В.А.Чудинов

Это, однако только начало трудностей. Даже если исследователь каким-то способом догадался, что означает тот или иной знак, и у него начинает получаться осмысленное чтение, он еще должен убедить других людей в своей правоте. К сожалению, во времена письма «от руки» колебания в начертании были значительно больше, чем сегодня, и, более того, знаки могли писать в обратную сторону, вроде того, как пишут иногда сегодня дети. Кроме того, ряд знаков мог различаться очень малозаметными признаками, поэтому два разных знака на взгляд неискушенного читателя могли выглядеть одинаковыми, вроде современных C и G или O и Q, тогда как разные варианты одного и того же знака могли иметь весьма мало сходства, подобно современным А и а или D и d. Как правило, критики эпиграфиста как раз и выступают такими неискушенными читателями, и долго не могут понять, почему два очень похожих начертания эпиграфист читает различно, а два очень непохожих – одинаково. Для этого необходимо объяснить критикам систему графического построения данной письменности, что, однако, весьма трудно сделать, пока эта система только исследуется. Иными словами, при дешифровки незнакомой системы письма выходить на суд общественности можно только с готовыми и весьма крупными результатами, до которых можно дойти только за несколько лет, не знакомя со всеми промежуточными этапами. Это как при съемке кинофильма: в кинопрокат поступает только законченная продукция, смонтированная из лучших дублей. Но обычно исследователи спешат поделиться первыми результатами, когда кажется, что какой-то текст начинает поддаваться усилиям и его уже можно прочитать. Это приносит вред не только лично им, но и всему делу дешифровки: как правило, стремясь получить результат, эпиграфисты не обращают внимания на некоторые детали, мелочи, досадные обстоятельства, которые в глазах критиков приобретают первостепенное значение. Но и винить критиков тоже нельзя, ибо они знакомы с тем, что подчас одна и та же надпись разными эпиграфистами читается не просто по-разному, но и весьма экзотично. Так, например, простую кирилловскую надпись на пряслице КНЯЖИН один исследователь прочитал КНЯЖО ЕСТЬ, другой как ВЕРТАТЕ Ю КАШЕВИ, а третий как СВЧЖЕНЬ. Последнее слово особенно занятно, если учесть, что речь идет в общем-то о достаточно понятных знаках при чтении и совершенно непроизносимой комбинации звуков как результате дешифровки.

Вот поэтому-то опытные исследователи предпочитают выжидать, предоставляя всю неблагодарную первоначальную работу по анализу знаков сделать другим, тем, кому рисковать нечем. А рисковать нечем, как правило дилетантам, энтузиастам, пришедшим из других сфер деятельности, которым как раз не хватает не только знаний, но и профессиональной осторожности, и потому они делают одну ошибку за другой, окончательно дискредитируя проблему. Но тогда за нее и подавно не следует браться профессионалам, само обращение к ней в глазах коллег уже выглядит предосудительно, а любой шаг в неизвестное выглядит комичным и никак не украшающим известного исследователя.

Поэтому, на наш взгляд, проблема дешифровки славянской докирилловской письменности зашла в тупик прежде всего из-за сложности проблемы и неизбежных ошибок в начальных исследованиях.

Было, правда, и другое обстоятельство, тоже сопутствующее начальному этапу: боязнь подделок. Каждому из нас хорошо знакомо чувство неуверенности при попадании в незнакомую область деятельности и предположение, что любой опытный человек постарается извлечь выгоду из нашей неискушенности. Короче, мы ждем обмана. То есть не то, чтобы мы его желали; напротив, мы его опасаемся; но тем самым мы в окружающих невольно подозреваем потенциальных мошенников. У Лескова есть рассказ о том, что в одном из провинциальных городков России в темное время суток было опасно проходить вблизи моста: лихие люди могли обворовать или ограбить. Герой рассказа в силу обстоятельств оказался именно в такой ситуации, и когда его опередил прохожий, он невольно ощупал у себя то место, где обычно хранились часы, и обмер: часов-то и не было. «Отдай часы!» – крикнул он прохожему, и был страшно рад, что смог получить их обратно. Только дома он разобрался, что свои часы он в этот день с собой и не брал, а получил чужие, и потому невольно стал тем самым грабителем, которого заподозрил в прохожем, то есть подлётом на местном наречии.

Нечто подобное, к сожалению, случается и в науке. Так, в XIX в., когда археология палеолита только складывалась и французские ученые впервые увидели фрески в испанской местности Альтамира, в глубине пещеры, их поразила сочность и свежесть красок, а также уверенная кисть художника. Предположить, что более десятка тысяч лет назад какие-то пещерные люди смогли создать такой шедевр искусства, а тем более, что что этот шедевр мог храниться такое длительное время в почти первозданном виде, было выше их сил, и они решили, что их просто водят за нос. Ради славы, полагали они, владелец поместья Марселино де Саутуола пригласил художника, который расписал подземные галереи, а потом позвал археологов, чтобы они подтвердили подлинность этой подделки. Но он не на тех напал! И, разумеется, такие уважаемые ученые как Э. Картальяе и А. Брейль заявили о том, что никакого отношения к древностям данные росписи не имеют. Один из критиков того времени писал: «посмотрев приложенные к Вашему письму рисунки, я сразу пришел к выводу, что это фарс, чистая карикатура. Она изготовлена и пущена в оборот лишь для того, чтобы заставить мир посмеяться над легковерными палеонтологами и исследователями древности». Четверть века первооткрывателя фресок Альтамиры принимали за мошенника, он и умер опороченным, и лишь после его смерти тот же Э. Картальяк в своем «Покаянии» заметил: «Я впал в заблуждение, начало которому было положено 20 лет назад, и вот его надо выкорчевать и устранить... Неодинаковая сохранность картин, совершенство художественных образов, отсутствие следов дыма, то, что рисунки находятся глубоко в пещере – все это имеет место и в Дордони, следовательно, не может быть аргументом против древности Альтамиры. Нужно склониться перед фактами, и я готов отдать должное Марселино де Саутуоле... Во времена нашей юности мы полагаем, что знаем все; но открытия Дало, Ривьера, Капитана и Брейля, в особенности же достойные восхищения раскопки и коллекции произведений искусства Пьетта, доказывают нам, что наша наука, так же как и все другие, пишет свою историю, которая никогда не закончится, историю, которая, напротив, будет развиваться бесконечно». Заметим, что редко кто из ученых даже 20 лет спустя испытывает раскаяние и пишет «Покаяние»; но и в нем Картальяк лишь «готов отдать должное» да Саутуоле и посчитать его честным человеком, но речь не идет о том, что в момент объявления мошенником испанца реальным фальсификатором выступил маститый ученый-француз. Иными словами, ошибка Картальяка им понималась как «невольное заблуждение», тогда как утверждение истины Саутуолой воспринималось учеными как «сознательное мошенничество». Вот такая «двойная бухгалтерия» ответственности ученых и сторонних энтузиастов.