В.А.Чудинов

Сначала сорвалась работа над изданием книги Мартина Жунковича, которую я перевел, и которую Рудников согласился издать. По требованию редакции ее решили опубликовать сразу на двух языках; это означало, что я должен был стать корректором и немецкой части, ибо ни одного человека со знанием немецкого языка в издательстве не нашлось, а брать специалиста со стороны они не хотели. Конечно, это было совершенно не нужно, ибо на немецком языке книга уже существовала, а для русского читателя немецкий текст был бы непонятен. Однако тут можно было нанести урон моей репутации. Поэтому книгу сканировали на сканере с малым разрешением, что не дало возможности программе Fine Reader правильно опознать довольно много знаков. Мне этот результат дали на дом буквально на три дня, и я, забросив все дела, выправил немецкую часть. Сразу после этого от издания книги отказались без какой-либо мотивации. Теперь я понимаю, что это была обычная интрига против автора: мне дали почти невыполнимое задание, чтобы потом сказать, что я не выполнил условий редакции, а я с ним справился, не заметив, что это был подвох. И не очень переживал, что книга не пошла - я в таких случаях полагаю, что в других обстоятельствах она непременно пойдет, и внесет свой вклад в славистику. Так что тут Нине Константиновне опорочить меня не удалось.

А когда я заикнулся о том, что если книга Жунковича не будет издана, то я в таком случае не выполню свои обязательства перед издательством, она мне гордо заявила: «Неужели Вы думаете, что мы должны издавать только Вас»? - Хотя я так не думал, но по сути дела именно это имелось в виду, когда Рудников по моим настоятельным просьбам создавал издательство. Лично ему оно совсем не было нужно. Теперь, как оказалось, я для издательства являлся совершенно посторонним человеком и даже каким-то нахалом, который требует к себе нормального человеческого отношения. Забегая вперед, могу заметить, что на осенней книжной ярмарке 2007 года директор издательства «Поколение» Полесский мне сказал, что из всей научной литературы, изданной этим издательством, наивысший читательский спрос имеют лишь две монографии - «Этруски» и «Пушкин». Остальные раскупаются много хуже. Вот и ответ на вопрос, стоит ли издавать мои книги. И если бы их издали больше по названию, прибыль издательства стала бы выше.

Затем началась работа над книгой о Пушкине. В октябре-ноябре 2006 года я работал над оригинал-макетом, причем если во всех издательствах я вычитывал его один раз (если он вычитан редактором и корректором, на это уходила пара часов, если нет - неделя), или, когда издательство экономило на корректоре, дважды (сначала начерно, потом набело - это уже составляло не менее двух недель чистого времени; если же учесть, что днем, а иногда и вечером я работаю в вузах, две вычитки затягивались на месяц и сковывали меня по рукам и ногам, в течение этого месяца я уже не мог заниматься ничем другим, так что всё замирало; это было крайне неудобно), то тут мне пришлось читать трижды. Ибо при второй вычитке, после корректора, набело, я стал замечать какие-то странные предложения, которые мне несвойственны. Я полез в черновик и с удивлением обнаружил, что эта странная конструкция возникла потому, что было соединено предложение в начале страницы с предложением в конце, а вся страница текста выброшена! Но оказалось, что это не единичный случай, я нашел еще массу таких же мест. Тратить еще пару недель на то, чтобы выявлять все случаи изъятия моего текста я не стал, а сразу же поехал в издательство (к сожалению, это издательство от меня располагалось далеко, в полутора часах езды, а посещать его пришлось довольно часто) и обратился к Нине Константиновне. А она мне сказала, что мой текст с точки зрения русского языка отвратителен, и вытащила из папки несколько страничек, где были выписаны якобы мои ляпы. Я их прочитал; где-то это были чисто механические ошибки, когда при наборе текста на компьютере мои пальцы попадали не точно в центр клавиши, а чуть в сторону, цепляя соседнюю букву; где-то - предложения, где не вполне удачно были расставлены слова - смысл был и в этом случае, но если бы слова расставить в ином порядке, фраза получалась бы более гладкой. Именно это обычно и исправляет корректор, это его работа. Впервые в жизни я столкнулся с тем, что редактор (а правку делала не Нина Константиновна, это ей не по ее должности, а привлеченный ею молодой человек, который никогда в жизни не редактировал научную литературу) вместо исправления текста коллекционирует не очень удачные места, а затем просто опускает целыми страницами авторский текст. Ведь это всё равно, что вместо того, чтобы забинтовать оцарапанный палец, взять, да и отрубить его топором.

Пришлось обратиться к Рудникову; в этот день его на рабочем месте не было, я оставил ему записку. Меня удивило то, что ведется правка не с точки зрения содержания, определения размера рисунков и сохранения аутентичности названий на иностранных языках в списке литературы, то есть производится не научное редактирование, а художественное, совершенно неуместное в научной работе. Между тем, некоторые рисунки в оригинал-макете даны слишком мелко, и их детали, значимые для прочтения тайнописи, совершенно не видны; другие рисунки даны не полностью, в ряде случаев они перепутаны; все слова на латинице с диакритическими знаками в тексте и в библиографии искажены, часто до неузнаваемости. И за это никто не несет ответственности. И я просил восстановить исходный авторский текст, а также заниматься научным, а не художественным редактированием содержимого рукописи.

На следующий день мне позвонил директор издательства Полесский и сказал, что он полностью согласен с моими предложениями и теперь берет работу над книгой под свой контроль. Вот поэтому мне пришлось делать вычитку оригинал-макета в третий раз, теперь уже окончательно; контактировал я только с директором издательства, причем весьма редко, и книга вышла очень хорошо изданной. Иными словами, как и при издании «Этрусков» восстановилась комфортная обстановка. Зато теперь Нина Константиновна со мной весьма холодно здоровалась и отказывалась отвечать на самые элементарные вопросы по своему издательству - впрочем, меня это нисколько не задевало. Главное, что ее устранение из издательского процесса позволило выпустить книгу быстро и с высоким качеством.

Последствия издания девятой монографии. Книга о Пушкине мне была важна в нескольких отношениях. Помимо того, что ее издание растянулось на пять лет, что, конечно, меня беспокоило, мне было важно показать, что русский поэт владел руницей. Более того, он даже знал слово «руница», и, что еще более важно, знал даже особый жанр тайнописного повествования в рисунках, который он называл «картина-руна». Он не только виртуозно владел особого рода тайнописью обычными, кирилловскими буквами, то есть, мог вписывать в рисунки слова и целые фразы, но, как выяснилось, именно эти рисунки и становились планами и черновыми набросками его стихов, решая именно творческие задачи будущей поэзии, тогда как сами стихи по данным планам возникали уже с меньшим творческим напряжением, являясь, так сказать, «делом техники». В рисунках для обложек Пушкин мог вписывать некоторые крамольные слова; в ряд рисунков он воплотил свой черный юмор, например, изобразил себя в гробу при разговоре своих приятелей, или оказался в толпе печальных знакомых, провожающих в последний путь его самого. Наконец, в этой книге я показал, что подобного рода тайнописью владел не только ближайший к Пушкину круг его друзей, но и его предшественники, русские писатели. Но открытием для меня самого оказалось то, что и зарубежные иллюстраторы книг западноевропейских авторов также вписывали в рисунки русские тексты; правда, в XIX веке они уже делали это не сами, а нанимали русских эмигрантов, так называемых «правщиков», которые и вписывали нужные слова в складки одежды, волосы головы и бороды, в отделку интерьера. Без того, чтобы ввести в научный оборот эти сведения, то есть данный о том, что русский язык последние лет пятьсот продолжал оставаться международным, хотя и письменным, я не мог двигаться дальше. Ведь это являлось одним из краеугольных камней моих утверждений о том, что русский язык имеет огромную древность, и даже в качестве международного он древнее латинского и греческого.

Книга вышла год назад, в январе 2007 года; как и «этрусков» мои авторские экземпляры мне доставил издательский водитель на автомашине со склада (я теперь с улыбкой вспоминал, как тащил тележку с книгами из «Вече» по снегу и рытвинам, отдыхая через каждые 200 метров). Ни одного отклика профессионального филолога я в печати так и не встретил. Откликнулся какой-то журналист, занимавшийся скорее парафразом выражений Пушкина и поднимавший в своем отклике на мою книгу тему «пары стройных женских ног», да Лев Нецветаев, архитектор из Симбирска, который путал Волгу с Днепром и полагал на пустом месте, что Пушкин в своей тайнописи косноязычен. Хотя реально доказать он ничего не смог в силу отсутствия профессиональной подготовки, мне его рецензия понравилась тем, что впервые среди всех моих оппонентов он хотя бы цитировал и текст, и некоторые изображения монографии. То есть, он уже попытался, пусть и по верхушкам, но прочитать книгу.

А еще мне был любопытный звонок, примерно через полгода. Звонивший представился профессором, желавшим меня пригласить на встречу с людьми, занимавшимися криптографией. Когда же я на такую встречу согласился, он вдруг стушевался, и сказал, что ему нужно что-то согласовать, и что он мне перезвонит позже, но так и не перезвонил. Как я понял, он как раз выполнял против своей воли чьё-то поручение, но так, чтобы его не выполнить, и искренне надеялся на то, что я от подобной встречи откажусь. Мое согласие сломало его планы. Между тем, я совершенно искренне полагаю, что своей книгой я внес существенный вклад в историю мировой криптографии.

Позвонил мне, долго беседовал у меня дома и стал моим весьма приверженным почитателем и один читатель по фамилии Лобов. Он был самодеятельным исследователем-пушкинистом и сообщил мне массу удивительных подробностей о русском поэте, а также подарил два свои книги. Оказывается, Пушкин был посвященным, принял посвящение о русского старца в возрасте 14 лет, получил в дар пухлую тетрадь, и имел отношение к тайным русским преданиям. От него остался также довольно большой книжный и рукописный архив, переданный им на хранение казакам. Более того, он в каком-то смысле явился ретранслятором этих древнейших преданий своим потомкам. С этой стороной деятельности русского гения я никогда знаком не был. Так что полагаю, что мои исследования по пушкиноведению могут быть продолжены уже несколько в ином направлении.

Вместе с тем, как я понимаю, эта книга оказалась уже на грани ее признания научной общественностью. Во всяком случае, эту уверенность в меня вселил главный редактор «Литературной газеты» Юрий Михайлович Поляков. Он сказал, что вообще-то заказывал положительную рецензию, но по его недосмотру, а также в силу инерции отношения ко мне со стороны официальной науки, оценка оказалась слабо негативной. Ведь Лев Нецветаев в общем-то критиковал за упущения, не возражая против самой постановки вопроса. Отсюда и рассмотрение конкретики, хотя пока и довольно поверхностное.

Так что, как говорил Остап Бендер, «лёд тронулся». Полагаю, что грань признания через какое-то время будет перейдена, книга получит заслуженное уважение (естественно, с критикой имеющихся там недостатков), и станет довольно часто цитироваться.