В.А.Чудинов

Однако я понимаю, что первую главу начинать нужно, видимо, с более ранней проблемы, с письма, и называю ее уже иначе: «Значение и типология письма. Славянские алфавиты». Начав перечислять проблемы теории письма, я почувствовал, что закопался, ибо каждая из этих проблем потребует как минимум, целой главы, а как максимум - отдельной монографии. Поэтому, попытавшись снова сделать иной вариант раздела «Письмо», я оставил эту затею.

Третий вариант мне понравился: «Глава первая. Поиски докирилловского славянского письма». Это в наши дни год назад я только на эту тему смог издать целую монографию (Чудинов, 2007), а тогда я только нащупывал подходы к этой теме. Мне тогда очень импонировала теория исследовательских программ Имре Лакатоша, поэтому я писал: «Как нам представляется, всю совокупность точек зрения на историю развития славянского письма можно свести всего к пяти исследовательским программам (ИП), каждая из которых оказывается не выводимой из другой, внутренне непротиворечивой и обладающей мощными внутренними потенциями для совершенствования. Возможно, другие исследователи не согласятся с нашими градациями, или предложат свои, это их право. Нам же кажется, что можно говорить о таких ИП, как: христианская (ХИП), протославянская (ПСИП), непосредственного заимствования (ИПНЗ), стадиальная (СТИП), и, наконец, русского письма (ИПРП). ХИП исходит из того, что письменность - это дар небес, это увековечивание слова божьего. Следовательно: 1) до христианства славянского письма не было и быть не могло; правда, можно допустить существование засечек, зарубок типа узелка на память или сохранение чужих знаков более сложной формы, но используемых не для коммуникации, а для украшений, магии и гадания, то есть использование буквенных знаков не по их прямому назначению; 2) вместе с введением христианства за считанные месяцы, разом, появляется христианское письмо, притом в самом совершенном своем виде, и тут же охватывает обширные регионы и огромные массы населения; 3) создатель письма - христианин, подвижник, желательно монах, за свой духовный подвиг он должен быть причислен к лику святых; 4) создание письма есть переход от невежества к культуре, от варварства к цивилизации, от язычества к христианству, ибо теперь появилась возможность читать Библию и другие богослужебные книги; 5) все возникшие позже системы письма обязательно должны быть хуже первого, менее совершенными, весьма локальными и менее удобными по употреблению, и т.д.; 6) первое христианское письмо тесно связывается с христианской церковью и становится образцом письменного церковного языка». - Полагаю, что и сегодня выделенные мною пять исследовательских программ достаточно актуальны; за каждой из них стоят определенные слои населения и социальные институты. Я сам все эти годы пытался реализовать наименее популярную из них, пятую, и часто был не понят, изгнан из многих научных журналов, конференций, и НИИ и ошельмован в печати; однако именно эта ИП позволила мне дойти до тех высот, до которых я дошел, и именно она пользуется сейчас всё большим вниманием со стороны широкой общественности. Первую же ИП по понятным причинам отстаивает русская православная церковь.

Вообще говоря, задача изложения разных исследовательских программ по истории письменности не потеряла своего значения, но в плане истории культуры, именно потому, что письмо, как и язык, являются одними из самых ярких и этнически окрашенными проявлениями человеческой цивилизации, ибо без письма нет и цивилизации как таковой. И, как я понимаю, эта историография достойна специальной монографии, а не упоминания о ней скороговоркой к главам о дешифровке новых надписей руницы. Однако если последующие главы моей первой монографии у меня более или менее сложились под влиянием конкретного материала, то подход к ним всё никак не давался, и я мучительно искал не слишком узкое начало своей работы. Но как только я пытался чуть расширить тему, в нее тут же влезали такие проблемы, которые тянули на гораздо более обширные исследования, нежели то, которое я собирался написать. Я еще не научился соразмерять сам аналитический труд с введением к нему.  

Наброски второй главы. Вторую главу я решил назвать «Типология славянского письма». Здесь я попытался предложить более широкую категорию, чем категория письма, и назвал это не очень удачно, чтиво, и даже попытался дать типологию этого чтива, но дальше дело не пошло. Я даже дал пример такого чтива: «Ситимйэ агин солкомо дюк ча дю уркэн ниерэн. Егин дарилкон Солкондор киливли гунмури, ахаткан, юксэ...». Для русскоязычного читателя весь текст вполне читабелен, но ничего не означает, поскольку написан по-эвенски. А на этом чуждом для нас языке означает он, что дверь чума отворилась, и из него вышла девушка-красавица по имени Солкондор. Иными словами, значение звуков буквы воспроизвели правильно, однако смысла чужой речи мы понять не смогли. Так что смысл буквы и смысл слова - весьма разные понятия. Чтиво мы можем читать, но писать все эти агин салкомо правильно не можем.

Сейчас я понимаю, что все эти попытки, хотя и интересны сами по себе, но выглядят как пестрая мозаика, которая практически не складывается в цельное изображение. Это - попытки построения монографии, но еще не сама монография. Так что я вполне самокритичен, и полагаю, что в таком виде моя книга не смогла бы увидеть свет. 

Третья и последующие главы. Далее шли три главы описания археологических находок и чтения на них надписей. Сначала я рассмотрел псковскую находку - несколько вырезанных печатных букв и один слоговой знак, являвшихся формочкой для выпечки, а затем перешел к рассмотрению берестяных грамот из Новгорода.

Рис. 4. Перечисление берестяных грамот, подлежащих рассмотрению в книге

Берестяные грамоты мне показались наиболее впечатляющими доказательствами существования слоговой письменности, поэтому я решил начать рассмотрение именно с них. Основания для этого было несколько. Первое из них состояло в том, что берестяные грамоты являлись средством массовой переписки, так что нахождение там знаков руницы (хотя я тогда еще называл русское письмо просто слоговым) означало ее массовое использование. Второе заключалось во вкраплении знаков руницы в обычную кириллицу, то есть, существование смешанного письма, которое показывает бытование руницы на Руси самым доказательным способом. Но это же, являясь третьим преимуществом, дает возможность однозначно интерпретировать значение слоговых знаков, поскольку, находясь в единственном числе в окружении привычных букв, и зная слово именно по этому окружению, мы совершенно точно определяем звучание этого слога.

Мой предшественник Гриневич не додумался ни до смешанных текстов, ни до берестяных грамот, так что в этом отношении я пошел дальше него.

Рис. 5. Выстраивание последовательности берестяных грамот для их анализа

Последовательность грамот строилась в направлении от наиболее простых или даже грамот, свободных от слоговых знаков, до наиболее сложных. Грамоты, пустые от руницы, служили для демонстрации существования самого типа владельческих надписей, чтобы потом показать, что и грамоты с руницей ничем не отличаются от них, являясь типовыми. Потом шли грамоты с минимальным содержанием слоговых знаков. А вот над грамотами с несколькими слоговыми знаками приходилось работать довольно долго.

Рис. 6. Более сложные для анализа надписи

Если вначале последовательность грамот мне казалась более или менее понятной, то чем сложнее становились надписи, тем большее место занимало в тексте их описание и чтение, так что на рис. 6 я уже показываю иллюстрации с нескольких рукописных листов, где я рассматривал уже только по 2-3 грамоты.

Рис. 7. Грамоты, которые на первый взгляд не поддавались чтению