В.А.Чудинов

Михаил Леонидович Серяков как эпиграфист

По мотивам монографии «Русская дохристианская письменность»

В.А. Чудинов

В последнее десятилетие усилился интерес к древней русской культуре и прежде всего к докирилловской письменности. Проблема эта сама по себе не нова, и еще Екатерина Великая отмечала наличие письменности у предков русских не только задолго до Рюрика, но даже и до Рождества Христова. Начиная с XVIII в. ее пытались решить, предполагая более раннее возникновение глаголицы, которая до этого считалась более поздней разновидностью славянского алфавита, но только к ХХ веку эта точка зрения получила более или менее широкое распространение среди специалистов, однако все равно, став докирилловской, глаголица была приписана всё к тому же Кириллу, оказавшись просто другой кириллицей. Разумеется, если любая разновидность раннего славянского письма будет отнесена к деятельности Кирилла или Мефодия, научная мысль будет обречена вращаться в одном и том же порочном кругу.

Совершенно иначе выглядят попытки обнаружить некоторый вид славянского письма, несводимый к кириллице и глаголице. К сожалению, первая такая попытка, предпринятая в XVIII в., оказалась неудачной. Предполагалось, что в Прильвице, деревушке в земле Мекленбург в Германии, были откопаны древние славянские божки, некогда принадлежавшие средневековому храму славян островной крепости Ретра. К сожалению, в подлинности находок сомнения появились с самого начала, а к середине XIX в. все находки храма Ретра были объявлены подделками. На наш взгляд, это весьма прискорбно по ряду причин: среди действительных подделок было все-таки несколько подлинных древностей; но главный ущерб славистике был нанесен тем, что с этого момента все похожие надписи, даже несомненно славянские и найденные в славянских странах были объявлены подделками. С тех пор серьезные ученые перестали заниматься проблемой неглаголической славянской письменности, опасаясь за свою репутацию, так что исследования на свой страх и риск вели дилетанты или профессионалы в других областях знания.

Качественно новый этап наступил после того, как в 1947 г. Е.М. Эпштейн предположил, что древняя славянская письменность имеет слоговой характер [1]. Первые дешифровки 7 слов (в основном имен собственных) провел в 1963 г. Н.А. Константинов [2]. К сожалению, большинство выявленных им знаков было определено неверно, однако он показал, что в принципе новую письменность читать можно. Следующим оказался Г.С. Гриневич, который смог прочитать уже более или менее сносно пару славянских эпиграфических текстов из нескольких слов, продемонстрировал наличие окола двух десятков славянских надписей и предположил, что некоторые иноязычные тексты имеют в основе славянскую графику [3]. К сожалению, этот исследователь не различал славянское слоговое письмо, германские руны, тюрские руны и знаки дьяковской культуры, а потому получил некоторый общий для них силлабарий, где все же смог установить значение почти половины славянских знаков. Перейдя от журнальной статьи к монографии [4], он не пересмотрел свои сомнительные чтения, а, напротив, постарался их обосновать, сылаясь на окказиональные значения ряда древних слов, часто не имеющих к тексту никакого отношения; не улучшил грамматических согласований слов в предложении, но зато предпринял ряд дешифровок таких загадочных письменностей как этрусская и протоиндийская. Этим он, к сожалению, совершенно опорочил свои достижения, пытаясь уверить читателя в том, что германцы, тюрки, хазары, балты, греки, пеласги, этруски и дравиды не только писали славянскими знаками, но и язык их был славянским! Наконец, в области чтения славянских текстов нового времени он предположил, что слоговое письмо выродилось в тайнопись [5] - мысль весьма здравая. Однако в качестве примера он выбрал не совсем удачный пример тайнописи стольника Барятинского, где слоговых знаков, или, точнее, знаков, имевших отдаленное сходство со слоговыми, было меньшинство; к тому же полученный им текст оказался совершенно неудобоваримым. Так что несмотря на определенный прогресс в определении значения ряда слоговых знаков и в понимании общего смысла нескольких небольших вещевых надписей, Г.С. Гриневич скорее добился обратного результата: после его деятельности почти всякое исследование докирилловской письменности становилось в глазах ученых предосудительным, совершенно независимо от полученных результатов. Тем самым М.Л. Серяков проявил определенную научную смелость, опубликовав свою работу о дохристианской письменности [6].

Цель монографии. Работа состоит из вступления, 9 глав, заключения и таблицы знаков «исконной русской письменности». Во вступлении автор отмечает, что книга родилась в результате изучения истории языческой Руси, когда часто, исследуя ту или иную ее область, автору «приходилось наталкиваться на проблему существования в нашей стране собственной письменности до 988 года» [6, с. 3] - факт, хорошо известный рецензенту, но весьма сомнительный для массы современных филологов. В этом смысле М.Л.Серяков примыкает к небольшой группе энтузиастов, доказывающих существование некирилловского и неглаголического письма у наших предков-язычников.

«Была ли у наших языческих предков своя письменность или ее появлению мы всецело обязаны принятию христианства? Вопрос этот принципиальный и чрезвычайно важный для восстановления истинной картины жизни восточных славян в начальный период существования Древнерусского государства и предшествующую ему эпоху» - такова постановка проблемы автором [6, с. 3]. Соглашаясь с важностью проблемы, мы, однако, не вполне согласны с ее постановкой, ибо, на наш взгляд, к вопросу письменности вряд ли можно подходить с характеристикой типа языческая или христианская, ибо одна и та же письменность может обслуживать представителей разных вероисповеданий. Как показывает реальная история бытования славянского слогового письма на Руси, оно действительно существовало в дохристианский период, но оно же сохранилось и в христианский период и, более того, использовалось христианским духовенством. Вообще же привносить в историю культуры конфессиональные разногласия вряд ли целесообразно. Поэтому на наш взгляд есть смысл обозначить проблему менее остро: существовала ли раннесредневековая письменность Руси?

Очерчивая собственный вклад в проблему, исследователь пишет: «Я старался собрать максимально возможное количество фактов, доказывающих существование русской дохристианской письменности. Большинство из них было известно и ранее, но рассматривались они по отдельности, вне связи друг с другом, что существенно снижало возможности их изучения. Некоторые из них даже пытались переводить, сравнивая эти надписи либо со скандинавскими рунами, либо с глаголицей. Результаты подобных попыток оказывались обескураживающими, наглядно показывая, что и тот, и другой путь - тупиковые. Необходим был, следовательно, принципиально новый подход» [6, с. 3]. Опять-таки, соглашаясь с намерениями автора в целом, мы не можем одобрить его аттестацию предшествующих попыток как «тупиковых». В науке отрицательный результат тоже принимается в расчет, закрывая бесплодные пути исследования и тем самым чрезвычайно сужая возможность поиска, так что последующие исследователи имеют возможность идти уже почти плодотворным или абсолютно плодотворным путем. Тем самым бросать камни в адрес своих предшественников следует крайне осторожно.

Автор поставил перед собой две задачи: во-первых, «исходя из строго научных фактов доказать существование письменности на Руси до 988 года», и во-вторых, «попытаться, если это вообще возможно, эту дохристианскую письменность расшифровать» [6, с. 3]. Посмотрим, насколько названные задачи решены в данной монографии.

Первая глава посвящена сути проблемы; она открывается упоминанием об обожествлении изобретателей письма различными народами и цитатой из Нестора о пользе письменности. Отмечается, что свою письменность имели соседи славян - скандинавы, тюрки и венгры. Автор оговаривается, что ни в коей мере не ставит цель как-то принизить величие подвига Кирилла и Мефодия, ибо «созданная ими азбука обеспечила расцвет славянской культуры и вот уже более тысячи лет служит многим славянским народам, обеспечивая их культурно-иторическую самобытность и единство. Кириллица оказалась совершеннее и удобнее предшествовавших ей форм письма и именно поэтому мы пользуемся ею и сейчас» [6, с. 4]. Перечисляются ученые, разделявшие мысль о существовании славянской письменности до Кирилла: наш историк В.Н. Татищев, далматинец К. Грубишич, филологи и историки В. Копитар, Я. Гримм, П. Шафарик, Ф. Миклошич, О. Бодянский, В. Григорович, П. Ламанский, И Срезневский и др. Это свидетельствует о высоком уровне компетенции в истории проблемы возникновения глаголицы, без знания которой никакое серьезное исследование по славянской письменности невозможно. Мы бы, пожалуй, добавили к этому списку еще одно имя, П. Гануша, чей труд [7], по нашему мнению, был одним из основополагающих в области сравнительной грамматологии.

Автор отмечает, что с середины XIX в. «медленно начинают накапливаться доказательства существования какой-то дохристианской русской письменности: это и упоминания о ней арабских авторов, и археологические находки В.А. Городцова и Д.Я. Самоквасова» [6, с. 5]. Странно, что зная о статье М.Х. Френа, автор ничего не пишет о попытках представить образцы новой письменности М.П. Погодиным [8] и о находках Ф.И. Глинкой камней с надписями в Тверской Карелии [9], т.е. о первом всплеске общественного интереса к новому письму именно в 1836 г. Как раз на середину прошлого века приходится не только угасание этого интереса, но даже прямо противоположное явление: попытка везде усмотреть существование подделок. Что же касается археологического материала, то первым в этом отношении был болгарин Х. Даскалов, приведшей в своем письме О. Бодянскому в 1859 г. [10] образец неизвестного письма с алтаря одной из разрушенных церквей Тырново. Большой интерес к этой письменности проявлял и граф А.С. Уваров, давший комментарий на находки Ф.И. Глинки в 1888 г. [11]. Деятельность В.А. Городцова относится уже к концу XIX в., к 1897-98 гг. [12-13], а деятельность Д.Я. Самоквасова - уже к началу ХХ века [14]. Тем самым автор монографии в данной фразе неточен, что, возможно, свидетельствует о недостаточном знании им истории публикаций памятников славянского слогового письма в XIX в.

Можно согласиться с мнением автора о том, что «на Западе эта тема почти не обсуждается, и к возможности существования какой-либо самобытной славянской письменности относятся крайне скептически, отчасти из-за многочисленности подделок на территории Польши и Германии» [6, с. 5]. К сожалению, автор не связывает скепсис западных исследователей по поводу славянского письма с их общим скептическим отношением к проблеме собственной государственности Руси в период первых Рюриковичей, что вылилось в концепцию норманизма; и к проблеме дохристианской культуры Руси, где наличие сколько-нибудь развитой культуры совершенно отрицается. Не связывается автором скепсис и с марксистско-ленинской концепцией исторического процесса, где возникновение письменности понимается как определенный культурный сдвиг, присущей переходу к государственности, - стало быть, если славяне не имели своего государства и находились на уровне первобытно-общинного строя с его родоплеменными отношениями, то письменности просто не должно было существовать. В этом смысле западные исследователи опирались на господствовавшую в советской науке точку зрения. Иными словами, автор лишь констатирует западную точку зрения, но не анализирует ее. Соглашается он и с тем, что все памятники докирилловского славянского письма на территории Германии и Польши были подделками, что на наш взгляд, является некритическим разделением концепции И.В. Ягича. Правда, процесс реабилитации памятников письменности оказывается сложным делом; пока мы опубликовали лишь доказательства славянского происхождения двух надписей Крольмуса [15] и надписи на Ледницкой фигурке Яна Лечеевского [16], однако есть и много других подлинных памятников.

Интерес автора прикован к общим утверждениям существования раннесредневекового славянского письма, поэтому он перечисляет тех исследователей, которые такие утверждения сделали: Л.В. Черепнин (1946 г.), С.П. Обнорский (1948), П.Я. Черных (1950), Е. Георгиев (1952) В.С. Киселков (без года). Легко видеть, что здесь пропущен именно тот исследователь, который перевел общие до того высказывания в практическую плоскость: В.М. Эпштейн [1]. Затем следует критика марксистского тезиса о связи письма с государственностью: «... вместо рассмотрения вопроса о письме Лихачев составляет длинный список причин, вызывающих потребность в нем. К слову сказать, марксистский догмат о появлении письменности только после возникновения государства господствовал за некоторыми исключениями на протяжении всего советского периода, серьезно мешая объективному изучению этой проблемы. Догмат совершенно неверный, ибо те же скандинавы пользовались рунической письменностью со II века н.э., а государства у них появляются только начиная с Х века» [6, с. 7]. Это - весьма сильное утверждение данной работы.

Разумеется, М.Л. Серяков должен был как-то отозваться о своих непосредственных предшественниках, занимавшихся дешифровками славянского слогового письма. К большому сожалению, весь раздел дешифровок XIX века им выпущен: ни Ф. Магнусен, ни А.И. Шёгрен, ни С. Гедеонов, ни граф А.С. Уваров в качестве эпиграфистов им не упомянуты. Нет представлений у него и о попытках дешифровок первой половины нашего века. По сути дела, он знаком только с теми эпиграфистами, которых в свое время обозначил В.А. Истрин [17]: с Н.А. Константиновым, Н.В. Энговатовым и И.А. Фигуровским. К сожалению, в критике работ этих исследователей он повторяет аргументы В.А. Истрина и не видит в их деятельности никакого вклада в процесс дешифровки, хотя некоторое исключение он делает для Фигуровского: «...из-за ... слабых мест, других ошибок и уязвимости самого метода реконструкции, все три гипотезы подавляющим большинством ученых были отвргнуты как ошибочные, абсолютно ненаучные и постепенно были забыты. От себя добавим, что только Фигуровский (хоть и неправильно) попробовал пойти от расшифровки надписей, а остальные два исследователя пошли от сличения разрозненных знаков, хоть хорошо известно, что без переводя связной надписи в принципе невозможно доказывать правильность той или иной расшифровки» [6, с. 7]. На наш взгляд, М.Л. Серяков незнаком с работой Н.А. Константинова [2], где речь как раз идет о дешифровках. Это объясняется тем, что работа [2] вышла в 1963 г., когда и книга [17], так что В.А. Истрин о ней не знал и не успел включить ее в свой обзор. А М.Л. Серяков самостоятельных исследований творчества Н.А. Константинова не проводил. Наконец, совершенно удивляет его отзыв о Г.С. Гриневиче: «В 1993 г. дилетант-любитель Г.С. Гриневич выпускает книгу о праславянской письменности, в которой он объявляет таковой не только загадочные надписи с территории древней Руси, но и Фестский диск с Крита, письменность цивилизации долины Инда, этрусскую письменность и т.д. Стремление объявить, не считаясь ни с временем, ни с расстоянием, ни с элементарным здравым смыслом все нерасшифрованные письменности славянскими лишь дискредитирует проблему славянской письменности и мешает ее правильному решению» [6, с. 12]. Конечно, понять возмущение М.Л. Серякова можно, и во многом мы согласны с его оценкой сравнительно-грамматологической части исследований Г.С. Гриневича. Но с другой стороны, было бы неверным замалчивать определенный вклад в процесс дешифровки славянских надписей, который внес Г.С. Гриневич. Так что в целом история дешифровок славянского слогового письма известна М.Л. Серякову очень поверхностно.