В.А.Чудинов

Дореволюционная историография. Трудами А.А. Шахматова была заложена фундаментальная основа русского летописания, остающаяся таковой и в наши дни. Развитие либеральной русской исторической науки достигло своих вершин в сочинениях В.О. Ключевского и его школы. В числе блестящих представителей исторической мысли нельзя не упомянуть С.Ф. Платонова и А.Е. Преснякова. В области исторической географии появился прекрасный труд С.М. Середонина. Кропотливые сборы А.А. Спицына привели к формированию достоверной фактологической базы археологических источников древнейшего периода истории Руси (НСА, с. 152). Ни один эпиграфист тут не упомянут, как если бы эпиграфика вообще не была историческим источником.

Если отрешиться от частностей, то, в традиционном понимании предшествующей историографии, все названные исследователи, а они представляют не только себя, а направления в науке, - норманисты. Это совсем не значит, что Норманизм победил. В своей крайней форме он также проиграл. Суть заключалась в том, что не зыбкое «национальное» своеобразие и анализ выборочных сведений определяли теперь научную мысль, а реальный исторический факт, устанавливаемый на основе комплексного источниковедения. Были или нет варяги на Руси, сыграли или не сыграли они значительную роль в ранней русской истории, являлись ли первые князья скандинавами и т.д. - подобные вопросы стали достоянием прошлого. Требование времени заключалось в оценке роли скандинавов на Руси в различные хронологические периоды и в различных сферах жизни древнерусского общества в свете установленных достоверных фактов (НСА, с. 152). Я не имею ничего против такого подхода, если только под варягами и скандинавами понимать русских Руси Яра, стоявших на более высоких ступенях развития культуры, чем русские Руси Славян, и потому имевших отличные от них изделия. Однако Е.Н. Носов несомненно имеет в виду под варягами и скандинавами германцев, которые стали таковыми, видимо, не ранее XI века.

Весьма показательными в этой связи представляются рассуждения В.О. Ключевского в его «набросках по варяжскому вопросу». - «Я, собственно, равнодушен к обеим теориям, и норманнской, и славянской, - писал В.О. Ключевский, - и это равнодушие выходит из научного интереса. В тумане ранних известий о наших предках я вижу несколько основных фактов, составляющих начало нашей истории, и больше их ничего не вижу. Эти факты, которые приводят меня к колыбели нашего народа, остаются те же, с тем же значением и цветом, признаю ли я теорию норманистов или роксоланистов. Поэтому, когда норманист или роксоланист начинают уверять, что только та или другая теория освещает верным светом начало русской национальности, я перестаю понимать того и другого, то есть, становлюсь совершенно равнодушен к обоим» (КЛЮЧ, с. 113) (НСА, с. 152-153). Здесь я вовсе не могу согласиться тем, что с приходом варягов и скандинавов начинается история русского народа, хотя именно так казалось историографии XIX века. Что же касается «фактов», то они, как было выяснено выше, могут быть плоскостными, а могут - объёмными. Так, археология в ХХ веке действительно подтвердила приход скандинавов и варягов с территории современных Скандинавии и Германии, создав «факты» плоскостные, передающие географические перемещения части населения. Но эти же «факты» не показывают этнической составляющей данного населения, которое было русским и по графике надписей, и по языку, и по пантеону богов. Иными словами, археология (которая в XIX веке еще не давала нынешнего подтверждения присутствия скандинавских и варяжских изделий в Северной Руси в силу своей неразвитости), а тем более, изучение летописания не позволили установить этническую составляющую терминов «варяг» и «скандинав». Поэтому, приветствуя с общеметодологических позиций переход историографии от исторических гипотез к историческим фактам, всё же хочу отметить, что сами факты отражали тогда лишь физическую, пространственную составляющую, но не социальную, этническую компоненту, образуя только поверхностную фактологию. Понятно, что с позиции даже плоскостной фактологии можно оставаться равнодушным к достижениям историографии гипотетической; однако с позиции глубинной, объёмной фактологии эти же факты оказываются лишь одной из проекций истины, в которой гипотеза норманизма (прихода варягов и скандинавов из Западной Европы) сплавляется с гипотезой антинорманизма, славянизма (славяно-русской этнической принадлежности варягов и скандинавов) в нерасторжимое целое. Так в физике когда-то полностью исключающие друг друга корпускулярная и волновая точки зрения слились в единую квантовую механику поведения микрочастиц.

Мне думается, что при нормальном (естественном) развитии исторической науки пресловутый «норманнский вопрос» был бы закрыт к тридцатым годам, а позиции отечественных и западных исследователей значительно бы сблизились, и различия определялись бы различиями научных школ, а не границами политических систем (НСА, с. 153). Мысль интересная, но под «различиями политических систем», как можно будет убедиться в рассмотрении дальнейшего текста Е.Н. Носова, он понимает только позиции советской историографии, которая, якобы, в чисто политических целях отстаивала славянскую позицию, но не германские страны (Германию, Данию, Швецию, Норвегию), которые с неменьшим упорством считали варягов и скандинавов до XI века германцами. Если уж оставаться равнодушным (по В.О. Ключевскому) к норманистам и славянистам, то подобное же равнодушие следует проявлять как к советской, так и к германской историографии. Но тогда ни о каком сближении позиций советских и западных исследователей не может быть и речи - до тех пор, пока и западные исследователи не освоят технику микроэпиграфики и не начнут читать на собственных находках русские надписи.

Отношение к ранней советской историографии. К сожалению, случилось иное. В Советском Союзе насильственным внедрением всеобщей социологизации, примитивного марксизма, всепоглощающих понятий классовой борьбы, феодализма, формационности, как обязательной стадии развития общества, история (и археология, как историческая наука) были поставлены на службу идеологии. Исконность, национальное своеобразие и экономический детерминизм были положены во главу угла исторических концепций. Всё стало объясняться развитием аграрных обществ, накоплением прибавочного продукта, возникновением городов как центров сельских округ, пунктов концентрации дани и размещения феодалов и т.д. Места дальней торговле, торгово-военным путям, иноземным влияниям при таких построениях не оставалось. В такой ситуации вполне естественно варяги оказались не у дел (НСА, с. 153). Согласен ли я с такой резко критикой советской историографии? - Вполне. Однако, по принципу «клин клином вышибают», могу отметить не меньшее шараханье нынешней историографии из одной крайности в другую. Выйдя из одной историографической идеологии, в данном случае, советской, академическая наука тут же попала в объятия другой историографической идеологии, в данном случае германской. И я точно так же могу предъявить претензии нынешней академической науке истории в том, что она совершенно не занимается исследованием славянского ведизма, со времен В.В. Седова, И.П. Русановой и Б.А. Тимощука не обследовала ни одного славянского святилища, миниатюры летописей и иконы церквей рассматривает чисто по-детски, как картинки, не читая вписанные в них тексты, и точно также относится к найденному археологическому материалу, фиксируя лишь место находки и оказываясь не в состоянии определить этническую принадлежность артефактов. Эта принадлежность определяется по титульной нации сегодняшнего расселения. Если артефакты найдены в Германии, то, стало быть, их сделали предки современных немцев, в Скандинавии - предки скандинавов, на Кольском полуострове - предки саамов, в районе Геленджика - предки нынешних адыгов. Хотя на всех изделиях совершенно явно читаются слова ЯРОВА РУСЬ, и большое количество других русских текстов. Но археологи эти слова читать не только не умеют, но и не хотят, а когда я им на это указываю, считают мои построения «патриотическими бреднями, лежащими вне науки». Ибо наука - это только то, что разрешено строить им, небожителям. Именно поэтому сетования Е.Н. Носова на идеологическое засилье в советское время я считаю полуправдой. На самом деле вне государственной идеологии ни одна наука не существует, ибо кто платит, тот и заказывает музыку, а ни один коллектив историков и, тем более, археологов, не существует на общественных началах, а работает в государственных НИИ, ибо особенно археология оказывается весьма затратной по финансам отраслью знания.

В новые концепции Б.Д. Грекова, С.В. Юшкова, М.Н. Тихомирова и других историков взгляды В.О. Ключевского не вписывались. Роль географического фактора в истории Руси, а он играл не малое место в концепциях многих маститых отечественных исследователей первой четверти века, замалчивалась. Обусловленность природной средой уступила место социологическим объяснениям.

Результаты сказались очень скоро. Если репрессии и гонения порой и обходили стороной тех или иных представителей академической науки, то чувство самосохранения и стремления защититься от полной конъюнктурности, заставляли их уходить в замкнутое источниковедение. Возникли две науки - официальная, до предела подчиненная идеологии тоталитарного государства и воплощавшаяся в обобщающих трудах, вузовских и школьных учебниках, и конкретная. Именно последняя и была той отдушиной, при которой можно было писать и заниматься «собственно» наукой, оставаясь максимально искренним. Эта работа в области изучения ранней русской истории не прерывалась (НСА, с. 153). И опять речь идет о полуправде. Влияние природной среды нельзя недоучитывать, что показал еще Шарль Монтескьё, однако в обществе, безусловно, сильны и социальные причины. В этом смысле учение Карла Маркса явилось определенной подвижкой в понимании исторического процесса. Однако делом самих историков было понимать географический и экономический детерминизм либо как важные факторы, но определяющие исторический процесс в совокупности, либо как единственную причину исторического процесса, отменяющую все прочие причинные обусловленности. И если они стали усердствовать, разбивая лоб, и молиться на Маркса, то мне очень трудно поверить в то, что это было лишь желанием избежать репрессий. Не менее сильной была и иная мотивация: утереть нос «буржуазным историкам», показать, что, опираясь на Маркса, можно продвинуться в понимании истории значительно дальше. На самом деле перед историками в этом направлении открылось огромное поле для творческой деятельности в исследовании влияния социальных факторов, чем они и воспользовались. А то, что археологи вскрывали меньшие площади раскопов по сравнению с зарубежными коллегами, что они годами не успевали обрабатывать полученный в полевых условиях материал, что делали весьма куцые выводы из полученных археологических данных - в этом идеологический отдел ЦК КПСС абсолютно не виноват. Присутствие варяжских или скандинавских изделий на местах их находок никакими Пленумами ЦК КПСС не порицалось. Так что, не отрицая гонений на историографию (а гонениям в советское время подвергались многие науки), все же хочу заметить, что сваливать отставание нынешней отечественной историографии от западной только на идеологию, не вскрывая собственных промахов, как раз и передает позицию неискренности.

Но помимо социальных факторов существуют и политические, влияние той или иной страны в определенный исторический период. А вот тут-то современная академическая историография и получила максимальный пробел. По сути дела, до моих исследований абсолютно ничего не было известно ни о Яровой Руси, ни о хане варягов Николае Кродо, ни о существовании Руси Славян. Хотя вполне было достаточно всего лишь рассмотреть пару миниатюр Радзивилловской летописи с большим увеличением. Тут уж идеология абсолютно непричем. Это - пробел академической историографии в методике исследований. И он обусловлен ее собственным консерватизмом.