В.А.Чудинов

В "Зерцале историческом государей Российских", написанном на латинском языке проживавшим с 1722 г. в России датчанином А. Селлием, Рюрик выводится из Вагрии. Селлий, являясь сотрудником Г.З. Байера, с которым принято связывать само начало норманизма, именно по его совету приступил к изучению русской истории. Но во взгляде на этнос варягов он, в отличие от своего наставника, занимал противоположную позицию. Это объясняется тем, что в своем выводе Селлий вполне мог опираться, как и когда-то Герберштейн, на предания, бытовавшие в Дании, в том числе и среди дальних потомков вагров. То, что такого рода предания долгое время бытовали на Южной Балтике, подтверждает француз К. Мармье. В 30-х гг. XIX в. в Мекленбурге, расположенном на землях славян-бодричей, он записал легенду, что у короля ободритов (бодричей)-реригов Годлава были три сына - Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный, которые, идя на восток, освободили от тирании народ Русии и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал основателем династии. В науке, надо отметить, подчеркивается независимость "мекленбургских генеалогий от генеалогии Рюриковичей на Руси".

Предания, с которыми соприкоснулись в XVI-XIX вв. многие западноевропейцы, - отголоски реальных событий, что подтверждают средневековые европейские родословные. Еще в XVII в. немецкие историки и специалисты в области генеалогии Ф. Хемнитц и Б. Латом установили, что Рюрик жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба, убитого датчанами в 808 году. В 1708 г. вышел в свет первый том "Генеалогических таблиц" И. Хюбнера. Династию русских князей он начинает с Рюрика, потомка вендо-ободритских королей, пришедшего около 840 г. с братьями Синаусом и Трувором в Северо-Западную Русь. В 1753 г. С. Бухгольц, проведя тщательную проверку имеющегося у него материала, привел генеалогию вендо-ободритских королей и князей, чьей ветвью являются сыновья Годлиба Рюрик, Сивар и Трувар, ставших, по словам ученого, "основателями русского дома". Важно в данном случае подчеркнуть, что немцы Хюбнер и Бухгольц, излагая родословную русских князей, не связывают их происхождение со Скандинавией, хотя тогдашняя Европа была в курсе ее якобы шведского начала, о чем особенно много говорили в XVII в. шведские историки. В начале XVIII в. в Германии звучали дискуссии по поводу народности Рюрика. Так, в 1717 г. между Ф. Томасом и Г.Ф. Штибером вспыхнула полемика, в ходе которой Томас отверг мнение о скандинавском происхождении Рюрика и вывел его из славянской Вагрии.

Круг известий в пользу южнобалтийской и славянской природы варягов не замыкается восточно- и западноевропейскими памятниками. Об этом же свидетельствуют и арабские авторы. Ад-Димашки (1256-1327), ведя речь о "море Варенгском" (Варяжском), поясняет, что варяги "есть непонятно говорящий народ и не понимающий ни слова, если им говорят другие... Они суть славяне славян...". Ко времени ад-Димашки варяги давно сошли с исторической сцены, давно были завоеваны немцами южнобалтийские славяне, на Руси термин "варяги" давно уже стал синонимом выражениям "немцы", "римляне", "латины". Поэтому, слова ад-Димашки являются повтором, как это предполагал еще С.А. Гедеонов, очень древнего известия, не дошедшего до нас в оригинальном виде.

Одновременное существование нескольких и совершенно независимых друг от друга версий южнобалтийской традиции - восточноевропейской, западноевропейской и арабской (а первые две совпадают даже в деталях) - факт огромной важности, прямо указывающий на ее историческую основу. В пользу чего говорит и массовый археологический, антропологический и нумизматический материал, свидетельствующий о самом широком присутствии в Северо-Западной Руси выходцев с Южной Балтики. Особенно впечатляют как масштабы распространения керамики южнобалтийского облика, охватывающей собой обширнейшую территорию Восточной Европы (она доходила до Верхней Волги и Гнездова на Днепре, т.е. бытовала в тех областях, замечает А.Г. Кузьмин, где киевский летописец помещал варягов; в Киеве ее не обнаружено), так и удельный вес ее представительства среди других керамических типов и прежде всего в словено-кривичских древностях. Так, на посаде Пскова она составляет более 81%, в Изборске более 60%, в Городке на Ловати около 30%, в Городке под Лугой ее выявлено 50% из всей достоверно славянской. Для времени Х-ХI вв. в Пскове, Изборске, Новгороде, Старой Ладоге, Великих Луках отложения, насыщенные южнобалтийскими формами, представлены, подводит черту С.В. Белецкий, "мощным слоем". Производилась эта посуда, заключает Г.П. Смирнова на основании анализа новгородских древностей, тут же, на месте, о чем свидетельствует как объем ее присутствия, так и характер сырья, шедшего на ее изготовление. Причем в ранних археологических слоях Новгорода заметный компонент составляет керамика, имеющая аналогии на южном побережье Балтики, в Мекленбурге. В.В. Седов, говоря об одном из типов керамики новгородских сопок, отметил, что ему нет аналогий ни в дославянских памятниках Новгородской земли, ни среди ранних славянских древностей Верхнего и Среднего Поднепровья. Зато сосуды биоконических и ребристых форм, указывает он, составляют характерную особенность славянской культуры междуречья нижней Вислы и Эльбы.

Керамическим свидетельствам, как известно, в археологии придается особое значение. Своей массовостью они служат, говорил А.В. Арциховский, "надежнейшим этническим признаком". По словам Д.А. Авдусина, они имеют "первостепенное значение для этнических выводов". Значительное место в выделяемом типе керамики, надо заметить, занимает лепная керамика, являющаяся, по мнению специалистов, одним из наиболее ярких этнических индикаторов. Поэтому закономерен тот вывод, к которому в 1960-х гг. пришел В.Д. Белецкий, объяснив широкому присутствию южнобалтийского керамического материала в раскопах Пскова переселением сюда славянского населения "из северных областей Германии...". Затем В.М. Горюнова, характеризуя западнославянские формы раннекруговой керамики Новгорода и Городка на Ловати, также пришла к заключению, что "керамика этих форм не имеет корней на Северо-Западе и, скорее всего, принесена сюда выходцами с южного побережья Балтики". В 1988 г. археолог Е.Н. Носов, говоря о появлении в VIII в. в центральном Приильменье новой группы славян с развитым земледельческим укладом хозяйства, которая значительно стимулирует социально-экономическое развитие региона, предположил, что переселенцы могли придти с территории современного Польского Поморья.

К аналогичным выводам ученых подводят и данные антропологии, на основании которых В.П. Алексеев в 1969 г. установил факт наличия среди населения Северо-Западной Руси выходцев с Балтийского Поморья. Т.И. Алексеева в 1974 г. также констатировала, что краниологические серии с территории Северо-Запада "тяготеют к балтийскому ареалу форм в славянском населении...". Чуть позже археолог В.В. Седов конкретизировал это положение: "Ближайшие аналогии раннесредневековым черепам новгородцев обнаруживаются среди краниологических серий, происходящих из славянских могильников Нижней Вислы и Одера. Таковы, в частности, славянские черепа из могильников Мекленбурга, принадлежащих ободритам". К тому же типу, по его мнению, относятся и черепа из курганов Ярославского и Костромского Поволжья, активно осваиваемого новгородцами. Вместе с тем ученый, давая оценку популярной в науке гипотезе о заселении Приильменья славянами из Поднепровья, отмечает, что "каких-либо исторических и археологических данных, свидетельствующих о такой миграции, в нашем распоряжении нет". Более того, уточняет он, по краниологическим материалам связь славян новгородских и славян поднепровских "невероятна". Важные антропологические исследования, проведенные в 1977 г. Ю.Д. Беневоленской и Г.М. Давыдовой среди населения Псковского обозерья, отличающегося стабильностью (малое число уезжающих из деревень) и достаточно большой обособленностью, показали, что оно относится к западнобалтийскому типу, который "наиболее распространен у населения южного побережья Балтийского моря и островов Шлезвиг-Гольштейн до Советской Прибалтики...". Сегодня антрополог Н.Н. Гончарова на широком материале доказала генетическую связь новгородских словен с балтийскими славянами, а ее учитель Т.И. Алексеева видит в первых исключительно "переселенцев с южного побережья Балтийского моря, впоследствии смешавшихся уже на новой территории их обитания с финно-угорским населением Приильменья". В пользу этой же мысли все больше склоняется в последнее время В.В. Седов.

Весьма красноречивым дополнениям к приведенным аргументам, показывающим давние и устойчивые связи Северо-Западной Руси с Южной Балтикой, являются данные нумизматики, науки, по верному замечанию С.А. Гедеонова, действующей "с математической определенностью...". Она беспристрастно констатирует, что самые древние клады восточных монет находятся на южнобалтийском Поморье (VIII в.), заселенном славянскими и славяноязычными народами. Позже такие клады появляются на Готланде (начало IX в.) и лишь только в середине этого столетия в самой Швеции. В 1968 г. В.М. Потин установил, что "огромное скопление кладов" восточных монет "в районе Приладожья и их состав указывают на теснейшие связи этой части Руси с южным берегом Балтийского моря". В литературе, включая зарубежную, признается "безусловное родство" древнерусских и южнобалтийских кладов и вместе с тем их довольно резкое отличие от скандинавских, в том числе и от готландских. По мнению В.М. Потина, это свидетельство того, что контрагентами восточных славян в балтийской торговле могли быть только жители Южной Балтики. Он же заостряет внимание на том факте, что крупнейшие клады западноевропейских монет Х-ХI вв. найдены лишь на южном побережье Балтийского моря и на территории Руси. "Именно через портовые западнославянские города, - подытоживает исследователь, - шел основной поток германских денариев на Русь". Торговые связи Новгородской земли с Южной Балтикой фиксируются не только весьма ранним временем, но и характеризуются своей масштабностью. В науке отмечается, что до первой трети IХ в. включительно "основная и при том сравнительно более ранняя группа западноевропейских кладов обнаружена не на скандинавских землях, а на землях балтийских славян". Недавно А.Н. Кирпичников на основе самых последних данных уточнил это положение, отметив, что "до середины IX в. не устанавливается" сколько-нибудь значительного проникновения арабского серебра "на о. Готланд и в материковую Швецию (больше их обнаруживается в областях западных славян)". Начало дирхемной торговли специалисты сейчас относят к 50-60 гг. VIII века. А это означает, что долгое время, почти сто лет эта торговля по существу не затрагивала скандинавов.

И своим возникновением она обязана деятельности балтийских и восточноевропейских славян, тем самым, представляя собою чисто славянское явление. Об этом говорит и тот факт, что шведский и другие скандинавские языки заимствовали из древнерусского весьма значимые слова, например, "lodhia" - лодья (грузовое судно), "torg" - торг, рынок, торговая площадь, "besman" ("bisman") - безмен, "tolk" - объяснение, перевод, переводчик, толковин, pitschaft - печать и другие. Исходя из того, что слово "torg" стало достоянием всего скандинавского мира, то, как справедливо заключал норманист С. Сыромятников, "мы должны признать, что люди, приходившие торговать в скандинавские страны и приносившие с собою арабские монеты, были славянами". Лишь со временем в ее орбиту была втянута какая-то часть скандинавов, преимущественно жители островов Борнхольма и Готланда. В.М. Потин, ссылаясь на нумизматические свидетельства, отмечает, что путь из Южной Балтики на Русь пролегал именно через эти острова, "минуя, - констатирует ученый, - Скандинавский полуостров...". Клады на этих островах, добавляет он, "носят следы западнославянского влияния...". Остается добавить, что Южная Балтика того времени, в отличие от других территорий Балтийского региона и прежде всего Скандинавии, характеризовалась весьма высоким уровнем развития экономической жизни. Археолог А.В. Фомин наличие в ее пределах самых ранних кладов восточных монет по берегам Балтийского моря как раз объясняет именно этим фактором. Причем торговля являлась одним из самых приоритетных занятий южнобалтийских славян, на что указывает, отмечается в литературе, топография кладов. В целом, как подытоживал В.В. Похлебкин, в VIII-XII вв. балтийской торговлей владели и задавали в ней тон именно южнобалтийские славяне.