В.А.Чудинов

Первый опыт полемики – не вполне научной

В.А. Чудинов

Я начал заниматься дешифровками после знакомства с работами Г.С. Гриневича. Но где публиковать собственные результаты? В качестве журнала для издания моих первых статей вполне подходил тот, который представил работу Г.С. Гриневича, «Русская мысль». Во-первых, у него был интерес к данной проблематике, во-вторых, в конце своей статьи Г.С. Гриневич написал: «Самое авторитетное суждение не может утвердить или опровергнуть результаты любой дешифровки. Единственный способ проверки этих результатов — чтение надписей, не использованных автором дешифровки» (ГРС, с. 28). Насколько я понял, никто эстафету Г.С. Гриневича не взял, и кроме меня дешифровками не занимался. А я занялся и полагал, что это будет представлять интерес для читателей данного журнала.

Первая статья (ЧУ1) была больше посвящена энтузиастам, читавшим слоговое письмо славян, где я, воздавая должное попыткам Г.С. Гриневича, отмечал и недостатки его чтения и общего эпиграфического подхода. Статья начиналась достаточно приятно для журнала: «Журнал “Русская мысль”, издательство “Общественная польза и Русское физическое общество встали на благородный путь публикации памятников отечественной культуры и исследований по славянской письменности. Тем самым у широких читательских кругов появилась возможность познакомиться с нетрадиционными взглядами ряда исследователей, что прежде было почти невозможно...» (там же, с. 1). После большого абзаца приветствий, я писал: «Присоединяясь к положительной оценке деятельности журнала и издательства, и желая им дальнейших успехов в великом культурно-просветительском и научно-исследовательском начинании, я хотел бы высказать ряд соображений, направленных на уточнение ряда положений, высказанных в в данных публикациях, и на развитие ряда мыслей. Прежде всего, удивляет отсутствие ссылок на литературу в названных статьях, и даже монографии. Профессор Белградского университета, доктор филологических наук и президент Сербского фонда славянской письменности и культуры Р.Н. Мароевич в своем отклике в “Русской мысли” назвал монографию Г.С. Гриневича “капитальным трудом, составляющим эпоху исследованием”, тогда как в нем совершенно отсутствует библиография, а стиль книги — типично популярный. К сожалению, то же можно отнести и к статье того же исследователя, и к статьям Г.С. Беляковой. Можно ли считать такую публикацию научной?» (там же, с. 1-2) Конечно, довольно наивно предлагать людям исправить свои ошибки, но я полагал, что это исправление, например, публикация списка литературы, вещь довольно тривиальная, и не может быть чем-то невыполнимым.

Далее я подмечаю недочет Г.С. Беляковой, чтобы Г.С. Гриневич не оказался бы единственным объектом моей критики: «Кандидат филологических наук Г.С. Белякова пишет на страницах “Русской мысли”: Еще один арабский писатель Ибн Эль-Недим подал некоторым ученым в XI веке повод решать вопрос, какие именно письмена употреблялись русскими. Скандинавы–Френ сравнивал эти начертания с письменами финикийскими, Шегрен и Магнусен видели в них скандинавские руны...” Для кого написаны эти строки? Если для широкого читателя, то бьюсь об заклад, что далеко не все доктора наук знают, кто такие Френ, Шегрен и Магнусен, да еще в таком нерусском обороте речи как “скандинавы–Френ сравнивал...” Если же для профессионалов-филологов, то первая фраза для них будет звучать просто анекдотически; Эль-Недим путешествовал в Х веке, XI век начался через 23 года после его путешествия на Кавказ, и никакой проблемы русского письма для иностранцев в это время не было — достаточно было расспросить любого грамотного русского человека. Проблема эта возникла лишь в XVIII веке, а в XIX веке российский академик, а вовсе не скандинав, Х.М. Френ, сделавший в 1836 году перевод труда Эль-Недима, точнее, отрывка о русском письме с арабского языка на немецкий (научный язык того времени), сравнил его, то есть образец русского письма, не с финикийским, хорошо известным, а с недавно открытым синайским. Так что эта неточность лежит на совести исследовательницы. А вот утверждение о том, что Шёгрен, которому Френ давал на экспертизу образец русского письма, а также Френ и Магнусен признали это письмо руническим, принадлежит Измаилу Ивановичу Срезневскому, у кого исследовательница некритически почерпнула его». Придирка-то в общем пустяковая, не меняющая общие рассуждения Галины Сергеевны, с которой я успел познакомиться незадолго до ее смерти. Далее я цитирую Френа в своем переводе и подвожу читателя к иной мысли: «Это могло бы показаться частной придиркой, если бы не касалось сути проблемы: и Г.С. Белякова, и Г.С. Гриневич часто называют слоговое славянское письмо “рунами”, Гриневич — чаще, Белякова — реже, как в плане происхождения термина “руны”, так и в приведенном весьма искаженном ей и академиком Срезневским отрывке, из которого следует, будто бы российские филологи уже с XIX века не различали германские руны и славянское письмо. Специалисты их прекрасно различали! Обе письменности, несмотря на сходство знаков в их отдельных вариантах, весьма сильно отличны и по начертанию, и по репертуару (слоговых знаков больше), и по самому характеру чтения (руны — это буквы, а славянские знаки — слоги). Правда, славяне из города Ретра (в нынешней земле Мекленбург, ФРГ) использовали чуть видоизмененный рунический шрифт для своих надписей, но это были именно буквы, хотя некоторые исследователи считали “славянские руны” совершенно другим шрифтом. Поэтому, увидев надпись , любой рунолог скажет, что тут написано слово RHETRA. Ту же надпись мы видим и на рукаве бога Прове с тыльной стороны, рассмотренную Г.С. Гриневичем. Не отличая рун от славянского письма (хотя в славянском письме нет знака R), он с жаром берется читать слово Р^ХЕТРА по славянски и получает Я ЗАЗУ КОЯЛА, что он “переводит” как Я ЖАЖДУ ЧУДА. В отношении слова КОЙАЛА он честно сознается, что это слово в словарях не встречено; а вместо слова ЗАЗУ он начинает анализировать его перевод, слово ЖАЖДУ, и не случайно, ибо такого слова тоже нет. А знак для Я придуман самим Гриневичем! Тем самым из трех слов первого он вообще не мог прочитать из-за отсутствия соответствующего знака, а второго и третьего в славянских языках нет. Ничего себе, прекрасная дешифровка! Но, допустим, Г.С. Гриневич прав, полагая, что РЕТРА в руническом написании — то же самое, что Я ЖАЖДУ ЧУДА по-славянски. Поскольку такая надпись имелась практически на всех фигурах и, более того, так же назывался и город, то, поверив Гриневичу, мы должны отвергнуть всякую связь имени Ретра наименованием племени ретов, но полагать, что город по-славянски назывался ЯЖАЖДУЧУДА. Известно ли что-либо подобное топонимике?» (с. 3-4). Как видим, здесь критика кумира “Русской мысли” становится более серьезной. Но и до некоторой степени критика не совсем точна, ибо слово “руны” часто звучало из уст Л.Н. Рыжкова, тогда как в его статье (ГРС) оно отсутствовало вовсе! Тогда я не пытался проверить обвинения, ибо мне было важно развести два понятия слова РУНЫ, как германских букв и как знаков славянского слогового письма. Обычно такого рода оплошности выявляются на стадии научного редактирования, так что в итоговую статью они вряд ли просачиваются.