В.А.Чудинов

«Однако, если судить по публикациям последних лет, теория единой древнерусской народности отброшена большинством как российских, так и украинских авторов. Отброшена она, разумеется, из различных соображений. Российские историки и публицисты во многом вернулись на позиции М. Погодина, отрицая причастность украинского народа к историческому наследию Руси» (РЕЧ, с. 10). Этой фразы я решительно не понимаю. О какой причастности украинского народа может идти речь, если такого народа в то время еще не было? Это всё равно, как обсуждать роль арабов в создании культуры Древнего Египта на том основании, что сегодня в Египте основная часть населения состоит из арабов. То есть, подделки под произведения культуры того времени они создавать могут, а вот саму культуру они создавать «совместно с коптами» не могли, их тогда там еще не было. «Украинские авторы сосредоточились на разработке идей, близких к теории М. Грушевского. Таким образом, по сути, обе стороны согласились с тем, что население средневековой Руси не было единым в этническом плане» (РЕЧ, с. 10). Совершенно ложный вывод. Украинцы настаивают на том, что украинский этнос существовал еще в Киевской Руси, просто потому, что им так хочется, тогда как русские как прежде, так и теперь говорят о единой древнерусской народности. То, что Речкалов приписывает русским, является лично его измышлением.

«И тут все основные постулаты отечественной истории, внесенные в наши головы вместе с теорией единой древнерусской народности, из очевидных и, казалось бы, исчерпывающих ответов, превратилось в вопросы: как называло себя население, жившее на территории  Руси, на каком языке оно говорило, считало само себя единым народом и т.д.? Попробуем рассмотреть эти вопросы в надежде, что их разрешение приблизит нас к пониманию проблемы, насколько близки были между собой предки современных русских и украинцев? Мы полагаем, что этот вопрос в равной степени должен быть исследован и в отношении белорусского народа. Однако каких-либо публикаций на эту тему белорусских авторов обнаружить не удалось, поэтому далее мы будем говорить только об истории украинского и русского народов» (РЕЧ, с. 10). В том, что ответы очевидны и исчерпывающи, соглашается и сам автор их постановки. Более того, поскольку аналогичные вопросы не ставят ни русские исследователи, ни наши белорусские братья, становится понятным, что сами вопросы Речкалова надуманы. Однако он их ставит, чтобы противопоставить украинцев русским, хотя, еще раз повторяю, в те времена никаких украинцев не было и, собственно говоря, разговор вести не о чем. Тем не менее, если Речкалов полагает, что какие-то намёки на разнородность русского населения существовали (вопреки очевидному!), имеет смысл выслушать его аргументацию.

Нападки на термин «Киевская Русь». «Начать пересмотр таких общераспространенных понятий нужно с одного из основополагающих терминов - Киевская Русь. Очевидно, есть необходимость напомнить, что термин этот искусственный. Объясняя его происхождение в работе «Химера Киевской Руси», А. Толочко писал: «И в обыденном сознании, и в исторической литературе термин «Киевская Русь» настолько прочно укоренен, что его искусственность и анахроничность практически не осознаются. Между тем государство под названием «Киевская Русь» (и даже «Древняя Русь») не существовало никогда! Наши далёкие предки были бы несказанно удивлены, услышав такое наименование страны, в которой волей случая им довелось жить, поскольку называли ее «Русской землёй», «Русью», а себя, ее население, собирательным «Русь» или каждый отдельно - «русином». «Киевская Русь» - термин происхождения книжного и учёного и ведёт своё начало не из источников, а со страниц исторических трудов первой половины XIX века». Но, несмотря на всю искусственность своего происхождения, этот термин широко применяется как в научной, так и в художественной литературе обеих стран, что вызывает негодование у некоторых украинских авторов» (РЕЧ, с. 11). - Здесь я вполне соглашаюсь с Толочко в том, что такой термин отсутствует в источниках, и во многих моих статьях также призываю от него отказаться, поскольку эта территория на карте святого Евсевия IV века называлась Русью Славян. Однако некоторый резон у ученых позапрошлого века в таком названии был, ибо они сопоставляли Киевскую Русь с Русью Владимирской и Московской. Как-то ведь необходимо было различать разные периоды в истории государства, которое действительно позже называлось просто Русь! Но почему этот исторический жаргон вызывает такое негодование у украинских авторов? Казалось бы, упоминание Киева как одного из древнейших городов Руси должно вызывать у них прямо противоположную реакцию. И Речкалов тоже вроде бы соглашается с такой точкой зрения: «Казалось бы, прилагательное «Киевская» усиливает их позиции при защите интересов украинского народа, но это только на первый взгляд. Суть проблемы гораздо глубже. Раскрывая ее содержание, Е. Наконечный отмечает: «Лицемерным является аргумент, что, дескать, термины Киевская Русь и Московская Русь стали с течением времени терминами научными. Эти антиисторические термины антинаучны по своей сути. Образованные в XIX веке царскими идеологами для сугубо политических нужд, они служили и служат не исторической науке, а целям захватнической империалистической политики. Наши летописцы, как и тогдашние иностранные авторы, никогда к названию Русь не прибавляли прилагательного Киевская или прилагательного Ростово-Суздальская и т.д. Русь была лишь одна единая и неделимая, и все хорошо знали, что под этим термином нужно понимать». В дальнейшем мы детально остановимся на содержании понятия «Русь» и увидим, что оно понимается далеко не единообразно» (РЕЧ, с. 11-12). Ничего не понимаю: Речкалов нас чуть выше уверял, что украинские авторы якобы принимали Русь того периода за разношерстное государство, а приведенные цитаты из Толочко и Наконечного говорят об обратном: они потому и выступают против термина «Киевская Русь», что государство того периода было просто Русью, единой и неделимой. Но именно эту позицию отстаивают и российские историки. В чём же тут противоречие?  Его просто нет! Но Речкалов нам опять грозится показать его позже. Что ж, посмотрим! Во всяком случае, приведя две данные цитаты, он просто высек сам себя.

О древнейшей славянской письменности и русском языке. «Судя по публикациям, существование у наших далеких предков своей письменности во многом установлено по косвенным сведениям, содержащимся в иностранных или более поздних славянских источниках» (РЕЧ, с. 14). Мне смешно читать эти строки. Я в течение многих лет в своих монографиях показываю не только сам факт существования этой древнейшей славянской письменности, но и спокойно ее читаю, поскольку именно древнейшая письменность была русской. Но, понятное дело, Речкалов не читал ни моих книг, ни моих статей, а даже если бы кто-нибудь их ему показал, ни за что бы с ними не согласился, ибо это в корне противоречило бы всем его дальнейшим разглагольствованиям.

«Но если письменность была, то, следовательно, была и своя азбука. Зачем же потребовалась новая?» (РЕЧ, с. 14). И опять данный автор даёт правдоподобные, но не истинные рассуждения. Далеко не всякая древняя письменность имела свою азбуку, и для большинства из них азбука была составлена дешифровщиками. В древности даже в репертуаре знаков не нуждались, а уж в какой-то узаконенной форме этого репертуара и подавно. Так что понятие письменности совершенно не тождественно понятию азбуки. А новые виды азбуки, хотя бы отличающейся от предыдущей парой знаков необходимы, чтобы маркировать новый этнос, или новое вероисповедание.

«Известно, что до наших дней дошли две древнеславянские азбуки. Одна из них получила условное название «кириллицы» от имени Кирилл, принятого Константином при его пострижении в монахи, другая - «глаголицы» от старославянского «глагол», что означает «слово». Согласно единодушному свидетельству всех летописных и документальных источников, Константин разработал только одну славянскую азбуку, но какую именно?» (РЕЧ, с. 19). - С моей точки зрения некорректно вопрос о письменности подменять вопросом об азбуке, ибо письменностей было не две, а три, но третья письменность, руница, была слоговой, а силлабарии в период ее возникновения (более 200 тысяч лет назад) составлять было не принято. Так что азбуки у нее не может быть по определению, организация силлабария не линейна (одномерна), а задаётся в виде таблицы (двумерна). И вопрос, если вообще есть смысл его поднимать (я его решил еще в моей книге «Загадки славянской письменности» 2002 года издания) должен стоять о выборе не из двух, а из трёх видов письма. Из такой постановки вопроса сразу видно, что данный раздел книги о Руси пишет неспециалист. В чём выше он и сам признался и о чем можно судить и по его выводу: «Какая именно для этого языка была создана Константином азбука - глаголица или кириллица, - и откуда появилась вторая азбука, остаётся тайной до настоящего времени» (РЕЧ, с. 21). Естественно, что если не интересоваться литературой о происхождении славянской письменности и оторваться от своей Родины настолько, что даже имя родного города не хочется вспоминать, то тогда можно замереть на точке зрения середины ХХ века как на последнем достижении по проблеме письма.

На самом деле Кирилл не создал ни славянской письменности, ни славянской азбуки. Всё, что он сделал - это добавил к уже существующим за много тысяч лет до него рунам Рода 5 знаков греческого письма, что позволило ему получить в Риме и Константинополе разрешение на проведение христианского богослужения на славянских языках. Но эта последняя заслуга столь велика, что возведение Кирилла и Мефодия позже в статус равноапостольных святых вполне оправдано. Однако этого Речкалов не знает.

Верно сопоставив старославянский и церковнославянский языки, Речкалов приходит к выводу: «Церковнославянский язык существовал вплоть до XVII века в качестве основного письменного литературного языка. Стечением времени черты кирилло-мефодиевской эпохи в нем всё более исчезали и всё выразительнее проступали черты местных диалектов, как это и описал академик А. Крымский. Другой академик, Г. Возняк, считает: «Черты украинского и московского языка отразились в письменных памятниках и то довольно слабо, ... со второй половины XI века»...» (РЕЧ, с. 22). - А последнее высказывание достойно удивления. Во-первых, в свете того, о чём чуть выше говорил сам Речкалов: если существовала единая Русь, и если термин Киевская Русь вызывает отторжение, то точно такое же отторжение должно вызывать и выражение Московская Русь! Но у Возняка речь идет о вообще неведомом науке «московском языке», как будто бы есть языки «петербургский», «новгородский» или «ростовский». И опять: о каком украинском языке в XI веке может идти речь, если его возникновение с большими натяжками можно отнести только к XIX веку, а до этого он считался только малороссийским диалектом русского языка?  И вполне понятно, что даже те небольшие диалектные черты, которые гораздо позже вошли в украинский и великорусский языки (но именно диалектные, а не «языковые») отразились в письменных памятниках довольно слабо, то есть - никак. Вот и ответ на вопрос: на каком языке говорили на Руси в начальный период? - Да на едином русском! То есть, проблемы никакой не было, что с точки зрения русских исследователей, что с точки зрения украинского академика Г. Возняка. Поэтому попытки столкнуть русскую науку с украинской у Речкалова оказались бесплодными. Что же касается того, что единым письменным языком русского государства был церковнославянский, что утверждал Речкалов на с. 22, то с этим согласиться нельзя: церковнославянский применялся только в рамках церковной же литературы. А художественная литература, например, «Слово о полку Игореве», пользовалась древнерусским языком.

«Очевидно, что наличие единого письменного языка, к тому же в значительной степени отличающегося от разговорного, само по себе еще не может служить доказательством его определяющей роли в процессе этнической консолидации народов» (РКЧ, с. 23). Это предложение, верное само по себе, содержит неявный подтекст: якобы та самая летописная Русь явилась плодом интеграции прежде весьма разных народов. Но ничего подобного не было: Русь говорила на едином языке, начиная с палеолита. «Отметим, что аналогичная ситуация с языками существовала в средние века и в Западной Европе, где письменный латинский язык, отличавшийся, как и церковнославянский язык Руси от разговорной речи, так же был широко распространён. Однако факт наличия единого письменного латинского языка не используется европейцами в качестве доказательства «единой латинской народности» (РЕЧ, с. 23). - Совершенно неуместное сравнение. В Западную Европу периодически вторгались народы Азии, которые иногда сохраняли свой язык, иногда переходили на латынь, но на «вульгарную», что и дало очень мозаичную картину западноевропейских этносов, и если язык испанцев, итальянцев и французов на первых порах не слишком сильно отличался от латыни, то для германцев, кельтов или венгров он был абсолютно чужим. Иными словами, в Западной Европе изначально не было никакого языкового единства; не было его и в более узких рамках Римской империи, ибо Рим включал в неё завоеванные страны, говорившие на других языках. Даже первая завоёванная страна, Этрурия, говорила совершенно не на латинском языке. Поэтому сравнивать летописную Русь с античной или средневековой Европой в отношении языка совершенно неправомерно.

Наконец, мы сталкиваемся с очень сильным, но совершенно бездоказательным утверждением Речкалова: «Дальнейшее развитие церковнославянского языка связано с процессом распада Руси. В результате монгольского нашествия исторические пути древнерусских княжеств разошлись, а бывший прежде единым письменный язык Руси стал развиваться в различных направлениях. На территориях, вошедших в состав Московского государства, вбирая элементы московской разговорной речи, он всё больше удалялся от древних, киевских форм и приобретал великорусские черты» (РЕЧ, с. 23). Итак, Речкалов следит только за узко конфессиональным письменным языком, а не за письменным языком всей русской нации, но констатирует очень странные явления: 1) якобы менялся только язык Московского государства, тогда как по умолчанию язык киевлян сохранялся абсолютно тем же, чего в принципе быть не может; 2) почему-то именно язык провинциальной и периферической по отношению к Киеву Москвы становился великорусским, а не язык бывшего стольного града Киева, хотя по логике вещей именно более древний и более высокий по статусу язык должен быть назван великорусским и 3) древние киевские формы Речкалов теперь считает едиными, вопреки всем своим обещаниям показать языковое различие между разными группами населения еще в Киевский период. «На территориях, вошедших в состав Великого княжества литовского и Польского королевства, церковнославянский язык, претерпев дальнейшие изменения и дав начало украинскому литературному языку, просуществовал до конца XVIII столетия» (РЕЧ, с. 23). - Так что же теперь утверждает наш витийствующий историограф? А то, что русский язык, весьма медленно менявшийся прежде (Речкалов по умолчанию этим изменением пренебрёг), стал меняться весьма сильно внутри Руси-Литвы, а затем внутри польского королевства; иными словами, он испытал сначала литовско-белорусское воздействие, а затем ещё более сильное воздействие польского языка. Вот вам и ответ на вопрос, почему не он стал называться великорусским! Да потому, что именно тут несколько измененный древнерусский язык подвергся мощному внешнему воздействию, от которого был свободен язык Московского государства. Поэтому именно последний и стал правопреемником древнерусского языка. Кроме того, Речкалов совершенно верно сказал, что церковнославянский язык, претерпев дальнейшие изменения и дав начало украинскому литературному языку, просуществовал до конца XVIII столетия; ибо в нём была нужда. Но в XIX веке появляется украинский литературный язык, и эта потребность отпадает. Всё правильно; Речкалов только подтверждает ту мысль, которую до него высказывали многие русские и украинские исследователи, и о чём я говорил с самого начала: до XIX века никакого украинского языка не было, и только с его появлением постепенно стал формироваться украинский этнос, который и стал осознавать себя таковым в полной мере в ХХ веке, получив сначала несколько урезанную государственность в составе Украинской ССР, а затем и полную, став республикой Украиной. И именно в Польше бывшая Малая Русь стала называться польской окраиной, то есть, Украиной. Но это - чисто географический термин, не имевший никакого отношения к этническим процессам в Малороссии.