист не занимается. Так что реально под «чтением» понимается конкретный вариант перевода исследуемого текста на рабочий язык эпиграфиста конкретным учёным.

Эпиграфические трудности. Как и во всякой профессии, в эпиграфике встречаются трудности. Они, разумеется, имеют разный порядок величины. Самая обычная, повседневная трудность - это наличие различных почерков авторов надписи, так что каждый знак реальной надписи немного отличается от эталонного - он шире или уже, выше или ниже правильного начертания, с завышенными или заниженными пересечениями. Иногда возникают дополнительные пересечения, что заставляет эпиграфиста изрядно поломать голову. Еще сложнее с лигатурами, особенно когда пересекаются несколько знаков. Доставляют немало хлопот и перестановки знаков, сделанные автором надписи по ошибке. Таковы трудности чтения, но возможны проблемы и при интерпретации надписи - некоторые слова древнего языка могут быть незнакомы современному исследователю, или они  стоят в необычной грамматической форме, или имеют непривычную семантику.

Наличие трудностей, с одной стороны, делает работу эпиграфиста нелегкой, но с другой стороны, заставляет его отойти от рутины и применять свои творческие способности. Это и делает его работу привлекательной.

Эпиграфические ошибки. Самая распространенная эпиграфическая ошибка - это неверная атрибуция конкретного вида древнего письма и попытка прочитать сообщение с чужой системой знаков. Многие виды письма обладают общими знаками, и потому даже слово РОТОР может быть понято исследователем, чей язык использует латинские буквы, как слово ПОТОП.

Наглядный пример произошел на моих глазах. В 2003 году Новгородский семинар при кафедре археологии долго не открывался, но во вторник 21 октября он начал свою работу. Я с удовольствием поприветствовал руководителя кафедры, академика РАН Валентина Лаврентьевича Янина, с которым меня связывало многолетнее знакомство. Он и открыл семинар, рассказав об успехах летней Новгородской экспедиции. Как и обычно, успехи были очень неплохими, чуть позже была принесена коллекция подъемных предметов и мы имели удовольствие подержать их в руках. О находках докладывала Л.В. Покровская, которая, наряду с принесенными на семинар предметами, демонстрировала и прориси отсутствующих предметов. Отсутствовали предметы из дерева - дерево сохраняется плохо и требует более жесткого режима хранения, поэтому деревянные изделия лучше показывать в прорисях, чем «живьём». В частности, была показана прорись одной деревянной тарелочки с надписью.

Рис. 8. Прорись деревянной тарелочки с надписью

В процессе демонстрации прориси докладчица упомянула и о надписи, и даже прочитала ее - КНО. «Что-что?» - переспросил один из слушателей. - «КНО!» - невозмутимо повторила Покровская. Всем стало ясно, что она-то абсолютно точно знает, что такое КНО, а вот каждый из присутствующих - нет. Но стыдно признаваться в таком неведении одного из самых распространенных русских слов, поэтому больше никаких вопросов не последовало.

Меня этот пример поразил. Для меня-то было ясно, что надпись сделана руницей, но не вполне правильно. Дети и малограмотные часто путают буквы, и вместо И пишут N, а вместо Я - R. Эпиграфисты называют буквы с разворотом не в ту сторону зеркальными. Так вот, в данной надписи зеркальной была буква N. Вместо нее должен был стоять слоговой знак И, а вся надпись КИО на рунице означал КЪРОВА, то есть, КОРОВА. Иными словами, тарелка была предназначена для того, чтобы на ней либо что-то подавать корове, например, какой-то изысканный корм в небольших количествах, либо использовать как поддон под бидон при доении. И чтобы тарелку не спутать и затем не использовать для подачи в ней каких-то продуктов людям, ее и подписали. Но не вполне аккуратно, поскольку крестьяне не были особыми грамотеями. Именно об этом я и хотел бы сообщить, если бы мне дали слово. Но слова мне так и не дали, несмотря на мои просьбы, ни тут же, ни позже. А руницу можно спутать и с латиницей, и со скандинавскими рунами.

Естественно, что всем людям свойственно ошибаться, и вероятность ошибки тем больше, чем меньше знаков содержит надпись. Поэтому очень короткие надписи читать рискованно. Однако даже надпись средней длины может дать ложное представление о своей принадлежности. В таком случае результат окажется странным, что должно насторожить эпиграфиста, например, если в прочитанном слове оказывается повышенное число согласных или сплошь одни согласные. Это скорее всего служит указанием на то, что слоговую письменность стали читать как буквенную.

Но самым тяжелым случаем я бы назвал тот, в котором надпись может быть прочитана и чужой системой письма, и даже ложно понята. Надо сказать, что в любых языках имеются такие обороты речи, которые могут быть неверно поняты на другом языке. Например, слова итальянской песни в русской передаче могут звучать, как ЙО НОН ЧЕ ПЬЮ, что на русское ухо звучит как Я НОНЧЕ ПЬЮ, а это можно было бы продолжить как А ЗАВТРЕВА ЗАВЯЗЫВАЮ. А Владимир Маяковский сочинил даже короткое выражение на английском  I'm even very well, as very badly, то есть Я ДАЖЕ ОЧЕНЬ ХОРОШ, ТАК КАК ОЧЕНЬ ПЛОХ, что он же передал по русскому созвучию как АЙ ИВАН В ДВЕРЬ РЕВЕЛ, А ЗВЕРИ ОБЕДАЛИ. Поэтому если заменить в английском тексте латинские буквы на русские, то есть, транслитерировать его, получится очень близкое к сочиненному Маяковским выражение АЙМ ИВН ВЕРИ ВЕЛ, ЭЗ ВЕРИ БЭДЛИ. Естественно, что получив подобный результат как подстрочник, начинающий эпиграфист непременно «дотянет» его до предложенного Маяковским созвучия. И будет уверен, что прочитал правильно, поскольку в окончательном результате осмыслены не только отдельные слова, но и фраза в целом.

Менее серьёзные ошибки связаны с неверным разложением лигатур, или неверным порядком чтения в них знаков, или с ложным прочтением того или иного знака. В некоторых случаях начинающие эпиграфисты вообще не видят лигатур и читают их как одиночный знак.