В.А.Чудинов

Второй период: обоснованные версии и случайные находки. Появление археологии и палеографии. Упоминаются работы Адавкта Фойгта (1775) (глаголица возникла из кириллицы), Добнера (1785) (глаголица возникла раньше кириллицы), Антона (1788) и Лингардта (1789) (разделивших это мнение), Й. Добровского (1808) (истинно кирилловская азбука - это глаголица).

Рассматриваются также работы исследователей, посвященные употреблению славянами-вендами германских рун в храме Ретры. Нами делается такой вывод: «Наряду с ограничениями в пространстве (письменность лишь в одном храме единственного города) выявляется ограничение во времени (менее двух веков после возникновения кириллицы и глаголицы)... Ограничения также проявляются в очень малом количестве изображаемых рунами слов, преимущественно имен собственных...» [1, с. 194-194]. При этом рунический знак, транскрибируемый как h, как нам кажется, передавал звук ИЕ, что свидетельствовало о наличии какой-то другой славянской письменности, в котором этот звук передавался вполне регулярно [1, с. 195]. Цитируются замечания по поводу назначения рун Г. Маллеты.

Из российских исследователей упоминается И. Елагин (1803) (предания на Руси писали до Рождества Христова, но неизвестно, какими буквами), Н.М. Карамзин (1818) (упоминал о рунах из храма Ретры, но считал, что их 16, а не 23, как полагал Маш), Л. Суровецкий (1822) (подробно рассказывает историю об обнаружении рун Ретры в новое время).

Третий период: полный охват источников и выявление подделок. Здесь более обстоятельно анализируются работы преимущественно чешских исследователей. Прежде всего рассматривается статья П.И. Шафарика «О происхождении и родине глаголитизма» (русский перевод 1860), полная аргументов, где вполне принимается основной вывод: что глаголица старше кириллицы. Наш вывод: «Не считаться с этими доказательствами нельзя; лица, которые позже доказывали приоритет кириллицы, видимо, либо вовсе не читали эту работу Шафарика, либо познакомились с ней не в полном объеме. Нам он представляется важной вехой в истории славистики» [1, с. 243].

Излагается мнение Й. Гануша по поводу Добровского, Копитара и Шафарика, приводятся и наши оценки, например, по поводу последнего: «Деление глаголицы на болгарскую и хорватскую - это колоссальный прорыв вперед выдающегося слависта» [1, с. 246]. Вместе с тем высказывается наше предположение о том, что сильнее всего удревняли глаголицу южные славяне, сербы и краинцы, тогда как чехи занимали более сдержанную позицию. Так, Шафарик не выводит древность глаголицы за пределы IХ века и ищет ее истоки в готском письме Ульфилы.

Из этого нами делается вывод: «Получается, что южнославянские народы, писавшие хорватской глаголицей, выдвигают версии об очень большой древности глаголицы, тогда как чехи, ею не писавшие, но жившие в немецком окружении, выводят ее из рун или готского письма. Если мы правильно подметили национальную ориентацию исследователей, то болгары, жившие в турецком окружении, должны говорить о влиянии на письмо тюркских рун, а русские, взявшие православное христианство из Византии, настаивать на греческой природе славянского письма, т.е. на том, что Кирилл изобрел кириллицу, а глаголица возникла либо позже, либо через письменность-посредник, известную причерноморским грекам. И действительно, все названные ориентации мы находим именно как преимущественные в указанных регионах, хотя гипотезы о тюркских рунах и причерноморских слоговых знаках появляются к середине ХХ века. Но доминирующей для России все-таки до самого последнего времени является, как мы увидим ниже, чисто инерционное предположение: Кирилл создал кириллицу как первое письмо, а глаголица возникла как ее искажение» [1, с. 248-249].

Подробно рассматривается вопрос о прильвицких подделках; при этом, в частности, приводится интересное высказывание Я. Гримма, сближающее руны и глаголицу: «Вендские руны на до сих пор хранящих дурную славу Прильвицких идолах в целом нордические, отклоняющиеся, однако, в некоторых буквах, и их самые сильные отклонения соответствуют глаголице: что могло бы подтвердить древность северославянских божков еще более?» [1, с. 265].

Комментируется творчество энтузиаста-дешифровщика Т. Воланского, в частности, по части чтения славянских рун на ряде памятников.

Анализируются статьи И. Гануша «К вопросу о глаголице» и «К вопросу о рунах у славян». В первой из них, в частности, этот исследователь предполагал: «То, что возникновение глаголицы и кириллицы отталкивалось от готского алфавита, более, чем вероятно. Кирилл, что вероятнее всего, знал готский алфавит, а также существовавшую задолго до него основу глаголицы, то есть славянский рунический алфавит. Его он увеличил до 38 знаков и организовал их «по чиноу грьчьскихъ письменъ», т.е. по греческому порядку букв... Как до Кирилла среди восточных южных славян имелся глаголический футарк, так он имелся и у западных южных славян, которые в очень ранние времена, за века до Кирилла, были ознакомлены с христианским алфавитом, так как хорватская глаголица выражает старинные резные формы букв, ... тогда как болгарская глаголица указывает на черты писаные... Превращение глаголического футарка в глаголический алфавит сказание приписывает св. Иерониму, что не так уж невероятно» [1, с. 277-278]. Тем самым заслугой Кирилла И. Гануш считал постепенную эллинизацию ранних славянских рун, что и привело к появлению вначале глаголицы, а затем и кириллицы.

Наиболее подробно цитируется и анализируется статья И. Гануша «К вопросу о славянских рунах с особым взглядом на древность ободритских рун, как и на глаголицу и кириллицу. Набросок в качестве вклада в сравнительную германо-славянскую археологию» (1857). В ней, в частности, речь идет об определенной закономерности в возникновении алфавитов. Так, говоря о рунах, Гануш цитирует работу Лилиенкрона «К учению о рунах», где предлагается «определять руны как мифические знаки так, чтобы они представляли не ряд букв в нашем смысле, но некоторую массу начальных слогов» [1, с. 277], иными словами Гануш разделяет гипотезу Лилиенкрона о происхождении буквенных рун из слоговых.

Основное содержание данной статьи Гануша посвящено рассмотрению вариаций начертания глаголических знаков и их сравнению с рунами и другими знаками. Так, буква АЗ ассоциируется с руной ОС, АС, АНС (БОГ), буква БУКИ - со словом БУК (наименование древесины для дощечек со знаками), буква ВЕДИ - с руной ВЕН (НАДЕЖДА) или ВИН (БЛАЖЕНСТВО), буква ГЛАГОЛЬ - с пальмирской буквой ГИМЕЛЬ или руной ХАГЕЛЬ (от слова ХАЛЛ, ЗВУК), буква ДОБРО - с руной ТИТ (ДОБРО), буква ЕСТЬ - с руной ЭЙЗ (ТИСОВАЯ ДУГА) или ЭХУ (ЛОШАДЬ), буква ЖИВЕТЕ - с руной ГИБУ, буква ЗЕЛО и ЗЕМЛЯ - с еврейской буквой ЗАЙН, буква И - с руной ИС (ИСЕ есть божество воды и света), буква ДЕРВЬ (которую Гануш считает согласной буквой ИОД) - с руной ЙЕР или ДИЕРИ, буква КАКО считается новой, несводимой к названиям рун, буква ЛЮДИ - с ЛАГУС (МОРЕ, ВОДА), буква МЫСЛЕТЕ - с руной ИР (стрелец, мужчина), буква НАШ по Ганушу прежде называлась НУЖДА и соответствовала руне Н, буква ОН - с остатком руны ОС, АС, АНС (БОГ); буква ПОКОЙ - с семитскими буквами, ибо руна П выражена нечетко, буква РЦЫ, а также ЕРЫ - с этрусскими знаками и руническими названиями ИР, ЙОР, буква СЛОВО - с руной СОВОЛ (СОЛНЦЕ), буква ТВЕРДО - с ТИР ДЬЯУС (НЕБЕСНЫЙ БОГ), буква УК рассматривается как лигатура, буква ФЕРТ - как вариант руны ПЕРД (смысл неизвестен); остальные буквы глаголицы практически не связывались с рунами, но сопоставлялись с буквами других алфавитов [1, с. 281-297].

Приводятся некоторые выводы Гануша, например, «1. Глаголица и кириллица родственны друг другу лишь опосредованно, и одна из них никоим образом не есть подражание другой. 2. Ни кириллица, ни глаголица не дошли до нас в начальной форме, но лишь в очень поздних, подвергшихся редакциям. 3. Глаголица в ее предполагаемой начальной форме очень тесно совпадает с рунами, однако и кириллица воплощает некоторые руны. 4. Дошедшие до нас в футарках рунические знаки имеют часто с трудом отрицаемое родство с семитскими алфавитными знаками.... 6. Названия славянских букв имеют с названиями северных и других рун и с названиями готских букв по большей части один и тот же источник, что показывает, что кириллица и глаголица являются моментами всеобщего процесса возникновения европейских алфавитов в первые века христианизации языческого европейского мира» [1, с. 301].

Приводятся данные о деятельности российских исследователей - А.Х. Востокова, Х.М. Френа, М.П. Погодина. Из них, разумеется, выделяется Х.М. Френ, который опубликовал первое изображение текста славянского слогового письма, извлеченный им из сочинения арабского путешественника Х века Эль Недима. В частности, весьма важной представляется такая мысль Х.М. Френа: «То, что Руссы обладали искусством изображать слова и мысли письменными знаками, видимыми глазом, было известно и прежде, и ныне не подлежит малейшему сомнению. Уже договоры о мире, которые Олег подписал в 911 году с императором Львом VI и Александром, и Игорь в 945 годом с Константином VII и Романом I, свидетельствуют о том. Каждый из них был изготовлен в двух копиях, из которых одна подписывалась русской, а другая - греческой стороной... Теперь мы можем допустить, что в Х веке у Руссов в употреблении наряду со славянским был еще и другой шрифт. По мнению широко известного знатока славянской древности господина фон Кёппена черты славянских букв в этом, к сожалению, очень скудном отрывке не опознаются» [1, с. 307]. Последнее замечание связано как раз с публикацией Френом образца неизвестного шрифта, который нами понят как славянское слоговое письмо.

Повествуя об изложении И.И.Срезневским открытия Х.М. Френа, мы обращаем внимание на две неточности: статью Френа о русском письме в записках Эль Недима он датирует не 1836, а 1823 годом, путая ее со статьей Френа об Ибн Фозлане; и полагает, будто Шёгрен считал эту надпись рунической, тогда как Френ в своей статье ясно пишет, что давал ее на прочтение Шёгрену, и тот не нашел никакого сходства знаков русского письма с рунами [12, с. 317]. Правда, позже Шёгрен под влиянием Магнусена признал эту надпись рунической. Отмечается, что И. И. Срезневский придерживался взгляда о большей древности кириллицы по сравнению с глаголицей, и что он установил, что в основу кириллицы положено гораздо более древнее греческое письмо, чем оно существовало во времена Кирилла. На И. И. Срезневском заканчивается период сбора и издания неизвестных рукописных памятников письменности.

Излагаются взгляды археолога О.М. Бодянского, и, в частности, его мысли о том, что Кирилл и Мефодий были скорее не изобретателями, а реформаторами азбуки [12, с. 338]. Цитируются также работы В.И. Григоровича, П.Л. Лавровского, переписка П. Шафарика с М.П. Погодиным, сочинение Е. Классена и Т. Воланского.

четвертый период: сдача завоеванных позиций. Достаточно много места уделено истории опровержения существования славянских рун. Излагаются взгляды И.В. Ягича на проблему, периодически публикуемые в «Архиве славянской филологии». Первый удар нанес В. фон Неринг, весьма критически воспринявший монографию Казимира Шульца «Подлинность Микоржинских камней, созданных на месте» (Познань, 1876). До того в Польше сомневались в подлинности рунических надписей на Микоржинских камнях профессор Войцех Цибульский, библиограф профессор Эстрейхер (Краков, Варшава 1869), а также профессор Малецкий (Лембург). Граф Александр Пшездецкий (Краков, 1870) подтвердил справедливость их обвинений. В России их точку зрения разделил И.А. Бодуэн де Куртенэ (Петербург, 1873). При этом сомнению подверглись не только руны, но и слово «Белбог», которое было признано «поделкой ученых» [1, с. 360].

Казимиру Шульцу дали возможность возразить на критику. Он аргументировал свои взгляды на подлинность камней тем, что находки местных жителей были систематическими, а не единичными, руны, по свидетельствам рунологов, были выполнены профессионально, кроме того, начертания рун отличались от прильвицких и, следовательно, от тех, которые были опубликованы Лелевелем. Нам его возражения показались основательными, тогда как И.В. Ягичу они потребовались лишь для усиления критики. Излагаются взгляды этого слависта и наши возражения. Нам показалось, что «разыскания Ягича - типично филологические, а не исторические, не археологические: он не посещал музеи Мекленбурга, не расспрашивал о вендском языке жителей дальних деревень, где еще могли чудом сохраниться какие-то изделия с надписями рунами, а сличал опубликованные в Мекленбурге таблицы рунических алфавитов» [1, с. 379]. Чуть ниже помещены наши более сильные утверждения: «Конечно, делать вывод о подложности целой группы памятников просто так, «за компанию» с другими - анекдотично. Но с позиций методологии науки Ягич не просто пошел ва-банк, а выбрал такую гипотезу, когда ему не осталось никакого выбора и никакой иной возможности кроме полного и решительного отрицания подлинности всех славянских текстов, написанных рунами... Весь шум Ягич поднял из-за нескольких подделок, которые погоды не делают» [1, с. 380].

Наш вывод из этого филологического демарша - «Ягич «закрыл» не просто памятники со славянским руническим письмом - он остановил развитие самого перспективного раздела славянской грамматологии. Он не дал возможности заняться серьезными исследованиями иных типов славянского письма помимо традиционных, глаголицы и кириллицы. Он вообще подорвал веру в значимость для славистики вещевых памятников с руноподобными надписями - и слово «руны» полностью вышло из славянского обихода. Позже в России интерес к чтению новых надписей проявляли уже археологи, из среды которых вышли и эпиграфисты, но не филологи или лингвисты. Авторитет Ягича был так высок, что, насколько нам известно, после его выступления в «Энциклопедии славянской филологии» никто не только не подверг его выводы сомнению, но даже не решился просто упоминать руны как одну из разновидностей неосновного славянского письма. А сами попытки чтения неизвестных надписей по-славянски стали считаться признаком дурного тона.

Сказанным мы вовсе не стремимся опорочить выдающегося славянского лингвиста. Мы просто хотим верно определить цену его ошибки, высказанной самыми авторитетными устами, которые только можно себе представить» [1, с. 382].

Излагаются скептические взгляды на славянские руны Любомира Нидерле и полускептические взгляды Яна Лечеевского (сомневавшегося в прильвицких рунах, но защищавшего подлинность камней из Микоржина).