В.А.Чудинов

Возникает вопрос, на что я надеялся, предлагая подобную критику редакции журнала? На самом деле, мой расчет был прост: если редакцию интересует сама проблематика славянской письменности, статью примут к публикации, попросят смягчить ряд положений, где можно будет найти определенный компромисс, а в дальнейшем попросят и Г.С. Гриневича пересмотреть ряд дешифровок. Более того, профессиональный критик всегда полезен для любого журнала. Если же редакцию интересует не истина, а создание славы Г.С. Гриневичу, то статью мне вернут без всяких объяснений, и я пойму, что попал не по адресу. Однако я имею возможность развернуть критическую аргументацию в полном объеме, что мне может весьма пригодиться для дальнейших публикаций. Разумеется, в статье звучат и слова “буйный полет фантазии” (с. 4), “у Г.С. Гриневича такое чудо произошло” (с. 9), но главное, что я детально рассмотрел каждый пример чтений Г.С. Гриневича из его статьи, удивился принятию германских рун в виде “западнославянских надписей” за знаки славянского слогового письма, показал свое недоумение чтению им надписей на грузиках Троицкого городища, которое относится к дьяковской культуре, угро-финской с балтскими элементами, но никак не славянской и привел весьма неутешительный итог: «из 234 слогов Г.С. Гриневич верно прочитал 40, так что его успех составил 15%. Если же судить по числу надписей, прочитанных верно целиком, то это — одна из 23, то есть 4% (надпись ПОПЕЙ). Для “капитального труда” по дешифровке славянской письменности это весьма незначительные цифры» (с. 13). Затем я дал краткий обзор предшественников Г.С. Гриневича.

Здесь же был дан и критерий оценки эпиграфической деятельности: «То, что великолепно с точки зрения тенденции, еще слишком незначительно в абсолютном исчислении; если прочитано верно только 10% слов, значит, 90% слов ПРОЧИТАНО НЕВЕРНО! К тому же верность того или иного чтения можно проверить в случае Г.С. Гриневича лишь задним числом, то есть, производя дешифровку заново и иным методом. Следовательно, о реальном вкладе именно Г.С. Гриневича в дешифровку славянского письма можно всерьез говорить только после того, как оно прочитано независимо от него гораздо более совершенным способом. Но если такой способ возможен и дает более верные результаты, то мы поневоле вынуждены считать достижения Г.С. Гриневича хотя и определенной ступенью в процессе дешифровки, однако не законченным актом, приведшим к окончательному результату. На мой взгляд, при оценке деятельности данного эпиграфиста смешиваются две совершенно разных по значимости стороны проблемы: необходимость вести дешифровку, и личный вклад в нее конкретного исследователя; первая сторона ослепляет читателя и мешает ему сделать правильные выводы во второй. В том, что официальная наука, находясь в плену ложных представлений, не занималась дешифровкой слоговой письменности, можно усмотреть огромный ущерб для русской национальной культуры; и тем самым было бы естественным считать всякого, кто берет на себя нелегкий труд продвинуться в чтении и осмыслении этого выдающегося наследия патриотом и, безусловно, интересным исследователем. Однако новая эпоха в этой области все же наступит тогда, когда мы не только подойдем к правильному определению ВСЕХ слогов в силлабарии, но перейдем к сплошному чтению сотен и тысяч текстов, оставляя непрочитанными лишь доли процента особо сложных или испорченных знаков. Тогда можно будет сказать, что славянское слоговое письмо, наконец, дешифровано» (с. 17-18). Далее дается краткая характеристика монографии кумира “Русской мысли”: «Что же касается монографии Г.С. Гриневича, то это, с моей точки зрения, действительно интересная работа, однако основное ее значение лежит в иной плоскости — в области СРАВНИТЕЛЬНОЙ ГРАММАТОЛОГИИ, то есть в области изучения сходства в начертаниях и отчасти в звуковом значении знаков разных письменностей: славянской слоговой, “славянской” рунической, критской линейной А и Б, письменности Фестского диска, этрусской, протоиндийской, и во многом еще загадочной на табличке из Тэртерии. И хотя я не могу согласиться ни с одним из конкретных чтений Г.С. Гриневичем всех текстов, кроме славянских (где у меня были приведенные выше замечания), я отдаю дань уважения смелости, с которой этот исследователь смог сопоставить разные виды письма. Выявленное им сходство, конечно же, заставляет задуматься о причинах такого явления» (с. 18).

Конечно, кроме критики важно было отметить и определенные положительные моменты в творчестве Г.С. Гриневича, и я это сделал: «Другим важным достижением, связанным с именем этого исследователя, я полагаю привлечение внимания широкой научной общественности к проблеме докирилловской письменной культуры славян — проблемы, которая очень интенсивно обсуждалась в XIX веке и почти исчезла из конкретных исследований филологов и эпиграфистов ХХ века. Г.С. Гриневич наглядно показал не только то, что слоговые надписи существуют, но и то, что ИХ МОЖНО ЧИТАТЬ. Конечно, метод, которым пользуется этот энтузиаст, (он называет его акрофоническим) к сожалению, не может быть положен в основу научной дешифровки, ибо это — метод угадывания, так что после Г.С. Гриневича всю дешифровку надо производить заново, однако его таблицу можно с успехом применять для предварительного опознания текстов — относятся ли они к чему-то близкому к славянскому письму, или нет (но при этом надо помнить, что в эту таблицу Гриневича включены также знаки германских и тюркских рун, которые он не отличал от славянских знаков)» (с. 19).

Заключение я хотел сделать оптимистическим и, кажется, мне это удалось: «Дело дешифровки письменности — весьма трудное и неординарное, здесь сложно идти проторенными путями, поэтому приведенные выше критические замечания отнюдь не направлены на умаление значения тех или иных исследователей. Всякое продвижение на этом тернистом пути следует только приветствовать, не забывая, однако, обо всех отклонениях от основного направления — только тогда можно будет благополучно прибыть к намеченной цели. И если Г.С. Гриневич показал нам, что чтение славянских письмен ВОЗМОЖНЫМ, то, поблагодарив его, необходимо перейти к самому ЧТЕНИЮ. И здесь журнал “Русская мысль” и издательство “Общественная польза” могут оказать российской культуре большую услугу. 3 августа 1994 года» (с. 19). Подпись я решил сделать с рядом своих регалий — В.А. Чудинов, Академик международной академии авторизованного образования, ректор Академии философии и богословия МЭГУ, доктор философских наук, профессор. Далее на с. 20-25 помещена библиография и 28 рисунков с чтениями по Г.С. Гриневичу, в соответствии с дешифровками других исследователей и моими.

При нашей первой встрече (август 1994 года) издатель “Русской мысли” Владимир Геннадиевич Родионов принял мою статью (хотя я предупредил его о ее критической направленности) и пообещал опубликовать ее в ближайшее время, потом, ссылаясь на обилие материала и финансовые затруднения, перенес публикацию на конец года и заявил, что журнал стремится не к критике пионерских работ по славянской письменности, а к их (то есть не моих, а работ Гриневича) публикации. А в статьях с дешифровками необходимо ссылаться на приоритет Г.С. Гриневича и его силлабария — либо дать новый путь дешифровки и новый силлабарий. Как я понял, последняя альтернатива была “красным словцом”, то есть, сказана была из соображений, что никто лучше Г.С. Гриневича дешифровать и прочитать славянскую письменность не сможет, а потому никакого другого метода и другого силлабария в природе не существует. Я же понял смысл этих слов буквально и в октябре 1994 года предложил другую статью (ЧУ2), где уже развивал свой подход и предлагал свои чтения новых надписей. Родионов обещал поместить статью в ближайшем номере 1-6 за 1995 года. Поскольку материал этой статьи имеет важное значение для последующего, я передам ее в более полном пересказе.

Вторая статья. Здесь я развиваю свой подход к дешифровке, однако вначале пытаюсь объяснить и реакцию академической науки. «Открытие памятников славянского слогового письма застало многих лингвистов врасплох: оказалось, что наши предки до самого последнего времени в течение многих веков, а, возможно, и тысячелетий, писали целыми слогами! Возможно ли это? “Прежде всего, необходимо еще раз напомнить, что слоговое, так же как и логографическое, письмо непригодно для передачи славянских звуков, и уже по одному этому вряд ли могло бы развиться у славян..., - пишет известный историк письменности В.А. Истрин. — Славяне, в том числе восточные, были сравнительно молодыми народами. Разложение первобытнообщинного строя началось у них лишь с середины первого тысячелетия н.э. и завершилось во второй половине первого тысячелетия образованием раннефеодальных государств. За такой короткий срок славяне не смогли бы самостоятельно пройти сложный путь от пиктографии к логографии, а от нее — к буквенному письму. Кроме того, славяне находились в этот период в тесных торговых и культурных связях с византийскими греками. А греки уже много веков применяли совершенную систему буквенно-звукового письма, о которой славяне, несомненно, знали. Буквенно-звуковое письмо применяли также и другие соседи славян: на западе — немцы (латинское письмо), на востоке — грузины (с начала нашей эры), армяне (с начала V века н.э.), готы ( с IV века н.э.) и хазары (с VIII века н.э.). Зачем же было славянам самостоятельно “изобретать” то, что было хорошо известно их соседям?” Перед нами — целый комплекс возражений, за которыми просматриваются следующие утверждения: 1. Славяне вышли на историческую арены достаточно поздно, уже в новую эру, так что никакой развитой культуры и, в частности, письменности, у них в этот период не было. 2. Развитие письменности происходит медленно, но все же быстрее, чем история народов данной местности. 3. Алфавитное письмо есть самое совершенно, поскольку позволяет фиксировать звучащую речь точнее всего. 4. Чем ближе к флектирующему (то есть изменяющему облик слова) строю, тем сильнее он нуждается в алфавитной фиксации, тогда как языки аналитического (без изменения слов) строя могут пользоваться слоговой и даже иероглифической (логографической) письменностью — а славянские языки несомненно флектирующие. 5. Удержание в культуре данного народа менее совершенной письменности — показатель его культурной отсталости, так что немцы, готы, грузины, армяне и хазары в конце первого тысячелетия н.э. стояли на более высокой ступени развития, чем русичи. 6. По названным лингвистическим причинам письменность можно заимствовать от одного народа к другому, причем речь идет о том, какой конкретный вид письма лучше подходит к фонетике бесписьменного языка. К сожалению, ни с одним из названных пунктов я согласиться не могу, поскольку придерживаюсь прямо противоположных взглядов» (с. 1-2). И далее на с. 2-3 я привожу доводы против этой точки зрения, рассматривая их в том же порядке.

Затем я излагаю точку зрения на реликты слогового письма, сохранившиеся в письме современном. Это — правила переноса слова со строки на строку, слоговая организация письма, слоговая организация чтения, слоговое чтение кирилловских знаков (с. 3-6). Там же я отмечаю, что тонкие различия в вокализме вряд ли имели место в слоговом письме, из чего «тотчас следует, что подробное различение Г.С. Гриневичем не только А/О, или Е/И, О/У и И/Ю, но и таких очень тонких оттенков гласных как Е/ИЕ (то есть Е/ЯТЬ) или У/УО (звук УО встречается только в областных говорах), явно не может быть реализовано силлабарием. Вместо того, чтобы смягчить требования к передаче звуков слоговым письмом, Г.С. Гриневич завысил их, доведя до высшего значения, доступного только фонетической транскрипции» (с. 6-7). Тем самым я показываю, что различия между этим исследователем и мною состоят не столько в чтении конкретных надписей, сколько в общем понимании вокализма и консонантизма слогового письма славян. По поводу консонантизма я тоже сделал определенные замечания: «Можно также предположить, что в слоговом письме не всегда различаются звонкие и глухие согласные, так что можно ожидать в ряде случаев совпадения БА и ПА, ГА и КА (возможно, ХА), ДА и ТА и т.д. Почти не приходится сомневаться в отсутствии там особых знаков для слогов с носовыми звуками и можно допустить, что какие-то одиночные звуки, то есть согласные без гласного или чистые гласные вообще не обозначались. Кроме того, зная, что в древности кирилловские буквы часто соединялись в лигатуры, следует ожидать того же и даже в еще большей степени от силлабограмм, (то есть текстов, написанных силлабографами, графическими знаками слогов). С этими предположениями можно приступить к первоначальному чтению, целью которого является не понимание и истолкование текста, а выяснение акустического значения знаков» (с. 7). В предпоследнем предложении я впервые ввожу два новых термина, силлабограмма, как слоговой текст, и силлабограф как знак слогового письма. В дальнейшем я широко использую этот второй термин.