В.А.Чудинов

Зато много место отдано рассмотрению в общем-то посторонней проблемы - проблемы подлинности «Велесовой книги». Однако, вместе с тем, М.Л. Серяков проводит и две важные мысли. Первая из них такова: тема существования раннесредневековой славянской письменности «стала приобретать скандальный оттенок, стало ясно, что ни славы, ни имени на ней не сделаешь, и крупные специалисты начали ее избегать из опасения нанести ущерб своей научной репутации. На многие годы проблема дохристианской письменности на Руси исчезает со страниц специальных изданий и, фактически, отдается на откуп любителям - непрофессионалам» [6, с. 11]. Вторая мысль посвящена критике ведущего специалиста по истории славянской письменности из Института славяноведения и балканистике Б.Н. Флори, цитату из которого М.Л. Серяков приводит («к сожалению, не имеется каких-либо следов существования такого письмаили упоминания о нем в других источниках» [18]) с комментарием «И это несмотря на многочисленные свидетельства его существования!» [6, с. 11]. Эта критика Б.Н. Флори остается справедливой и на сегодня, ибо Б.Н. Флоря и теперь полагает, что у славян своей письменности не было, ибо «первоначально это были тексты, исполненные чужим письмом и на чужом языке. Такой характер имели, например, греческие надписи болгарских правителей конца VIII - первой половины IX века. Необходимость в письменных текстах стала особенно настоятельной, когда с конца VIII века отдельные группы славян стали применять крещение и на славянских землях появились христианские миссионеры» [19, с 299]. Тем самым М.Л. Серяков правильно очерчивает совершенно невероятное для состояния отечественной грамматологии положение, когда крупные ученые просто игнорируют проблему существования древней славянской письменной культуры.

Приятно также видеть уважение со стороны М.Л. Серякова к корифею отечественных исследований в облати славянского язычества, академику Б.А. Рыбакову, поскольку его взгляды разделяют далеко не все историки культуры.

Во второй главе рассматриваются свидетельства очевидцев существования докирилловской письменности. Это - весьма существенный раздел монографии, говорящий о проблеме привычным способом, ссылками на свидетельства древних. Здесь приводятся фрагменты из «Жития» Кирилла, выдержки из Прокопия Кесарийского, из Константина Багрянородного, из Аль-Масуди, из Титмара Мерзебургского, из Ахмеда ибн-Фадлана, из анонимного автора «Моджмал ат-таварих», из договоров Олега и Игоря с греками, из былины о Садко - весьма впечатляющий материал, найденный П.А. Лавровым, С. Гедеоновым, А.Я. Гаркави, М.Сасюлевичем, А.В. Аничковым и другими исследователями. Подводя итог главе, М.Л. Серяков пишет: «Итак, опираясь на эти, а также и на приводимые в последующих главах факты, можно с абсолютной уверенностью утверждать - письменность на Руси в дохристианскую эпоху была. Это бесспорно и только предвзятый человек возьмется отрицать этот факт» [6, с. 23].

Третья глава рассматривает кириллицу до 988 года. Кроме известных положений о том, что до Кирилла славяне пытались писать греческими и латинскими буквами «без устроения», автор приводит мнение Л.П.Жуковской об отсутствии в кириллице числовых значений у букв для обозначения слаянских звуков, из чего она делает вывод о том, что кириллице и глаголице предшествовала какая-то традиция использования греческих букв. Автор не только поддерживает эту гипотезу, но и приводит в ее пользу косвенные доказательства, например, большое количество найденных писал в русских городах. Правда, автор оговаривается: «какова была национальная принадлежность их владельцев и какую письменность они использовали - на эти вопросы найденные писала не дают ответа» [6, с. 25]. Другим доказательством с позиций автора является надпись на Добружицком камне 943 г., которая, как он считает, «была высечена кем-то из войска Игоря и его союзников» [6, с. 26]. Третьим доказательством автор считает несохранившийся крест княгини Ольги, где надпись «могла быть или греческой, или сделана кириллицей» [6, с. 26]. Наконец, четвертым доказательством автор считает кувшин для нефти из Тмутаракани. Обсуждаются также Бандуриево сказание о существовании в 866 г. у русских 35 письмен, гипотеза автора о существовании у славян обозначений славянских звуков до включения их в азбуку Кирилла и свидетельство Фахр ад-Дина Мубарек-шаха 1206 г. о существовании у хазар письма, заимствованного от русских.

Оригинальной можно считать мысль М.Л. Серякова о влиянии славянской письменности на готское письмо. «Наше внимание сразу привлекает буква Ч, которой соответствует цифра 90. В кириллице эта буква относится к числу специфически славянских, не имеющих аналогов в греческом алфавите, имеет точно таео же начертание, как в готском, и аналогичное числовое значение. Все это позволяет предположить, что и Вульфила, и Кирилл заимствовали эту букву с присущим ей цифровым значением из одного источника. Естественно, нашлось бы немало зарубежных и отечественных историков, с радостью объявивших, что Ч заимствовано кириллицей из готского алфавита. И такие заявления обязательно последовали бы, если бы не одно обстоятельство: в алфавите Вульфилы Ч является единственной буквой из 27, не имеющей звукового значения. Следовательно, собственно готской эта буква быть не может, и была заимствована епископом у какого-то другого народа только в качестве цифры для сохранения стройной числовой последовательности создаваемого им алфавита. Могли ли готы заимствовать букву Ч у славян? Да, могли. Известные нам исторические данные не противоречат этой гипотезе и делают ее весьма вероятной. Двигаясь с севера, готы в первой половине III в. н.э. достигают Северного Причерноморья и создают в Восточной Европе свое могущественное государство, просуществовавшее вплоть до его разгрома гуннами в 375 г. Оказавшись в этом регионе, готы неизбежно должны были вступить в контакт с обитавшими там издревле славянскими племенами, что подтверждают готские историки» [6, с. 28-29]. Такого рода интересные гипотезы нам пока не встречались. В обоснование ее М.Л. Серяков приводит мнение ряда ученых о том, что ряд букв готского алфавита носят славянские названия (аз, иже, наш, ферт), абсолютно нетипичные для германских языков [6, с. 29]. Приводится и один отрывок из Иордана, трактуемый автором как описание славян.

Рассматривается также древнейшая русская надпись, обычно читаемая как ГОРОУХЩА, приводятся ее обычные толкования. Автор считает, что «к однозначному, устраивающему всех ученых толкованию гнездовской надписи пока еще не удалось придти, и случай этот еще раз иллюстрирует запутанность и сложность разбираемой проблемы» [6, с. 29]. Мы вполне согласны с такой позицией автора, для которого все предложенные чтения кажутся сомнительными; мы показали, что эта надпись содержит слоговые знаки и тем самым относится к смешанным; отсюда и неудовлетворительность существующих ее чтений [20, с. 126-127]. Жаль, что сам автор не обратил внимания на особенности графики надписи.

Рассматриваются также надписи на «цилиндрах» из Новгорода и два других эпиграфических источника: пряслице с Рюрикова городища и астрагал с городища Гарналь. В отношении последних утверждать что-либо трудно: на наш взгляд, пряслице с Рюрикова городища не содержит ни кириллицы, ни слоговых знаков; второй же исторический памятник пока не опубликован. Наконец, рассматривается знаменитая Киевская азбука, обнаруженная С.А. Высоцким. Вопреки мнению большинства исследователей, автор не соглашается с мнением Высоцкого о ней как о своего рода протокириллице. «Самым главным возражением, мешающим окончательно согласиться с С. Высоцким и признать в Софийской азбуке протокириллицу, является ее возраст: она как минимум на 100 лет старше гнездовской надписи. Что могло заставить человека XI века, когда на Руси уже широко была распространена кириллица, писать на стене храма древнюю, неполную азбуку?» [6, с. 33]. И здесь мы тоже вынуждены согласиться с аргументами этого исследователя.

Правда, тем самым несколько убывает число памятников, на которые можно опираться для утверждения о существовании на Руси кириллицы до 988 г. Однако автор, сделав подобное утверждение, тут же добавляет: «Но что это доказывает? Только то, что кириллица появляется на Руси несколькими десятилетиями раньше даты официального принятия христианства. И это ни в коей степени не способно привести нас к решению вопроса о существовании русской самобытной письменности, не связанной с христианством» [6, с. 34]. В таком случае кажется сомнительным само помещение данной главы монографии: автор лишь показывает свою эрудицию в проблеме существования ранней кириллицы, ничего не добавляя к проблеме существования докирилловской письменности.

Если три рассмотренные главы можно считать традиционным обзором литературы, то начиная с четвертой, «Письмена исконной Руси», начинается оригинальное исследование автора. Приводится надпись эль-Недима [21, с. 513] и попытки ее чтения или толкования Френом, Шёгреном, Гедеоновым и Таланкиным. А затем следует интереснейшее описание собственной попытки ее прочтения, где мы процитируем ряд моментов. «С самого начала, - отмечает М.Л. Серяков, - я был вынужден идти по единственно возможному пути сравнения этой русской надписи с письменностью других народов. В первую очередь попытка перевода через алфавит абсолютно чуждого нам по крови и языку народа была бы крайне сомнительна и рискованна. Скандинавские руны, как было показано выше, не имели абсолютно никакого сходства с исконной русской письменностью, и любая попытка расшифровки с их помощью была заведомо обречена на провал. Греческий и латинский алфавиты, развившиеся под влиянием финикийского, также не были похожи и автоматически исключались. Хеттскую и древнеперсидскую коинопись тоже можно было опустить с самого начала. Хеттская иероглифическая, огамическая, кипрская и крито-микенская письменности при сравнении не обнаруживали сколько-нибудь заслуживающего внимания сходства. В качестве аналога осталась только одна индоевропейская система письма - древнеиндийское брахми» [6, с. 34]. В приведенном отрывке нас смущает наличие двух противоречий. Первое: если попытка перевода славянского письма черезписьмо чуждого по духу и крови народа казалась автору сомнительной, почему же он остановился на письме древних индийцев? Ведь они отстоят от нас ничуть не ближе, чем древние персы и много дальше, чем германцы, руны которых Серяков считает нам чуждыми. В этом состоит и второе противоречие: почти весь XIX век германские руны многие исследователи путали со славянскими слоговыми знаками, этого не избежал, как увидим, и сам Серяков; почему же он полагает, что «руны не имели абсолютно никакого сходства с исконной русской письменностью»? Из этих двух противоречий мы вынуждены сделать неутешительный вывод о том, что с одной стороны, М.Л. Серяков плохо знаком с разновиностями германского футарка, а с другой - весьма плохо ознакомлен как историей славянской дешифровки (о чем мы уже говорили выше), так и, что еще хуже, с корпусом славянских слоговых надписей. Кроме того, на наш взгляд он сильно уступает трем рассмотренным им предшественникам и Гриневичу в самом существенном: все они считали знаки Руси автохтонными (даже Н.А. Константинов перестал считать их «причерноморскими», заимствованными с Кипра, а начал считать «приднепровскими»), а он, М.Л. Серяков, все-таки предпочел вывести их из письма брахми! К сожалению, грамматология даже средневековья (уже не говоря о древности!) пока находится в таком состоянии, что определять письменность методом исключения - крайне рискованное занятие. На самом деле неисследованных систем письма, относящихся к этим периодам, едва ли не больше, чем исследованных.

Разумеется, спутать славянское слоговое письмо с письмом брахми - редкая экзотика. Однако злую шутку в данном случае сыграла именно надпись эль-Недима, выполненная особым стилем, где прямые линии превращаются в необычные зигзаги. Попади в качестве образца М.Л. Серякову любой другой пример - и его вывод мог бы быть другим.

Рассмотрим, однако, сам процесс чтения. М.Л. Серяков прочитал надпись эль-Недима первой, и совершенно неожиданно для себя. Это чтение выглядело таким [6, с. 39]:

Рис. 1. Чтение М.Л. Серяковым надписи эль Недима

Результат гласит: ДАЙ УДАЧИ ТЕ, РАТНЫЙ БГ! Он не вполне понятен, ибо данный текст служил пропуском на территорию русских; такое приветствие было бы уместно, если бы эта записка вручалась князю непосредственно, а не предъявлялась бы каждому постовому. Так что в правильности чтения сомнения возникают уже на этапе рассмотрения общего смысла.