В.А.Чудинов

Кто является специалистом по письменности? Историки или филологи мне часто говорят, что я являюсь представителем другой науки, то есть, пришел со стороны. У меня такой проблемы нет, ибо хотя я по образованию физик, но кончал аспирантуру, а затем последовательно защищал кандидатскую и докторскую диссертацию по философии. Письменность же относится гораздо в большей степени к культурологии, чем к филологии, а культурология является философской дисциплиной, так что я на самом деле нахожусь на своем месте. Поэтому обо мне нельзя сказать, что я дилетант по определению. Я занимаюсь историей письменной культуры именно как доктор философских наук. Поэтому мои оппоненты из числа историков своей критикой меня особенно не задевают. Специальность историка или филолога для дешифровки письменности как основной формы духовной культуры, пожалуй, отстоит дальше, чем специальность культуролога. Так что и в этом отношении я могу показать, что филологи не имеют для решения проблемы дешифровки достаточного уровня компетенции, и в этом отношении со мной лучше в спор не вступать - проиграют.

Точно так же культурология знает о письменности гораздо больше, чем те люди, которые исследуют только ее сакральную сторону, например, эрили, в чем они откровенно и признаются. Однако культурология не отбрасывает и эту сторону, ибо только эта дисциплина изучает мифы, магию, мистику, тонкий мир, транс, медитацию, камлания и прочие виды сакрального как формы духовной культуры общества. А вот филология, хотя отчасти изучает графику письма, но только в отношении к речи, а не с точки зрения влияния графики на психику, на тонкий мир, на эгрегор общества; не изучает манифестацию в графике религиозных и политических пристрастий этносов. На сегодня изучение графической стороны того или иного языка не входит ни в одну из лингвистических дисциплин; раздел «графика и орфография» дается лишь в нормативном плане, но не в составе социо-, этно- и психолингвистики.

Теория и история письма, методики дешифровки неизвестной письменности, атрибуция древних алфавитов как продуктов естественной эволюции или как творчества изобретателей, проблемы заимствования чужой письменности и ее адаптации к речи того или другого народа, манифестация в письме религиозных и политических пристрастий, различение эпиграфики и письма на бумажном носителе, проблемы палеографии, различения общенародного и социолектного письма, труднописи и тайнописи, связь письменности с рисунком и орнаментом, сакральная сторона письменности, и многое другое - все это относится к особой отрасли культурологии, составляя предмет грамматологии. К большому сожалению, эта дисциплина только формируется, так что специалистов по ней фактически нет. Уже это делает почти невозможным публикацию обобщающего труда по данной дисциплине, поскольку, согласно недавно введенным в РАН правилам, для публикации данного труда в издательстве «Наука» необходимо получить две рецензии от научных сотрудников НИИ РАН. А если таковых нет, то работа не может быть опубликована - опять таки по определению.

Кого считать дилетантом, и чем он плох для науки. Как правило, дилетант - это горячий энтузиаст, не имеющий надлежащей подготовки. Почти любую сложную проблему он решает как простую, и тем самым, получая неприемлемый результат (но неприемлемый для других; сам-то дилетант своим результатом весьма доволен), порочит то направление деятельности, которым он занимается. Эмоции, которые возникают в этой связи, хорошо передает Кирилл Еськов: «Цену озарений дилетантов я вполне представляю себе по сфере собственной профессиональной деятельности - палеонтологии; здесь эта публика регулярно пытается осчастливить научное сообщество очередной теорией вымирания динозавров. И хотя некоторые из этих дилетантов являются признанными авторитетами в своих областях знания (например, в астрофизике), у палеозоологов их построения вызывают лишь зубовный скрежет и аллергическую сыпь» (ЕСЬ, с. 11). Правда, он тут утрирует реальные чувства; однако его гипербола весьма показательна. Сказать в чей-то персональный адрес «он (она) - дилетант», это означает примерно то же, что спустить собак с криками «ату!». Или с немецким кличем «fass!», то есть, «хватай!». Такого человека и терзать-то не нужно; сам по себе кровожадный клич в его адрес дискредитирует его полностью.

Вместе с тем, тут обозначена интересная для методолога науки ситуация. Конечно, астрофизик вряд ли осчастливит палеонтологию; однако представим себе гипотетическую ситуацию, когда речь зайдет о палеонтологии других планет. Боюсь, что в таком случае важнейшими условиями вымирания будут как раз астрофизические факторы, так что роли поменяются, и специалистом окажется астрофизик, а дилетантом - палеонтолог. Точно так же, допустим, узбек, говорящий по-русски с акцентом и путающий роды русских существительных, выглядит дилетантом в Москве даже с точки зрения обычного, средней руки, русского человека. Но даже русский интеллигент, попавший в Ташкент, окажется не просто дилетантом с точки зрения узбека - он будет полным неучем, поскольку не сможет выразить на узбекском языке ни одной мысли.

Я это клоню к тому, что раньше понятия профессионала и дилетанта были абсолютными: специалист великолепно решал свои проблемы, дилетант городил турусы на колесах и попадал впросак, невежда вообще не мог дать ни одного правильного ответа. Сейчас же речь идет об относительности этих понятий: математика может быть применена к историографии, а исторический подход - к становлению математической мысли. Кто конкретно в этих областях взаимного перекрытия наук является специалистом, а кто - дилетантом, вопрос очень непростой, и простым формальным причислением к определенной профессии эта проблема не решается. Точно так же она не решается и научной степенью или занимаемой должностью. Критерий один - востребованность научным сообществом.

Научны ли действия научных сотрудников. В методологических статьях я показал, что ученый должен не только добывать факты, но и обобщать их, чтобы создать новые знания. В этом смысле, например, Е.А. Мельникова или М.Б. Щукин, или М.А. Тиханова их создают: якобы в истории Руси встречались готы (даже приводятся места, где они жили), а в белорусской деревне Масковичи жили «участники крестовых походов». Сказать, что это ложь, неправда, клевета нельзя: в науке так не принято. Существует менее эмоциональное слово: мифологема. Итак, в силу элементарного невежества (точнее, невежества сознательного, а потому далеко не элементарного, а очень даже снобистского: скандинависты категорически отказываются признавать существование руницы) нынешние научные работники, доктора исторических наук, городят небылицы, которые правильнее назвать мифологемами. То есть, они создают ложную науку, некие завалы, которые потом должны будут разгребать будущие поколения ученых.

Спрашивается, существует ли такая категория в методологии науки, которая описывала бы подобную контрпродуктивную деятельность? В сталинские времена имелось очень жестокое слово - вредительство. Не дай бог, если кого-то публично обвинят в этом; последствия бывали ужасными. Поздно ночью во двор вредителя въезжал воронок, а судебная тройка вскоре выносила вердикт: 10 лет без права переписки, что означало расстрел. В хрущевские времена Н.В. Энговатову два академика инкриминировали уже другое - что газетная сенсация с самого начала развивалась в полном отрыве от научной критики, так что достаточно было опубликовать такие строки в адрес молодого ученого в «Советской археологии», как почти через 4 года ученый застрелился сам. В демократической России РАН придумала новый термин, лженаука; была даже создана специальная комиссия по борьбе с лженаукой. Тут последствия еще мягче: лжеученого просто перестают публиковать в издательстве «Наука» и приглашать на научные конгрессы. Иными словами, объявляют ему научный бойкот.