В.А.Чудинов

Комментарий к рецензии Трубачева о дохристианской религии

В.А. Чудинов

Мне было интересно посмотреть взгляды замечательного лингвиста ХХ века, Олега Николаевича Трубачёва, на ведическую религию славян. Отчасти потому, что я был с ним знаком, отчасти потому, что не разделял некоторые его взгляды на славянскую дохристианскую религию. Статья Трубачева явилась рецензией на книгу Лешека Мошиньского (с пометкой: «Статья представляет собой переработанный (переведенный на русский язык) вариант авторского немецкого оригинала, публикуемого в «Zeitschrift für slavische Philologie» (Bd. 54. 1. 1994) под названием «Überlegungen zur vorchristlichen Religion der Slaven im Lichte der slavischen Sprachwissenschaft»).

Введение. «Известный польский специалист по старославянской письменности, постоянно интересующийся также историей религии и религиозной терминологии, профессор гданьского университета Лешек Мошинский представил нам в настоящей книге свой вариант праславянской (дохристианской) картины духовного мира. Автор вполне сознает, сколь ответственна его задача - подвести обдуманный современный итог после исследований А. Брюкнера, С. Урбаньчика, X. Ловмянского и др., а также с учетом «новой сравнительной мифологии» школы Дюмезиля. Естественно, что он начинает с постановки вопросов, и первый из них - религия или мифология? Его ответ гласит (не только потому, что источники скудны и представлены неравномерно): «Фактически праславянской мифологии в классическом смысле не было. Так называемая праславянская мифология - это скорее научная фикция...» (С. 2). По мнению Урбаньчика, которого автор цитирует, мы обязаны термином «славянская мифология» традиции или же собственной лени (С. 17). Даже если дело не столь однозначно, ясно одно: теория Жоржа Дюмезиля с ее трехчастным миром людей и богов не подходит безоговорочно к представлениям наших предков. При этом изображение может выглядеть интересно и даже красиво, но не без потерь для объективного знания, в первую очередь для славянского своеобразия (ср. С. 17)».

Хочу отметить, что в моей книге (ЧУД) я рассмотрел деструктивную позицию Генрика Ловмянского (ЧУД:548-555), отметив, что он стал заложником тех источников, которые отрицательно относились к дохристианской истории славян (ЧУД:553). Поэтому мне понятна и позиция его польских коллег. Но в чём-то С. Урбанчик прав: нынешняя наука весьма ленива, и потому мне, специалисту в области культурологии, пришлось самому разыскивать источники, говорящие о дохристианской религии.

Якобы славянская полидоксия. «После некоторых филологических вступительных наблюдений Мошинский занимается тем, что он называет «праславянской полидоксией»: магией, колдовством (влъхвъ, врачь, балии, диво, чудо), а главным образом - демонологией». Замечу, что полидоксия - термин Ловмянского, он обозначает некое мозаичное учение, не дотягивающее даже до многобожия или политеизма.

Далее следуют примеры слов этой демонологии: «праслав. *vьlkod(ь)lakъ 'оборотень', которое автор этимологизирует как *vьlko-kud-ьl-akъ> 'похожий на волка' + 'взлохмаченный, кудлатый', далее: *opyrь / opirь 'привидение', толкуемое Мошинским не совсем вразумительно как 'пернатая плененная душа умершего' (?), тогда как имеется в виду 'revenant, возвращающийся мертвец', который способен покидать свою могилу, т. е. 'нечто вылетающее наверх', при этом o- восходит к и.-е. *ana 'вверх, сверху', в гетеросиллабической позиции - on- в праслав. *on-utja (рус. онýча 'верхняя обмотка') с сербохорв. вàмпūр 'вампир, упырь' в качестве праславянского словообразовательного варианта *vъnъ-рirъ/pyrь, тоже 'улетающее, ускользающее наружу'. За этими существами апокрифическими следуют праслав. *běsъ и *čъrtъ, нашедшие - хотя и неодинаковый - доступ также в христианскую терминологию, особенно *běsъ главный термин для беса, дьявола. Не удовлетворившись этим вполне, создали для той же цели уже в раннее время еще несколько неологизмов, уклончивых табуистических обозначений: неприязнь, калька с др.-в.-нем. un-holdo, и лѫкавыи, собственно 'ходящий извилистыми путями', не говоря о синонимах, представляющих собой книжные заимствования из греческого и семитского, но ничего общего с праславянской религией не имеющих (см. о них специально дальше в книге Мошинского)».

Очень странно, что славяне якобы копируют немцев, делая кальки с германских слов. И Мошинский, и другие польские авторы опираются на компаративистику, сравнительное языкознание, которое считает германцев древнее славян. Несколько смешным выглядит написание слова «упырь» как *опырь/опирь, и уже тем более как 'revenant'. Насколько бес и чёрт были персонажами ведической демонологии - вопрос пока открытый. Не исключено, что под чёртом христиане стали понимать Мару в ее соединении антропоморфного и зооморфного обликов. Что же касается слов «неприязнь» и «лукавый», то они, прав Мошинский, со славянским ведизмом ничего общего не имеют.

Проблема души. «Дальнейший особый вопрос представляет способ обозначения души в славянском. Христианское учение о бессмертии человеческой души не означает, что в понимании некрещеных славян душа человека сразу после смерти умирала, что, к тому же, было бы несвойственно анимистическому мировоззрению. Об исконно праславянских терминах *duхъ, *duša, канонизированных христианством, мы еще будем говорить дальше. Здесь отметим лишь, что праслав. *duša, возведенное христианством в ранг универсального термина для 'бессмертной души', ранее, вероятно, употреблялось преимущественно как обозначение 'живой души', что было также в соответствии с этимологией слова *duša (душа живая, дыхание). Уклончивый, табуистический (с христианской точки зрения, суеверный) взгляд на обозначаемое - вот что было мотивом всех иных названий похождений души после смерти человека. Я имею при этом в виду такие слова, как *navь, *mana и др. Похоже, Мошинский недооценил эту разницу между христианским и дохристианским способом видения. Это сказалось на толковании слов, например *navь. Архаическое обозначение мертвеца (ст.-слав. *навь νεϰρός, mortuus: род. п. мн. из навии = отъ мрътвыхъ. Ио. 12, 9) имеет достоверное праиндоевропейское происхождение. Для меня остается не вполне понятной мысль Мошинского о вторичном распространении этого слова у восточных славян (буквально: «...во время так называемого второго южнославянского влияния?». С. 27). И это при том, что древнейшие летописи, а также народные говоры, великорусские и украинские, обнаруживают довольно порядочное словарное гнездо: навь, навье, навий, нáвский день 'день поминовения покойников', нáвський (мáвський) велúкдень, нáвъя кость, укр. мáвка 'некрещеный ребенок женского пола, обращенный после смерти в русалку'. Отсутствие праслав. *navь в польском заслуживает особого объяснения, но не является «неопровержимым» аргументом против принадлежности этого слова к праславянской демонологии» (ср. С. 28).

Здесь я полностью согласен с О.Н. Трубачёвым. Поляки вообще традиционно не любят русских, а также славянский ведизм, поэтому они, возможно, невольно, принижают значение ведической культуры. Однако, на мой взгляд, Олег Николаевич не даёт активного отпора взглядам Ловмянского и Мошинского.