В.А.Чудинов

В.А. Чудинов

Проблема появления славянской культуры в Болгарии относится к числу весьма увлекательных и очень сложных, поэтому работа венгерского исследователя Гезы Фехера, самого ярого противника этого влияния [1], оказывается в этой связи крайне актуальной. Первых жителей Болгарии VIII-IX вв. (при хане Аспарухе) он называет протоболгарами, праболгарами и первоболгарами. Если эти болгары были тюркского происхождения, их правильнее было бы называть тюрко-болгарами, полагает профессор Петр Миятев, чтобы отличать от болгар-славян. Рассматриваемый труд Гезы Фехера претендует на тюркские истоки славянской культуры, и моей задачей является рассмотрение обоснованности этого мнения.

Очерк Дьердя Арато о Гезе Фехере. Геза Фехер — венгр, родившийся в 1890 году, и относящийся к поколению лауреатов Нобелевской премии (Сентдьорди, Нойманн, Теллер, Вигнер). В университете Фехер изучал византийский греческий язык и занимался угро-финской проблематикой. Докторское звание получил за разработку вопроса о местонахождении венгров до их прихода в бассейн Карпат (“Наименование и территория Ателкюзю”, 1913 г.). Исследуя, прежде всего, византийские источники расселения венгров в XI веке, он приходит к рассмотрению венгерско-болгарских связей, нашедших отражение в его работе 1921 года [2]. В 1922 году он появляется в Болгарии, где публикует целый ряд статей, а затем включается в археологические раскопки культурных центров VII-X века: Плиски, Калугерицы, Свештари. Исследует конный рельеф в Мадаре, о котором в 1928 году пишет монографию [3]. В частности, перед фигурой коня находит текст, говорящий об отношениях между ханом Тервелом и византийским императором Юстинианом II. Этот текст и перевод Фехера остаются единственным надежным местом в надписи. В честь этой надписи в Болгарии была отчеканена монета с рельефом Мадарского всадника. В 1931 году на венгерском и французском языках публикует монографию о связях протоболгарской и венгерской культур, за что в Венгрии был удостоен звания профессора, а в Болгарии награжден царем Борисом III в 1934 году. В 1943 году был избран академиком Болгарской академии наук. При его участии были созданы этнографические и географические монографии ученых Иштвана Ечеди и Золтана Силади, распространена в Венгрии книга болгарина Николы Мавродинова о сокровище в Надьсентмиклош, в 1941 году подписано соглашение об учебе болгарских стипендиатов в Венгрии. После немецкой оккупации Венгрии в марте 1944 года он переезжает вначале в Болгарию, затем в Турцию. После окончания войны венгерское правительство официально уполномочило его открыть кафедру венгерского языка в Стамбуле. Однако позже последовали обвинения в коллаборационизме со стороны советских властей Венгрии, и он не смог вернуться на родину; не позволили ему и посетить Болгарию. На дискуссии, проходившей в Болгарской академии наук по поводу состояния и задач болгарской археологии в феврале-марте 1948 года, прозвучали слова и о Фехере. Член-корреспондент БАН П.Д. Димитров, в частности, отметил, что под влиянием чуждой антиславянской пропаганды исключительная роль в создании ранней средневековой культуры была приписана неславянскому элементу, что нашло выражение вначале в деятельности австрийского профессора Йозефа Стжиговского, а позже венгра Гезы Фехера. Последний внушал болгарским ученым мысль о том, что в памятниках Мадара, Преслава и Плиски воплощена культура туранских праболгар, культура, донесенная ими с прародины по соседству с Сасанидской Персией и едва ли не из Китая. А между тем первостепенной задачей является выяснение проблемы роли славян в создании культуры болгарской державы и вообще византийского мира. «Главной проблемой является то, как славяне восприняли античную культуру, какова была ее роль и ее влияние и трансформация в культуру средневекового общества европейского Юго-востока» [4, с. VI]. При всех несколько прямых выпадах Димитрова мне его позиция кажется много ближе позиции автора предисловия венгра Дьердя Арато, ибо в этногенезе многих славянских народов всегда неоправданно завышалась роль других народов, например, в этногенезе русских с позиции норманнской теории огромную роль приписывали варягам. Хотя Дьердь Арато полагает, что ему не следует изучать особенности стиля Димитрова, он все же напоминает читателю, что «русская и советская наука традиционно показывала малую склонность в признании не только чуждых влияний в создании славянских государств (роль скандинавского элемента в образовании Киевского государства, или праболгар в создании Болгарского), но и в оценке культуры тех источников, которые весьма упрощенно назывались “кочевыми” сообществами. Характерным примером того является некий Никитин, который не только активно участвовал в нападках на Фехера, но одновременно и нападал на логику, полагая, что архитектурные памятники в Плиске, если они не славянские, то не могут быть и болгарскими, и приписал их персам» [4, с. V-VI]. Тем самым Д. Арато выдвигает Гезу Фехера на роль оппонента советскому и русскому подходу в археологии.

Д. Арато отмечает, что последовавшие за этой дискуссией статьи повторяют стиль Димитрова. Арато считает, что эти авторы либо не читали, либо не понимали трудов Фехера. «Процветавшие в тени советской гегемонии панславянские взгляды и скрытое под маской интернационализма отступничество от своих корней упразднили за десятилетия конкуренцию, которую создавали книги и исследовательская деятельность Гезы Фехера в болгарском национальном самосознании. Венгерский ученый стал персоной нон грата в стране, где он работал почти 2 десятилетия и чье прошлое и культуру неустанно популяризировал в Европе» [4, с. VII]. Его книги изымались или не отражались в карточках каталогов библиотек. Неизвестной оказалась судьба и его домашней библиотеки, и его двадцатилетнего архива. Его приятели и последователи, за исключением академика Гаврилы Кацарова, отреклись от него. Ярким примером этого является искусствовед Мавродинов, который в ходе дискуссии говорил: «Естественно, мы открыто признаем, что в нашей среде имеются уклоны к фашизму, к пангерманизму, к праболгаристике в ущерб славистике» [4, с. VII].

Несмотря на опалу, Гезу Фехера принимают в том же 1948 году на родине сотрудником Венгерского национального музея, где он работает до своей смерти в 1955 году. Здесь он работает над исследованием археологических памятников Венгрии IX-XI вв., и эта часть его работы слабо известна в Болгарии. Самым значительным его трудом являются раскопки у Залавара, результаты которых были опубликованы его коллегами уже после его смерти. Дьердь Арато полагает, что всеохватный анализ достижений Гезу Фехера является неосуществимой задачей и предлагает вниманию читателя данный труд, появившийся в 1941 году, и переизданный в 1993 году. Вероятно, современная Болгария стыдится своего славянского происхождения и ищет своих предков среди венгров и тюрок.

Предисловие. Оно было написано в апреле 1939 года, и Геза Фехер к моменту выхода данной работы 17 лет прожил в Болгарии. О своих взглядах он пишет так: «В основе этого моего труда лежит убеждение, что культура венгров была очень близка к культуре праболгар, и что все то, что известно о праболгарах, известно о мадьярах. Одинаков был их внешний и внутренний облик: одежда, прически, религия, церемонии, военная культура, художественная промышленность, экипировка и т.д. Это означает, что древние венгры по своей культуре стояли очень близко к своим учителям — праболгарам. Более того, когда мадьяры впервые появились на сцене европейского мира, они были названы “онгур” — имя, которое им дают и сейчас все европейские народы, и которое, в сущности, означает самих праболгар, “оногуриев”. Это объясняется тем, что мадьяры по культуре были оногуриями, то есть болгарами, так что европейские народы, и прежде всего славянские их соседи считали, что имеют дело с болгарами... Но я понял и другой важный результат... роль и значение праболгар состояла не только в том, что они дали организацию и культуру мадьяр, и что они организовали в настоящее государство народы восточных и средних Балкан. Стало ясно, что они имеют со всемирно-исторической точки зрения еще большее значение: владея в течение ряда столетий территориями по средней Волге, Северному Кавказу, между Доном и Днепром, в Бесарабии и на Балканах, праболгары сыграли огромную роль в построении цивилизации Восточной Европы, особенно у славян — то есть вывели Восточную Европу в культурный мир» [1, с. 5-6].

Странная точка зрения. Она может быть оправдана только в одном случае — если культура мадьяр и праболгар тюркского происхождения была выше славянской. Но это очень сложно доказать, и, как мы увидим ниже, автору это так и не удалось сделать, несмотря на его горячее желание. Что же касается внешнего сходства между болгарами и венграми, то оно вполне объяснимо, поскольку предки тех и других жили на Волге в непосредственной близости друг от друга. Мы очень часто говорим “прибалты” или “кавказцы” о жителях соответствующего региона, хотя балтские языки литовский и латышский не имеют ничего общего с эстонским, языком финской языковой группы; точно так же на Кавказе армяне являются индоевропейцами, грузинский язык относится к картвельской семье, а азербайджанский является типичным тюркским языком. В данном случае и болгары, и венгры являлись жителями Волги.

Что же касается имени “оногур”, то мы находим у венгерского исследователя Петера Хайду такие строки: «В основе внешнего (употребляемого другими народами) названия ВЕНГРЫ, (H)UNGARUS и т.п. лежит славянское О^нГ(Ъ)Р-, через германское посредство распространившееся в европейских языках. Русское ВЕНГР представляет собой заимствование из польского węgier. Непосредственно славянское О^нГ(Ъ)Р- отражено в древнерусском УГРИН, “венгр”, мн. ч. УГРЕ (например, в “Повести временных лет”), а также сохранено в украинском языке (УГОРЦI, УГОРЩИНА). Это славянское слово в конечном счете восходит к булгарско-тюркскому названию союза племен ongour (on — “десять” и gour — “стрела”, как название племени... Предки венгров в V-VI вв. были более или менее связаны с государством Онгур, и благодаря союзническим и соседским связям за ними закрепилось название союза племен, создавшего это государство» [5, с. 15] (подчеркивания мои). Как видим, сходство между венграми и болгарами объясняется их вхождением в одно государство, но название этого государства дошло до Европы только через славян. Иными словами, только благодаря славянам за венграми закрепилось название УГРЫ/ВЕНГРЫ (самоназвание этого народа — “мадьяры”). Таким образом, европейцы не знают венгров как МАДЬЯР или болгар как ТЮРОК, а знают лишь их славянские названия — ВЕНГРЫ (УГРЫ) и БОЛГАРЫ (ВОЛГАРИ). Так что если Геза Фехер хотел приподнять венгров по их раннему названию “десять стрел”, отметя всякое влияние славян, то на деле он как раз уже в имени народа подчеркнул славянское посредничество.

Итак, единство костюма, прически, экипировки, религии, военной культуры объясняется просто: эти разные народы были воинами одного государства. В современной армии России мы видим то же единообразие: тюрки (как-то: татары, башкиры, карачаевцы и т.д.) выглядят в рядах вооруженных сил совсем так же, как и угро-финны (карелы, мордва, коми, мари и т.д.). Вместе с тем, по языку и национальной психологии тюрки и угро-финны очень далеки друг от друга и входят в совершенно различные языковые семьи: алтайскую (тюрки) и уральскую (угро-финны). Так что если переходить от внешности к национальному характеру и расовым признакам, то черноволосые и монголоидные (в разной степени), очень темпераментные тюрки совершенно не похожи на светловолосых европеоидов с весьма уравновешенным, несколько заторможенным характером — угро-финнов. Тем самым первое положение Гезы Фехера о сходстве культуры венгров и протоболгар хотя до некоторой степени верно, но не слишком глубоко, и делать из него далекоидущие выводы рискованно.

Теперь рассмотрим положение о том, что протоболгары вывели Восточную Европу и славян в культурный мир. Об этом Фехер пишет очень определенно: «Тут, однако, требуется отметить, что и попавшие под культурное влияние праболгар мадьяры также сыграли значительную роль в культурном развитии Восточной Европы. — Мой синтез имеет цель послужить объяснению их роли» [1, ч. 6-7]. Короче говоря, культуру в Болгарию принесли не славяне, а прежде всего тюрки-болгары и оболгаренные венгры. Для подкрепления своей точки зрения Фехер приводит такие примеры: при раскопках в болгарской местности Мадар праболгарского времени был открыт зал, который служил капищем. В нем был обнаружен священный камень; о существовании священных камней у болгар известно из сочинений папы Николая I. — Сразу замечу, что если для идентификации протоболгар нахождение священного камня представляет определенный интерес, то для понимания протоболгар как культуртрегеров данный пример просто убийственный: по сравнению со славянскими идолами богов болгарские молельные камни были большим шагом назад. Другой пример: когда византийский император не заплатил ежегодную дань, венгр Ботонд вбил секиру в Золотые Ворота Царьграда. Сходным образом рассуждал и тюрко-болгарский хан Крум: или император заплатит деньги, или в Золотые Ворота Царьграда будет вбито копье. Фехер полагает, что так обозначалось начало войны. Однако и Пушкин в “Песни о вещем Олеге” писал: «твой щит на Вратах Цареграда!», так что аналогичный обычай существовал и у славян. Я не буду рассматривать и иные примеры: они либо говорят о более низкой культуре венгров и протоболгар по сравнению с культурой славян (например, расчленение собаки при заключении договора и совместное вкушение ее крови), либо они передают то, что было известно и славянам, например, ювелирное искусство. Так что уже при постановке проблемы Фехером чувствуется определенный политический заказ.

Первая глава. Значение праболгар. «Буду говорить об одном очень интересном и с огромным значением народе, который, оценивая его со всемирно-исторической точки зрения, играл огромную роль» [1, с. 13], — начинает Фехер свое исследование. Здесь я вынужден согласиться: любой народ является жителем планеты Земля, и каждый народ внес определенный вклад в развитие цивилизации. Но с научной точки зрения роль каждого народа все-таки неодинакова.

Большой вклад праболгар в культуру Фехер усматривает в том, что можно найти праболгарские слова в арабском, греческом, латинском и славянском языках [1, с. 14], и это сущая правда. Фехер, однако, не вдается в проблему, какие же слова были заимствованы. Так, в русский язык вошло слово ЛОШАДЬ (из тюркского “алаша ат”) и СОБАКА. Прекрасно! Однако славянские слова КОНЬ и ПЁС все-таки сохранились, так что тюркские слова лишь расширили наш лексикон. То же можно сказать и о тюркском слове БАШКА в качестве параллели славянским словам ЧЕЛО или ГОЛОВА. Но вот слова БАШЛЫК, ШАШЛЫК, БАЛЫК и прочие не имели русских параллелей; в данном случае вошли слова для обозначения нерусских и неславянских реалий. Но так вообще обстоит дело с заимствованиями: каждый народ берет что-то у другого народа. Европейцы заимствовали одно словечко даже у аборигенов Австралии — слово КЕНГУРУ, что на местном диалекте обозначало просто “я вас не понимаю!” О каком заимствовании культуры в последнем случае идет речь? Налицо просто забавный лингвистический казус. И никому в голову не придет говорить о большом вкладе в европейскую культуру австралийских туземцев. Естественно, что любые народы-соседи заимствуют слова друг у друга, и если мы хотим говорить о влиянии одного народа на другой, имеет смысл навести статистику: сколько слов заимствовали, например, славяне у тюрков-болгар, и сколько слов было заимствовано в обратном направлении. Только тогда утверждение о заимствовании культуры преимущественно в одну сторону встанут на прочное основание. А можно не сомневаться в том, что заимствования в тюркских языках из славянских намного превышают обратные заимствования славянских языков из тюркских.