В.А.Чудинов

Палеолит воспринять нелегко

В.А. Чудинов

Интерес к палеолиту огромен, и с годами он только возрастает. Именно к нему относится появление человечества, его первые шаги по освоению материальной и духовной культуры, так сказать, "детство человечества".  Будучи весьма экзотичным по первым находкам, этот период долго не удостаивался признания со стороны археологов по причине слишком сильного несоответствия своей древности и высокого уровня достижений человечества, которые он демонстрировал. Так что палеолитоведение оказалось с самого своего зарождения наукой противоречивой, остро дискуссионной и крайне дерзкой, ломающей многие обыденные представления о том, как развивалось человечество. Оказалось, что по многим параметрам наши предки, особенно в верхнем палеолите находились не только не много ниже нас, как некоторые нынешние так называемые "отсталые" народы, но в чем-то даже могут быть поставлены выше нас. Это совершенно не укладывается в голове, вызывая закономерное отторжение и желание приписать древние совершенства ошибкам или фальсификациям современных исследователей.

Вообще говоря, наука прежде всего о верхнем палеолите (30-10 тыс. лет до н.э.) рождалась в больших мучениях и в отношении неё более, чем где бы то ни было, нарушались различные этические нормы, принятые по отношению к науке в целом. Как известно, уже рождение учения о каменном, бронзовом и железном веке было окрашено в скептические цвета. Так, когда Христиан Томсен, бывший судовладелец и коллекционер древностей, сотрудничавший с Национальным музеем Копенгагена, предложил относительную датировку древних изделий, где самыми древними он считал орудия из камня, более молодыми - из бронзы, самыми молодыми - из железа, однако эта естественная классификация была встречена в штыки.  Как пишет один из исследователей, свою трехступенчатую теорию Томсен «отстаивал с запалом прозелита. Писал статьи и заваливал письмами европейских ученых, но столкнулся с оппозицией и издевками. Особенно преуспели в этом плане немецкие ученые. Они не могли смириться с тем, что их осмеливается поучать судовладелец, дилетант. Да и в самой Дании у Томсена не было недостатка в противниках. Они настаивали на том, что различия в материале следует объяснять экономическими условиями разных классов, что в одно и то же время бедные изготовляли для себя посуду и орудия из камня, а зажиточные использовали в этих целях бронзу и железо» (Косидовский 1997, с. 76). Иными словами, не располагая той вещественной базой, какую имел у себя Христиан Томсен, историки того времени считали возможным не полемизировать с "судовладельцем" (хотя в то время он уже был сотрудником Копенгагенского музея), а просто вышучивать его концепцию, построенную на реальных фактах, исходя из того, что человек, занявшийся упорядочением коллекции Национального музея, не получил соответствующего образования.

Правда, ошибка была в конце концов, устранена. Тот же историк науки отмечает: «Миновали годы, прежде чем наука признала деление истории на три эпохи. Но Томсен был уже озлобленным старцем, мучеником научной истины, которому победа улыбнулась слишком поздно - в конце длинной 86-летней жизни. Кажется странным, что истина, столь очевидная для нас, потребовала стольких лет для борьбы со слепотой тех, кто носил почетное звание ученых» (Косидовский 1997, с. 76). Полагаю, однако, что дело не совсем в науке, а в природе авторитета как такового, независимо от того, в какой области общественной деятельности он возникает - в политике, у жрецов, священников или артистов. Если где-то появляется авторитет, он тяготеет к безгрешности, к авторитаризму, к тому, что его утверждения немыслимо не только изменить, но даже подвергнуть сомнению. По нынешней субординации в науке Христиан Томсен был кем-то вроде младшего научного сотрудника без степени, то есть имел наилегчайший научный вес, и совершенно неважно, что именно он говорил, - право голоса в те дни, как, впрочем, и в наши, имел лишь человек с докторской степенью. Это была лишь одна, но не единственная причина неприятия его предложения. Главная же заключалась в наличии простого, ясного и проверяемого критерия в развитии материальной культуры, из которого тотчас следовало, что самая большая древность, до которой сумел дотянуться историк XVIII века - это бронзовый век Египта, а вся классическая древность Греции и Рима - гораздо более молодой железный век, и этим совершенно сумасшедшим по сравнению со сроком жизни отдельного человека эпохам предшествовал неизмеримо более древний каменный век. Разумеется, немецких историков никак нельзя обвинить в глупости или слепоте, как это сделал процитированный здесь З. Косидовский, который исходил из реалий сегодняшнего дня, когда эпоха камня признана повсеместно; но признать ее существование в XIX веке для историков означало расписаться в том, что сама большая древность принадлежала не Греции, не Риму, и даже не только что вышедшему на самый передний край Египту, о чем они без умолку только и говорили всю свою сознательную жизнь, а неизмеримо более древнему (в разы и десятки раз!) обществу, о котором они и слыхом не слыхивали, и о котором им, признанным ученым, стал рассказывать какой-то бывший судовладелец! Получается, что он знал больше них, этот выскочка из Копенгагена!

А почему в конце концов Томсена признали, историк науки умалчивает, наивно полагая, что истина победила. Но разгадка тут очень проста: Томсена признали отнюдь не те ученые, которые его вышучивали и которые не простили ему отсутствие научных регалий. Те ученые благополучно отправились в мир иной, а на их место пришло другое поколение, на совести которых не было научного греха проповеди наидревнейшей истории, приуроченной к Египту, Греции и Риму. Они застали работы Томсена среди поколения своих предшественников, а стало быть, учителей; это заставило их отнестись к его соображениям без предвзятости, и тогда они воочию увидели именно то, что он говорил: наиболее древние человеческие орудия были сделаны из камня. От этого признания данному новому поколению ученых не было ни жарко, ни холодно; оно не заставляло их отрекаться от их собственных утверждений. А потому оно и принято было обыденно, без триумфа и без улюлюканья над побежденными несогласными. Просто тихо принято на вооружение - и наука пошла дальше, к очередным открытиям и очередным неприятиям.

Не менее драматична и история признания обработанных камней результатом деятельности палеолитического человека. В 1723 году некий де Жюсье сделал доклад в Парижской академии наук о каменных орудиях аборигенов Канады и Американских островов, а затем осмелился объяснить происхождение камней со следами обработки, которые находят в земле Европы. Его, разумеется, высмеяли (Ларичев 1990, с. 22). Похоже, по крайней мере четыре человека - врач из Аббевиля Казимир Перье, нотариус из Сиврэ Андрэ Бруйе, датский археолог Йенс Якоб Ворсо, врач из Женевы Майер - много лет вели наблюдение за попадающимися время от времени обработанными кусками кремня и периодически выступали перед научной общественностью, но не были услышаны. Наконец, еще один житель Аббевиля, Буше де Перт, выступил с сообщением о  каменных орудиях. Историк археологии так комментирует это событие: «Буше де Перта почтительно выслушали (да и как могло быть иначе, если разъяснения давал сам председатель Общества естествоиспытателей Аббевиля), но когда наступала пора высказываться, каждый начал в сомнении качать головой. Всё как будто и верно, но ведь камни-то подобраны на поверхности земли, и кто может поручиться, что их не однажды переехала телега с колесами, окованными железными шинами? От случайных ударов могли появиться фасетки. Буше де Перт, досадуя на беспросветную непонятливость окружающих, записал однажды в дневнике горькие слова о единодушном неприятии его суждений: работа человека над камнем совершенно очевидна, но я один, кто это признаёт» (Ларичев 1990, с. 32) . Теперь возникла обратная ситуация, когда труд специалиста должны были оценивать неспециалисты, а именно те, кто никогда не сравнивал камни со случайными расколами с камнями, обработанными человеком. Тут, казалось бы, у Буше де Перта имелась и необходимая научная квалификация, и солидный пост председателя Общества, и, кроме того, своими высказываниями он не противоречил своим коллегам, ибо кроме него никто камнями не интересовался. Однако, чуть забежав вперед, каждый понимал, что если существовала в широком масштабе каменная индустрия, значит, существовала и особая каменная цивилизация, о которой ученым ничего не известно! Неужели же Буше де Перт из Аббевиля знает больше, чем Парижская академия наук? Не будут ли академики позже смеяться над доверчивыми аббевильцами? Поэтому из двух зол они выбрали наименьшее: пусть их назовут ретроградами, это все же лучше, чем быть простаками. И они не поверили своему земляку именно потому, что не были специалистами.

У меня, однако, весной 2008 года была похожая сцена: в краеведческом музее Твери я показывал надписи непосредственно на стоявшем там камне-следовике. Однако археологи даже не приблизились к камню и напрочь отказались разглядывать на нём надписи, поскольку не считали, что там имеются артефакты. Тогда я, разгорячившись, сказал, что они повторяют ошибки современников Буше де Перта. На это они улыбнулись и  ответили, что в таком случае у меня впереди еще очень много времени! Здесь, напротив, не поверили именно потому, что были специалистами. Иными словами, новизна пугает и тех и других, только мотивация у них немного различная. Но всегда против новации.

Прямой подлог. Правда, у Буше де Перта злоключения на этом только начались, их продолжение было гораздо хуже: «Наверное, слишком часто повторял Буше де Перт о том "единственном", чего ему теперь недоставало - какой-нибудь частице скелета древнейшего человека. Такая кость не попадалась, и нетерпеливый Буше де Перт допустил ошибку: назначил вознаграждение в 200 франков (сумму по тем временам немалую) тому, кто первым найдет кость допотопного человека.

Корысть часто обращает святое дело в черное. Но мог ли Буше да Перт подозревать коварство, когда 23 мая 1863 года собственноручно извлек из слоя песка в Мулен-Киньоне нижнюю челюсть человека?! Конечно. Нет. И он с присущей ему решимостью объявил об открытии, не отдавая себе отчета, что невольно начинает новый тур ожесточенной, но на сей раз обреченной на неудачу борьбы. А она не замедлила вспыхнуть... 16 апреля 1863 года аббевильские археологи встретились с Фальконером и Приствичем. Буше де Перт услышал приговор: рубила из Мулен-Киньона подделаны, а челюсть подброшена. К такому же выводу пришли английские геологи. Затем 9 мая того же года последовала ожесточенная схватка в Париже, на заседании в Музее естественной истории. Все были единодушны в том, что камни подделаны, а челюсть принадлежит современному человеку. Шумиху подхватили газеты.

Рационалисты англичане, не склонные решать проблему, основываясь на эмоциях, распилили челюсть и тщательно изучили ее части. Итог исследований был для Буше де Перта обескураживающим; 4 июля 1863 года в журнале "Атенеум" Кипер объявил: челюсть принадлежала человеку XVIII века. Процент содержания фтора тоже оказался слишком низким, чтобы допустить глубокую древность находки. Затем, как бы теперь сказали, "частные детективы" докопались до подробностей происшествия: рабочий Васер под нажимом их сознался, что он подбросил челюсть в оббитые им самим камни.

Стоит ли говорить о том, что когда в 1864 году Буше де Перт сообщил об открытии еще одной челюсти, то уже никто не принял его сообщений всерьез. В 1870 году Чарлз Лайель назвал обе эти челюсти "фальшивыми", то есть подброшенными.