О двух видах научной революции и о нынешней историографии
О двух видах научной революции и о нынешней историографии
Чудинов В.А.
Нынешняя историография стоит перед научной революцией. Но что понимать под этим термином?
Понятие научной революции. Википедия пишет: «Революция в науке - период возникновения современной науки во время раннего нового времени, когда открытия в таких областях науки, как математика, физика, астрономия, биология (включая анатомию) и химия, коренным образом изменили взгляды на природу и общество. Согласно традиционным представлениям, революция в науке началась в Европе ближе к концу эпохи Возрождения и продолжалась вплоть до конца XVIII века, повлияв на такие интеллектуальные движения, как эпоха Просвещения. В то время как нет однозначного мнения по поводу точных сроков данного периода, публикация в 1543 году книги Николая Коперника «О вращении небесных сфер» и Андреаса Везалия «О строении человеческого тела» (в тот же год) обычно упоминаются как события, положившие начало научной революции».
Заметим, что историография не входит в число наук, переживших научную революцию. Википедия добавляет: «Научная революция включает в себя не только получение принципиально новых представлений об окружающем мире благодаря научным открытиям, но и изменение представления учёных о том, как эти открытия надо делать. Если в Средневековье преобладали отвлечённые логические рассуждения и философские аргументы, то в Новое время ключевым для новой науки стал эмпирический подход. Для нас сейчас он естественен, но признан он был только в XVII веке, а распространился лишь в XVIII веке». И таком новшеством в области материальной базы в той же астрономии стал переход от наблюдения невооруженным глазом к наблюдению с помощью подзорной трубы и телескопа. Это революция связана с именем Галилео Галилея.
Рис. 1. Геоцентрическая картина мира из книги 1552 года (Википедия)
Моё дополнение. Это - вещи достаточно известные. Но я хотел бы обратить внимание на то, что обычно либо считается само собой разумеющимся, либо чем-то весьма незначительным. Я хочу обратить внимание на то, что Коперник действительно «обратил» небесные сферы, который прежде пролегали вокруг Земли, в том числе и сфера движения Солнца (четвёртая орбита в геоцентрической системе мира, рис. 1, обведена белой подсветкой), к обращению Земли вокруг Солнца (в гелиоцентрической системе мира третья от Солнца орбита, рис. 2, обведена белой подсветкой). Иначе говоря, изменил соотношение между центром и периферией, поменяв местами Землю и Солнце.
Такой тип революции я предлагаю назвать «теоретическим переосмыслением», или «переменой мест центра и периферии».
Рис. 2. Гелиоцентрическая система мира, книга Коперника (из Википедии)
О революции, на мой взгляд, другого типа говорит писатель Андрей Смирнов: «Бросим ретроспективный взгляд на историю астрономии. Она зародилась вместе с цивилизацией и до начала XVII века все наблюдения велись глазом. Это, в частности, приводило к тому, что развитие астрономии происходило медленно, Галилей в 1610 году (7 января) произвел первую революцию в астрономии. Он впервые посмотрел на небо вооруженным глазом в свой телескоп. После этого развитие пошло быстро» [1].
Этот тип революции я предлагаю назвать «применением нового эмпирического метода», но не любого, а такого, который приводит к многократному увеличению числа исследуемых объектов. Можно назвать и иначе: это революция, «расширяющая размеры поля деятельности на многие поколения исследователей».
Причём что интересно, оптический прибор был применен для увеличения размеров изображения. Но далее имеется небольшая подробность: «Первым, кто направил зрительную трубу в небо, превратив её в телескоп и получил новые научные данные стал Галилей. В 1609 году он создал свою первую зрительную трубу с трёхкратным увеличением. В том же году он построил телескоп с восьмикратным увеличением длиной около полуметра. Позже им был создан телескоп, дававший 32-кратное увеличение: длина телескопа была около метра, а диаметр объектива - 4,5 см. Это был очень несовершенный инструмент, обладавший всеми возможными аберрациями. Тем не менее, с его помощью Галилей сделал ряд открытий.
Название «телескоп» предложил в 1611 году греческий математик Иоаннис Димисианос (Giovanni Demisiani-Джованни Демизиани) для одного из инструментов Галилея, показанном на загородном симпосии Академии деи Линчеи. Сам Галилей использовал для своих телескопов термин лат. Perspicillum» [Википедия, статья «Телескоп»]. Различие между зрительной трубой и телескопом состоит в том, что в окуляре зрительной трубы наблюдатель видит прямое изображение, а в окуляре телескопа - перевёрнутое. Для астронома в принципе безразлично, где у космического объекта верх, а где низ. И астрономы привыкли к такому расположению изучаемого тела, хотя обычный человек предпочёл бы нормальное, прямое его положение. И перевод перевернутого положения в нормальное отнюдь не означает изменения в картине объекта, а делает его более близким для обычного человека к изображению привычных вещей. В этом нет никакого субъективизма.
Историографическая революция по мнению А.В. Лубского. Не найдя определения научной революция в историографии в известных энциклопедиях, я обнаружил небольшую заметку с мнением А.В. Лубского [2]. Он пишет: «ИСТОРИОГРАФИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ - 1) перемены, происходящие в научном арсенале исторической науки; 2) революция в методологическом сознании, порождающая состояние неопределенности в исторической науке [3]». Революция, безусловно означает «перемены», однако обычные перемены характеризуются другим термином, «эволюция», и потому с данным пониманием согласиться нельзя. Более того, совершенно не затрагивается вопрос о том, на каком уровне науки (эмпирическом или теоретическом) происходят эти перемены, и каков размах этих последствий. Иначе говоря, таким методологическим критерием пользоваться невозможно.
Что же касается революции в методологии науки, то даже если таковая происходит, то каким-бы ни был объект методологии (естественные науки, гуманитарные науки, науки-методы, философия), революция происходит именно в методологии, а не в самих науках-ее объектах, так что и с этим пониманием согласиться нельзя. Методология оказывает определенное влияние на саму науку (в советское время представители частных наук не знали, как ускользнуть из объятий всепроникающего диалектического материализма), но сами науки не очень рады такому воздействию.
Автор продолжает: «Представления о революциях в исторической науке стали складываться в 60-х годах XX века под влиянием концепции Т. Куна о «структуре научных революций». Под этими революциями он понимал эпистемологическую смену парадигм как способов постановки и решения научных проблем [4]. Рассматривая различные этапы историографической революции во второй половине XX века, Б. Г. Могильницкий обращает внимание на то, что первоначально ее доминантой была сциентизация истории, связанная с широкими историко-социологическими построениями и направленная на преодоление радиографических познавательных стратегий. Затем И. р. продолжалась уже под флагом борьбы с «односторонним сциентизмом» в русле постмодернистской версии исторического познания, ознаменованной «поворотом к субъективности» и «открытием» микроистории как ведущего жанра исторического исследования. В настоящее время развертывается третий этап историографической революции, своеобразие которого заключается в критике постмодернизма; отсутствии устойчивых методологических доминант и вытекающем отсюда усилении неопределенности историографической ситуации; стремлении к целостному осмыслению истории в единстве ее объективных и субъективных начал на путях методологического синтеза [3]» [2].
Появление микроуровня, равно как и появление мегауровня в любой науке не является научной революцией, а является естественным, нормальным, эволюционным развитием данной дисциплины. Ибо эти уровни не ломают предшествующие знания, меняя местами главное и второстепенное (а суть научной революции заключается именно в этом), а углубляет их в названных направлениях.
Историографическая революция по мнению Поля Вейна. «Историография обретает у Фуко последнюю завершенность. Никто и не сомневался, что этот философ является одним из крупнейших историков нашего времени, - но, возможно, перед нами нечто большее: научная революция, вокруг которой бродили все прочие историки. Все мы теперь позитивисты, номиналисты, плюралисты и враги всяческих "измов" - но только он, Фуко, смог стать всем этим до конца. Он - первый законченный позитивист-историограф» [5: 49]. Здесь мы видим странное понимание научной революции: не приводится никаких ее определений, и вообще никаких изменений в историографии, но делается вывод такого типа: раз Мишель Поль Фуко (1926-1984) был крупнейшим французским историком, следовательно, он, возможно (но в этом нет уверенности) совершил научную революцию в историографии.
Я всегда удивлялся тому, как бесцеремонно представители частных наук, особенно гуманитарных, входят (я бы даже сказал «вторгаются») в область методологии науки, часто даже не подозревая о существовании такого раздела философии.
Вот пример рассуждения Фуко: «Гладиаторские бои сходили на нет постепенно, или, скорее, поэтапно (толчками), на всем протяжении IV века н. э., во времена христианских императоров. Почему же они стали затухать, и почему именно в этот момент? Ответ вроде бы очевиден: этим ужасам положило конец христианство. На самом же деле - ничего подобного: гладиатура (равно как и рабство) вовсе не обязана своим исчезновением христианству; христиане порицали не собственно гладиаторские бои, а всякое зрелище как таковое, поскольку оно отвращает душу от мыслей о единственном спасении; в числе таких зрелищ театр со всеми его непристойностями всегда казался им более заслуживающим осуждения, чем гладиаторские бои: ведь удовольствие при виде льющейся крови находит завершение в самом себе, а удовольствие от непристойностей на сцене толкает зрителя к сладострастию в жизни. Тогда, может быть, объяснение следует искать не собственно в христианстве, а в общем распространении гуманности или языческой мудрости? Тоже нет: гуманность как таковая свойственна лишь ничтожному меньшинству людей с хрупкой душевной организацией (толпа во все времена была охоча до пыток, и Ницше писал словами кабинетного мыслителя о здоровой дикости сильных народов). Подобную гуманность слишком легко путают с несколько иным качеством - осмотрительностью; так, греки, прежде чем восторженно принять римскую гладиатуру, сперва страшились ее жестокостей: не приучат ли горожан эти ужасы к насилию? Точно так же мы теперь боимся, что показ насилия по телевидению приведет к росту преступности. Это - не совсем то же самое, что оплакивать удел самих гладиаторов. Если же говорить о мудрецах - и языческих, и христианских, - то они считали, что созерцание кровавых боев оскверняет душу зрителей (именно таков подлинный смысл пресловутых суждений Сенеки или Августина); но одно дело - осуждать порнофильмы за безнравственность и оскверняющее воздействие на психику зрителей, и совсем другое - осуждать их за то, что они превращают в предметы живых людей, которые в них снимаются».
Что в данном случае имеет место у Фуко как у историка? - Смена его научной ориентации. Он переходит от христианской точки зрения на гладиаторские бои на позицию культурологии как науки, и эта точка зрения оказывается ближе к истине, а потому приводит его коллег-историков в умиление. Однако тут мы имеем дело с иной интерпретацией исторических событий, а не о добавлении или убавлении самого исторического материала, и тем более, не о соотношении основного или второстепенного в самих событиях. - Словом, и тут нет признаков научной революции.